Везде
Merezhkovsky on Byron
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Merezhkovsky on Byron
Annotation
PII
S160578800020754-5-1
DOI
10.31857/S160578800020754-5
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Irina Shishkova 
ORCID: 0000-0002-6394-3909
Affiliation: the Maxim Gorky Institute of Literature and Creative Writing
Address: 25 Tverskoy Blvd., Moscow, 123104, Russia
Elena A. Keshokova
Affiliation: the Maxim Gorky Institute of Literature and Creative Writing
Address: 25 Tverskoy Blvd., Moscow, 123104, Russia
Edition
Volume 81 Issue 3
Pages
18-23
Abstract

In the essays of Dmitry Merezhkovsky, the name of Lord Byron is often mentioned on a par with world classics. For the Russian writer, the English poet became an “eternal companion” who had a profound influence on his work. The article examines the image of Byron, depicted in bright strokes in the books “Eternal Companions”, “L. Tolstoy and Dostoevsky”, “It was and will be: Diary: 1910–1914”. Merezhkovsky was interested in Byron as a type of artist, a great master of words, a poet of the future. Merezhkovsky managed to analyze in detail the life and work of Byron, paying attention to such problems as Byron and Napoleon, the “superhuman”, the poet’s religiosity, the emergence of a new hero in literature, the so-called “egoism” of a genius, his freedom-loving revolutionary spirit. The paper provides Merezhkovsky’s thoughts of Byron’s internal and external “demonism” as well as the poet’s “torments” associated with the calling of a writer and a politician in the broadest sense of the word. In addition, the article considers the creative way of Pushkin, who, according to Merezhkovsky, overcame the gloomy mood of the English poet in his works. It also highlights the impact of Byron’s poetry on the authors who were “infected” with his liberal ideas. In conclusion, it is maintained that Byron did not die in vain, and according to Merezhkovsky, the epitaph on his grave could be the words “there will be joy”.

Keywords
Dmitry Merezhkovsky, Lord Byron, Napoleon, freedom-loving spirit, “superhuman”, new hero, Alexander Pushkin
Received
23.06.2022
Date of publication
23.06.2022
Number of purchasers
12
Views
547
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for the issue
Services benefits
920 RUB / 16.0 SU
Additional services for all issues for 2022
Services benefits
4365 RUB / 87.0 SU
1 Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) высоко ценил талант лорда Байрона (1788–1824), неоднократно обращаясь к его образу в книгах “Вечные спутникиˮ (1896), “Было и будет: Дневник: 1910–1914ˮ (1915), “Л. Толстой и Достоевскийˮ (1902).
2 Замечательный по исповедальной интонации и многоаспектному освещению историко-литературоведческих проблем труд писателя и философа “Вечные спутникиˮ в свое время был недооценен критиками, но очень тепло принят читателями. В нем Мережковский рассказывал о тех авторах, чьи произведения на протяжении многих лет волновали его воображение. Как справедливо замечает А. Пайман, эта книга значительно повлияла на воспитание молодежи в “любви к искусству как вневременному и непреходящемуˮ [1, c. 37]. В этой связи нельзя не вспомнить слова Д.С. Лихачева о предназначении литературы, призванной стать “совестью общества, его душойˮ [2, с. 140], и, безусловно, поэзия Байрона пробуждала у современников и потомков не только жажду борьбы, но и “чувства добрыеˮ. Возможно, по мнению Пайман, в мысленных встречах с Байроном, как и другими вечными спутниками, Мережковский “усматривал исцеление от одиночества и залог общности внутренней жизни всех людей, общности веры и страданий всех временˮ [1, с. 37].
3 Хотя в “Вечных спутникахˮ нет очерка, посвященного английскому гению, при анализе произведений тех, кто был дорог Мережковскому, его имя нередко стоит в одном ряду с Шекспиром, Гёте, Шелли, Лермонтовым, Достоевским и др. Об интересе к Байрону свидетельствует и претекст известной парижской “Автобиографической заметкиˮ (1900), в которой имя мятежного лорда упоминается вместе с авторами, имевшими для Мережковского первостепенное значение [3, с.203].
4 В предисловии к “Вечным спутникамˮ, объясняя свое желание рассказать о любимых классиках, Мережковский пишет о том, что хотел “показать живую душу писателя – своеобразную, единственную, никогда более не повторявшуюся форму бытия; затем изобразить действие этой души – иногда более близкой, чем те, среди кого мы живемˮ [4, с. 5]. Эти слова можно с полным правом отнести и к Байрону.
5 По мнению Е.А. Андрущенко, в созданной Мережковским версии жанра литературного портрета и биографии можно заметить два источника: «произведения писателя и научные труды или воспоминания о нем. сам портретируемый (“тезисˮ) противопоставлен “антитезисуˮ (Пушкин – Лермонтов, Достоевский – Л. Толстой, Достоевский – Белинский, Л. Толстой – Тургенев и пр.) » [5]. Исходя из многочисленных ссылок на творчество Байрона на страницах “Вечных спутниковˮ, можно предположить, что писатель не переставал думать о непокорном лорде и так же, как и в творчестве других авторов, пытался разглядеть в его поэзии “неожиданное в знакомом, свое в чужом, новое в старомˮ [4, с. 5]. При этом, по воспоминаниям Брюсова, Мережковский мог выразить и свое приятие, и недовольство какой-либо стороной жизни своего героя искренне, “от чистого сердцаˮ [1, c. 83].
6 В “Вечных спутникахˮ английский поэт яркими штрихами представлен в “антитезисахˮ, сопутствующих анализируемым литераторам: Сервантесу, Флоберу, Ибсену, Гончарову, Достоевскому и Пушкину. В Байроне, как в Лермонтове и Достоевском, Мережковский видел бунтарский тип художника с чертами “сверхчеловекаˮ, обладавшего “правом на голосˮ [6, с. 479], с судьбой, не позволившей ему “почить на лаврахˮ. Такие мастера слова, по убеждению писателя, “негодуют и умирают, непримиренныеˮ [4, с. 207].
7 В своих дневниках “Было и будетˮ (1915) Мережковский сравнивал Байрона с одной из вершин грандиозного горного хребта: “Наполеон, Гёте, Байрон, Лермонтов – от нас уже далеко эти вершины; . И вот опять встают вершины вечные – вечные спутникиˮ [7, c. 71-72]. Бунтарь и “певец свободыˮ был близок русскому писателю: “Если наше вечное в Гёте, то настоящее и будущее в Байроне. А нет иных путей к вечному, как через настоящее и будущееˮ [7, с. 72].
8 Несомненно, гений Байрона вызывал в Мережковском противоречивые чувства: «“демон иронии”, “демон превратности”, заставляет человека говорить и делать не то, что он хочет: ; хочет любить, а ненавидит; хочет плакать, а смеется» [7, с. 79]. Отвечая на негодование современников по поводу эгоизма Байрона, Мережковский подчеркивал, что этот его недостаток – «“нечто высшее ˮ – эгоизм какого-то особого (выделение Мережковского. – И.Ш., Е.К.) порядка» [8, с. 232].
9 Вероятно, непредсказуемые проявления темперамента поэта можно было бы сравнить с миром природы, “живым и близким сердцуˮ непокорных сочинителей, какими были Шекспир, Гёте и Шелли [4, с. 90]. Этот мир оставался свободным от “лицемерия, лжи и условностей культурыˮ [4, с. 27], и гордый лорд-изгнанник, как и Лермонтов, общаясь с природными стихиями, находил в них поддержку и был полон “молитвенного экстазаˮ [4, с. 90]. По мнению Мережковского, в произведениях Байрона природа представала в первозданном виде, когда ее не касалась рука человека, и ничто не могло испортить “первобытный пейзажˮ [4, с. 196]. Писатель подчеркивал, что даже в несколько театрализованных сценах своих поэм, “Лареˮ, “Корсареˮ, “Абидосской невестеˮ, Байрону удавалось описать “настоящее небо с грозой, и сквозь лохмотья разорванных полотен – настоящие молнииˮ [7, с. 90].
10 В “Вечных спутникахˮ Байрон нередко сравнивается с Наполеоном. Рассуждая о двух типах героев, писатель говорит о поэте как о герое “созерцанияˮ, в отличие от Наполеона, “героя действияˮ – оба рождены свободными и не пытаются изменить или подчинить себе природу. Думается, трудно представить себе Байрона лишь “героем созерцанияˮ. Вряд ли подобный персонаж, “диавол холодный и бесчувственныйˮ был бы готов, по словам самого Мережковского, вступиться за угнетенные народы Италии, Испании, Греции, “за все человечествоˮ [7, с. 88].
11 Как отмечает Е.А. Андрущенко, сравнивая Наполеона с Байроном и Лермонтовым, Мережковский говорит лишь о сходстве их судеб, родстве душ и близости идей [9, с. 516]. Однако нельзя не вспомнить и о том, что в период своих побед, как отмечается в книге “Л. Толстой и Достоевскийˮ, Наполеон казался Байрону, так же как Пушкину и Лермонтову, «помазанником , если не Бога (уже и теперь с большой) – то “богаˮ (пока все еще с маленькой буквы)» [8, с. 237]. Да и сам Мережковский, как заметил Ю. Терапиано, в своем прошлом увлекался Наполеоном, видя в нем «“атланта с двумя душами – ночной и
12 дневной”, Промыслом соединенного с судьбами России» [10 c.31]. Мережковский задается вопросом, как Байрон и Лермонтов могли поверить Наполеону и считать его своим героем, “который обессмыслил, обезглавил величайшую попытку человеческого освобождения – Революциюˮ [8, c. 256].
13 Е.А. Андрущенко как в беллетристике, так и в драматургии Мережковского, видит его приверженность к идее Третьего Завета [11]. В этой связи нельзя не вспомнить о том, что природа “сверхчеловеческогоˮ постоянно занимает мысли писателя. Так, С.Б. Королева отмечает, что для Мережковского байроновский Каин ассоциируется c “рядом явлений величия человеческого духаˮ [12], однако вряд ли поспоришь с тем, что его “сверхчеловеческоеˮ вступает в конфликт с человеческим и наносит всем непоправимый вред.
14 Возможно, из-за того, что писатель постоянно находился в поиске разгадки признаков “сверхчеловеческогоˮ, ему было необходимо установить, как оно связано «с обычным человеческим и “среднечеловеческим”, как маскирует свое “не-человеческое”» [8, c. 505]. Можно предположить, что интерес к религиозности Байрона был продиктован увлеченностью Мережковского, по мнению В.В. Полонского, темой “всемирно-исторической борьбы между христианством и язычеством, Богочеловеком и человекобогомˮ [3, с. 204], а также приравниванием сложной натуры Байрона к “сверхчеловеческомуˮ [13, c. 747]. Нельзя не согласиться с А.А. Холиковым в том, что в мыслях Мережковского “причудливо сочетаются, с одной стороны, установка на интуитивно-эмоциональное познание действительности, мечты о новом идеализме, а с другой – укрепляющаяся религиозность, поиск божественного идеала (как в язычестве, так и в христианстве)ˮ [14, с. 75].
15 Очевидно, сопоставление байроновского Наполеона с образами Прометея, Каина, Люцифера – “всех отверженных, гонимых, восставших на Бога, вкусивших от Древа Познанияˮ продиктовано устремлениями этого “нового европейского Демонаˮ, желавшего, по Мережковскому, восстановить “нарушенное равновесие мираˮ, но более смелым и решительным путем, чем Робеспьер, Сен-Жюст, Руссо или Вольтер [8, с. 257].
16 Мережковский размышляет над причинами неконтролируемых эмоций Байрона, его постоянной жаждой бороться со всеми – “с матерью, женою, родиной, церковью, со всем человечеством, со всею природою, с Богом и дьяволомˮ [7, с.73]. “Безмолвное бешенствоˮ (silent rage) английского барда вызывало у писателя глубокое сочувствие, так как он хорошо понимал, что виной тому был не только его необузданный темперамент, но и печальная наследственность, а также физический недостаток, доставивший ему столько страданий [7, с. 77–79]. Между тем, Мережковский пишет и о том, что своим доброжелателям и поклонникам Байрон казался “споткнувшимся о звезду и охромевшим ангеломˮ [7, с. 79].
17 Так, зная о противоречивости поступков английского поэта и его порой непомерной гордыне, писатель различал в нем два вида “демонизмаˮ: “один – глубокий, внутренний; другой – внешний, поверхностныйˮ. В “плохиеˮ периоды о Байроне говорили как о демоне, но близкие люди, сестра Августа, Хобхауз и все те, кому он совершенно бескорыстно помогал, знали его совсем другим, искренним и ранимым [7, с. 76]. Вместе с тем, иногда, при анализе размышлений Мережковского, создается впечатление, что писатель сам себе противоречит, говоря о том, что «самодовольства, “дьявольской гордыни”, которую ему так охотно приписывают, у него нет вовсе» [7, с. 78]. В этом видится cубъективное восприятие писателем личности гениального поэта, пронизанное чувством преклонения перед его талантом. В то же время, словно оправдывая его перед читателем, Мережковский вновь и вновь отмечает сложность его натуры, добавляя, что и «простоты, скромности сознательной (“смиренный Байрон” – это звучит странно < …>)» в нем тоже нет [7, c. 78].
18 Мережковский видел в Байроне необыкновенную личность, “великого поэта, властелина словаˮ, но порой слишком требовательного к себе, к своим свершениям: “Лучше совсем не быть поэтом, чем быть только поэтомˮ [7, с. 89]. Перед смертью, по мысли Мережковского, Байрона волновал вопрос, «не была ли поэзия главной ошибкой всей жизни его, а настоящим призванием – что? “Политикаˮ? не политика в том плоском и грубом смысле, а в каком-то ином, глубочайшем, благороднейшем – если не для него самого, то для нас – уже религиозном». Мережковский был уверен в том, что Байрон наполнил свою поэзию “драгоценною тяжестью, налил кровьюˮ. Писатель видел в английском бунтаре революционера “до мозга костейˮ, называя его “Чайльд Гарольдаˮ и “Бронзовый векˮ призывами к революции и сравнивая незаконченного “Дон Жуанаˮ со смертью “на баррикадахˮ [7, с. 91–93]. По Мережковскому, изгнанные, проклятые, связанные, скованные герои Байрона – это не только сам поэт, но и “само человечество – древний Титанˮ [7, с. 102].
19 Мережковский заключает, что Байрон открыл в литературе нового героя, повлиявшего на целую плеяду авторов: Ибсена, Стендаля, Достоевского, Гончарова, Флобера, Ницше и др., – cделав вывод о том, что в “Корсареˮ, “Чайльд Гарольдеˮ, “Каинеˮ, “Манфредеˮ появляется новый человек, “новая героическая душаˮ. Во всех отважных героях Байрона есть что-то «“хищноеˮ и одновременно “царственноеˮ: они отвергнуты обществом, полны ненависти не только к себе, но и к окружающим » [4, с. 184–203], однако к их непреодолимым слабостям, так сказавшимся на их жизненных неудачах, можно отнести самолюбие и любовь к себе [8, с. 375].
20 Размышляя над глубинным смыслом очерков Мережковского, вошедших в книгу “Вечные спутникиˮ и так или иначе затрагивающих жизнь и творчество Байрона, нельзя не обратить внимания на его статью о Пушкине. Писатель уверен в том, что, несмотря на прочную связь пушкинского Онегина с байроновскими персонажами, со стороны Пушкина “это не подражание – это русская, в других литературах небывалая попытка развенчать демонического герояˮ [4, c. 255], и именно русскому поэту удалось справиться с байроновским разладом “светлою мудростью, непобедимым веселиемˮ [4, c. 242].
21 Согласно Мережковскому, Байрон увеличил силы Пушкина, но не как победитель, а как побежденный, и Пушкин смог первым доказать, что в недрах русского мировоззрения различимы “великие задатки будущего Возрождения – той духовной гармонии, которая для всех народов является самым редким плодом тысячелетних стремленийˮ [4, с.285].
22 В конце очерка “Байронˮ поэт сравнивается с блудным сыном, вернувшимся в дом отца. Героическая смерть английского Прометея позволила Мережковскому задуматься над тем, как можно изменить надпись на его надгробии, и заключить: «И на твоей могиле мы напишем не “молит покоя”, а “будет радость”» [7, c. 102].

References

1. Pyman, A. Istorija russkogo simvolizma [The History of Russian Symbolism]. Moscow, Respublika Publ., 1998. 415 p. (In Russ.)

2. Lihachev, D.S. Ja vspominaju [I remember] Moscow, Progress Publ., 1991. 256 p. (In Russ.)

3. Polonsky, V.V. Merezhkovskij “idet na Parizh”: strategii russkogo pisatelja po osvoeniju francuzskoj literaturnoj sredy Prekrasnoj jepohi [Merezhkovsky “goes to Paris”: Strategies of the Russian Writer in Exploring the French Literary Environment of the Belle Epoque]. Polonsky, V.V. GALLO-ROSSICA: Iz istorii russko-francuzskih literaturnyh svjazej konca XVIII – nachala XX veka [GALLO-ROSSICA. From the History of Russian-French Literary Relations in the late 18th – early 20th Centuries]. Moscow, IWL RAS Publ., 2019, pp.184–221. (In Russ.)

4. Merezhkovsky, D.S. Vechnye sputniki. Portrety iz vsemirnoj literatury. Izd. podgot. E.A. Andrushchenko [Eternal Companions. Portraits from World Literature. Ed. Prepared by E.A. Andryushchenko]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2007. 902 p. (Literaturnye pamyatniki [Literary Monuments Series]). (In Russ.)

5. Andrushchenko, E.A. D.S. Merezhkovskij [D.S. Merezhkovsky]. Voprosy literatury [Topics in the Study of Literature]. 2019, No. 1, pp. 260–270. (In Russ.)

6. Merezhkovsky, D.S. O prichinah upadka i o novyh techeniyah sovremennoj russkoj literatury. Statji 1880–1890-h gg., ne vklyuchennye v “Vechnye sputnikiˮ [About the Causes of Decline and about New Trends in Modern Russian Literature. Articles of the 1880s–1890s, not included in the “Eternal Companionsˮ]. Merezhkovsky, D.S. Vechnye sputniki. Portrety iz vsemirnoj literatury. Izd. podgot. E.A. Andrushchenko [Eternal Companions. Portraits from World Literature. Ed. Prepared by E.A. Andryushchenko]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2007. 902 p. (Literaturnye pamyatniki [Literary Monuments Series]). (In Russ.)

7. Merezhkovsky, D.S. Byron. D.S. Merezhkovsky. Bylo i budet: Dnevnik [It was and will be: A Diary.]. Petrograd, 1915, pp. 71–102. URL: https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_004206949 (In Russ.)

8. Merezhkovsky, D.S. Tolstoy i Dostoevskiy. Izd. podgot. E.A. Andrushchenko [Tolstoy and Dostoevsky. Ed. Prepared by E.A. Andryushchenko]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2000. 587 p. (Literaturnye pamyatniki [Literary Monuments Series]). (In Russ.)

9. Andrushchenko, E.A. Tajnovidenie Merezhkovskogo [The Mystery Vision of Merezhkovsky]. Merezhkovsky, D.S. Tolstoy i Dostoevskiy. Izd. podgot. E.A. Andrushchenko [Tolstoy and Dostoevsky. Ed. Prepared by E.A. Andryushchenko]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2000, pp.481–528. (In Russ.)

10. Terapiano, Ju. Literaturnaja zhizn russkogo Parizha za polveka (1924–1974). Esse, vospominanija, statji [Literary life of Russian Paris for half a Century (1924–1974). Essays, Memoirs, Articles]. Paris, New York, 1987, pp. 30–31. (In Russ.)

11. Andrushchenko, E.A. Pismo v butylke. Drama “Pavel I” i “Budet radost'” v tvorcheskom mire D.S. Merezhkovskogo [A Letter in the Bottle. Drama “Paul I” and “There will be Joy” in the Creative World of Dmitry Merezhkovsky]. Voprosy literatury [Topics in the Study of Literature]. 2000, No. 3, pp. 211–235. (In Russ.)

12. Koroleva, S.B. Bajron i russkij Serebrjanyj vek (1900-e gody). Protestantskij Kain kak “svoeˮ i “chuzhoeˮ [Byron and the Russian Silver Age (1900s). Protestant Cain as “ours” and “theirs”]. Voprosy literatury [Topics in the Study of Literature]. 2019, No. 1, pp. 152–177. (In Russ.)

13. Andrushchenko, E.A. Sputniki Merezhkovskogo [Merezhkovsky’s Companions]. Merezhkovsky, D.S. Vechnye sputniki. Portrety iz vsemirnoj literatury. Izd. podgot. E.A. Andrushchenko [Eternal Companions. Portraits from World Literature. Ed. Prepared by E.A. Andryushchenko]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2007, pp.703–757. (In Russ.)

14. Holikov, A.A. D.S. Merezhkovskij v istorii russkoj literatury dosovetskogo perioda [Dmitry Merezhkovsky in the History of Russian Literature of the Pre-Soviet Period ]. Mir russkogo slova [World of the Russian Word]. 2011, No. 1, pp.73–77. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate