Везде
Indicators of Meanings of Unknown Words Used in a Text
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Indicators of Meanings of Unknown Words Used in a Text
Annotation
PII
S241377150017816-0-1
DOI
10.31857/S241377150017815-9
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Mikhail Fedosyuk 
ORCID: 0000-0002-2032-2192
Affiliation: Lomonosov Moscow State University
Address: Russian Federation, Moscow
Xiao Zhang
Affiliation: Lomonosov Moscow State University
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Volume 80 Issue 6
Pages
79-88
Abstract

The article describes the mechanisms by which more or less complete ideas about the content of words unknown to the recipients of а text can be formed in their minds. It is shown that the lexical meanings of words used in speech do not necessarily have to be known to the recipients a priori or require reference to defining dictionaries. These meanings might be deduced in the process of perceiving texts on the basis of a set of fragments of previously perceived texts stored in the memory of recipients, or “linguistic material” in the terminology of Lev Scherba. When faced with unknown words, the recipient subconsciously deciphers the content of each word with a greater or lesser degree of completeness, relying on a number of linguistic means, which are proposed to be called indicators of the meanings of words used in a text. These indicators include the part-of-speech belonging of words, their attribution to certain lexico-semantic categories, as well as some other morphological features, the content of syntactic bonds between words in a sentence, the meanings of the roots and derivational affixes of the words, and, finally, the micro-context and macro-context. The process of determining the lexical meanings of words and phraseological units in the compilation of defining dictionaries proceeds in a similar way. Analyzing the collected examples of the use of lexical units and relying on the just listed morphological, syntactic, derivational and contextual indicators of the meanings of words used in a text, lexicographers formulate definitions of their lexical meanings.

Keywords
unknown words, lexical meanings, contextual meanings, linguistic material, morphological meanings, syntactic bonds, word-formation meanings, micro-context, macro-context, lexicography
Received
29.12.2021
Date of publication
29.12.2021
Number of purchasers
12
Views
9718
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for the issue
Services benefits
920 RUB / 16.0 SU
1 1. К постановке проблемы
2 Едва ли требует доказательств тот факт, что, воспринимая устные или письменные тексты даже на родном языке, любой человек нередко сталкивается с агнонимами – словами и фразеологизмами, содержание которых ему частично или полностью непонятно. Наличие в тексте агнонимов далеко не всегда влечет за собой необходимость обращения получателей текстов к словарям. Дело в том, что во многих случаях смыслы агнонимов могут быть с большей или меньшей степенью полноты поняты и без словарей под влиянием формы этих слов и контекста, в котором они употреблены. Целью настоящей статьи является описание механизмов, при помощи которых в сознании получателей устных или письменных текстов могут формироваться более или менее полные представления о содержании встретившихся им в текстах агнонимов.
3 Понятие “агноним” было введено в научный оборот А.В. Морковкиной [1]. Позднее А.В. Морковкина и В.В. Морковкин выпустили монографию, посвященную проблемам агнонимии [2]. “Агнонимы [от греч. ά – ʻнеʼ, γνώσις – ʻзнаниеʼ и όνομα, όνυμα – ʻимяʼ], – читаем мы в этой монографии, – это совмещенная единица лексической системы, представляющая собой совокупность лексических и фразеологических единиц родного языка, которые неизвестны, непонятны или малопонятны многим его носителям (ср. обабок –ʻподберезовикʼ, обвалка – ʻотделение мяса от костейʼ, обезьяний мех – ʻмех нутрии с выщипанной остьюʼ, обечайка – ʻбоковая часть музыкального инструментаʼ, не обинуясь – ʻбез колебанийʼ и т.д. и т.п.)” [2, с. 86]. Признавая высокую ценность введенного в науку понятия “агнонимы”, мы, к сожалению, не можем согласиться с квалификацией агнонимов как единиц лексической системы языка. Представляется, что точнее было бы квалифицировать агнонимы как единицы лексикона отдельных языковых личностей. Если же считать агнонимы единицами лексической системы, то, с одной стороны, не очень понятно, как определить то количество не знающих данное слово “многих носителей языка”, которое позволит считать это слово агнонимом. А с другой стороны, не может не возникнуть вопрос о том, чем, если не агнонимом для какого-либо одного человека, является, предположим, слово идиома в случае его неизвестности именно этому человеку.
4 В результате своей гносеологической важности термин агноним стал активно употребляться в лингвистических исследованиях, однако из-за только что отмеченной недостаточной ясности его содержания разные исследователи понимают этот термин по-разному. В работах Я. Вавжинчика и его соавторов так называемые словарные агнонимы выступают как единицы языка. Этот термин используется Я. Вавжинчиком для обозначения слов, “выступающих в предложениях, почерпнутых из речевой практики россиян, но по той или иной причине не попавших в общие толковые или, иногда, и в специальные словари (словари новых слов и значений, словари лексических инноваций, словари заимствований, словари ксенизмов и т.п.)” [3, с. 5]. Однако для большинства лингвистов агнонимы – это все-таки единицы не языка, а либо лексикона языковой личности, либо текстов. Специалисты по психолингвистике ставят эксперименты по восприятию значений агнонимов, для того чтобы изучить организацию языкового сознания человека [4]; [5]; [6]; [7]; [8]. В работах, затрагивающих вопросы культуры речи, агнонимы изучаются как компоненты лексикона языковой личности, способные стать источником коммуникативных неудач [9]; [10]; [11]. Наконец, исследователи процесса речевой коммуникации анализируют функции агнонимов как компонентов текстов, принадлежащих к разным стилям и жанрам [12]; [13]; [14].
5 Поскольку тематика работ последней из упомянутых групп ближе всего к рассматриваемой в нашей статье проблеме, остановимся на одном из этих исследований немного более подробно. Выделяя среди функций, выполняемых употребленными в тексте агнонимами, поэтическую функцию, Б.Ю. Норман обращается к строчкам популярной в России песни: “Славное море, священный Байкал, / Славный корабль, омулевая бочка, / Эй, баргузин, пошевеливай вал, / Молодцу плыть недалечко…”. «Люди, которые поют эту песню, – пишет ученый, – чаще всего не знают, кто такой или что такое баргузин, про какой вал здесь говорится, и плохо понимают, что такое омулёвая бочка. Есть в песне и другие незнакомые слова. Но, несмотря на это, поющие улавливают общий смысл: ‘человек плывёт по морю’ (или по Байкалу? Или Байкал и есть “море”?), ему нужно доплыть до берега. Данный смысл конструируется на основании знакомых, известных слов – их тут значительно больше. А незнакомые, “неопределеннозначные” лексемы вынуждены так или иначе подстраиваться под формирующуюся общую смысловую картину» [13, с. 10].
6 Таким образом, несмотря на наличие агнонимов, общий смысл этого и других текстов, которые приводит в своей статье Б.Ю. Норман, адресату в основном понятен. Однако каким образом и из каких компонентов текста выводится этот смысл? Ниже мы попытаемся найти ответ на этот вопрос.
7 2. О показателях смыслов слов, употребленных в тексте
8 Механизм восприятия смыслов агнонимов удобно объяснить с опорой на концепцию Л.В. Щербы, который, в отличие от Ф. де Соссюра, противопоставлял не речевую деятельность, язык и речь, а “речевую деятельность”, “языковую систему” и “языковой материал”. При этом под “языковым материалом” Л.В. Щерба понимал “совокупность всего говоримого и понимаемого в определенной конкретной обстановке в ту или другую эпоху жизни данной общественной группы. На языке лингвистов это “тексты” (которые, к сожалению, обыкновенно бывают лишены вышеупомянутой обстановки); в представлении старого филолога это “литература, рукописи, книги” [15, с. 26]. Как писал Л.В. Щерба, “поскольку мы знаем из опыта, что говорящий совершенно не различает форм слов и сочетаний слов, никогда не слышанных им и употребляемых им впервые, от форм слов и сочетаний слов, им много раз употреблявшихся, постольку мы имеем полное право сказать, что вообще все формы слов и все сочетания слов нормально создаются нами в процессе речи в результате весьма сложной игры сложного речевого механизма человека в условиях конкретной обстановки данного момента” [15, с. 25]. И далее: «
9 Если согласиться со всем сказанным, то придется признать, что лексические значения слов необязательно должны быть известны носителям языка априори – они могут выводиться в процессе восприятия текстов из хранящегося в памяти получателей текста “языкового материала”. Как представляется, с только что высказанной мыслью солидарен и Б.М. Гаспаров, который пишет: “ основу языкового умения составляют не абстрактные правила, с помощью которых можно было бы создавать различные построения из языкового материала, – но скорее сам этот материал как первичная данность, усваиваемый в конкретной форме и применительно к конкретным условиям употребления. Языковая память говорящего субъекта представляет собой грандиозный конгломерат, накапливаемый и развивающийся в течение всей его жизни. Она заключает в себе в полусплавленном, ассоциативно подвижном, текучем состоянии гигантский запас коммуникативно заряженных частиц языковой ткани разного объема, фактуры, разной степени отчетливости и законченности ” [16, с. 104].
10 Между прочим, одним из подтверждений сказанного может служить неумение рядовых носителей языка формулировать лексические значения слов в том виде, в каком эти значения приведены в толковых словарях. К примеру, на вопрос о том, какие значения имеет русское слово корпус, любой нефилолог едва ли даст ответ: “Слово корпус может означать, во-первых, ʻодно из нескольких зданий, расположенных на общем участкеʼ, во-вторых, ʻоснова, остов или оболочка механизмов, приборов, аппаратовʼ и, в-третьих, ʻсовокупность лиц одного официального положения”. Скорее, в ответе прозвучат не словарные дефиниции, а словосочетания, извлеченные из индивидуальной памяти носителя языка, например: “Слово корпус – это может быть корпус общежития, может – корпус самолета, а может – дипломатический корпус”.
11 Итак, сталкиваясь в процессе восприятия текста с агнонимами, получатель подсознательно, в той степени, в какой это возможно, расшифровывает содержание каждого из агнонимов, опираясь на целый ряд использованных в тексте языковых средств, которые мы условимся именовать показателями смыслов слов, употребленных в тексте.
12 Попытаемся охарактеризовать основные типы таких показателей путем анализа известной фразы Л.В. Щербы Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокрёнка. Поскольку эта фраза не содержит русских корневых морфем, но в то же время построена по законам русской грамматики, с ее помощью Щерба демонстрировал, что то содержание, которое в ней понятно, представляет собой совокупность грамматических значений [17, с. 321–329] (сделаем оговорку, что в современной лингвистике некоторые из рассмотренных Л.В. Щербой значений нередко считаются не грамматическими, а словообразовательными значениями). Очевидно, что тот смысл рассматриваемой нами фразы, который понятен носителям русского языка, можно сформулировать так: ʻНекий предмет, обладающий каким-то качеством, определенным образом однократно воздействовал на некое живое существо и длительно воздействует на детеныша этого существаʼ.
13 Анализируя пример Л.В. Щербы, но уже применительно к нашим задачам, мы можем утверждать следующее: тот факт, что все слова из фразы Л.В. Щербы, за исключением союза и, носителям русского языка малопонятны, позволяет нам считать данные слова агнонимами для всех носителей языка. А из того обстоятельства, что форма этих слов и контекст их употребления всё же дают получателям возможность частично воспринимать их смыслы, вытекает, что показателями смыслов агнонимов способны служить грамматические и словообразовательные признаки этих слов, а также контекст. К сказанному необходимо добавить, что при восприятии смысла любого агнонима получатель может выводить этот смысл не только из одного, но и из сочетания одновременно нескольких разных показателей.
14 Помимо фразы Л.В Щербы как источник примеров мы будем использовать текст сказки Л. Петрушевской “Пуськи бятые” [18]. Эта сказка, как и целый ряд других сказок писательницы, написана по образцу фразы Л.В. Щербы. С точки зрения задач нашей статьи она выгодно отличается от фразы о глокой куздре тем, что представляет собой не отдельное предложение, а целый текст. Разумеется, ниже речь пойдет лишь об отдельных фрагментах этой сказки: анализ полного ее текста в наши задачи не входит.
15 Перечислим показатели смыслов агнонимов в порядке, соответствующем той последовательности, в какой они попадают в поле зрения получателя текста.
16 (1) Прежде всего в поле зрения получателя оказываются морфологические показатели смыслов агнонимов – так мы условимся называть референциальные (в другой терминологии несинтаксические) морфологические значения, т.е. значения словоформ, “отражающие свойства предметов и явлений внеязыковой действительности”, а не “связь словоформ в составе словосочетаний и предложений” [19, с. 122]; ср. [20, с. 124]. В число морфологических показателей смыслов агнонимов входят частеречная принадлежность слов, их отнесенность к тем или иным лексико-семантическим разрядам, значения числа и иногда рода существительных, время, вид и наклонение глагола и т.п. Так, при восприятии фразы Л.В Щербы лексема куздра вызывает в языковой памяти получателя (или, как сказал бы Л.В Щерба, в памяти о “языковом материале”) ассоциацию с такими существительными, как кобра, зебра, швабра или фибра, и потому воспринимается как обозначение предмета. Словоформа глокая ассоциируется со словоформами типа строгая, тихая, высокая или одинокая, и, следовательно, может быть осмыслена как качественное прилагательное, т.е. как обозначение признака предмета, причем обозначение непосредственное, а не через отношение к другим предметам, как в случае относительных прилагательных. Слово бокрёнок вызывает ассоциацию со словами котёнок, козлёнок, орлёнок или совёнок. В то же время, имея такую форму винительного падежа, которая совпадает не с именительным, а с родительным падежом, это слово не может быть мысленно поставлено в тот же ряд, что и похожие по структуре слова маслёнок, опёнок или бочонок, а потому осознается не просто как существительное, а как одушевленное существительное, т.е. как обозначение не любого предмета, а только живого существа. На основе сходных мыслительных процедур словоформа курдячит воспринимается как глагол несовершенного вида в форме настоящего времени и потому понимается как обозначение действия, совершаемого в момент речи, и т.д.
17 К сказанному следует добавить, что некоторые из описанных выше содержательных признаков слов из примера Л.В. Щербы продиктованы не только морфологическими показателями, которые мы в данном случае рассматриваем, но еще и синтаксическими показателями, о которых речь пойдет ниже. Так, словоформа глокая воспринимается носителями языка как прилагательное не только из-за своего внешнего сходства с другими прилагательными, но еще и потому, что она синтаксически согласована со словом куздра. При рассмотрении вне контекста слово глокая можно было бы квалифицировать иначе, например, как существительное (ср. статуя, линия, студия, лилия) или как деепричастие (ср. окая, чмокая, цокая, икая). Аналогичным образом вне контекста словоформу бокрёнка можно было бы воспринимать и как существительное в форме не винительного, а именительного падежа (ср. сестрёнка, маслёнка, печёнка, сгущёнка).
18 Учитывая сказанное, наиболее “чистыми” примерами морфологических показателей могут служить агнонимы, используемые в заглавиях текстов. Дело в том, что они лишены предшествующего контекста, а последующий контекст в момент восприятия заглавий еще неизвестен читателю. В большинстве случаев, приступая к чтению, получатель способен определить только те компоненты содержания этих названий, которые вытекают из морфологических показателей, хотя позднее, благодаря текстам, которые следуют после названий, смыслы названий-агнонимов в сознании получателей уточняются.
19 Рассмотрим в качестве примера название сказки Л. Петрушевской “Пуськи бятые”. Прочитав это название, но еще не обратившись к полному тексту сказки, читатель может определить, что данное название по своей структуре аналогично словосочетаниям вилки мытые или, скажем, карты битые и потому, вероятно, обозначает несколько предметов, обладающих неким признаком, обусловленным произведенным над ними действием. Уместно вспомнить также агнонимические названия таких литературных произведений, как роман Т. Толстой “Кысь” или рассказы В. Пелевина “ Мардонги ” и “ Ухряб ” – их морфологические признаки свидетельствуют о том, что все эти названия обозначают предметы.
20 (2) Далее в поле зрения получателя текста попадают синтаксические показатели смыслов агнонимов. К их числу следует отнести реляционные (в другой терминологии синтаксические) морфологические значения, т.е. значения словоформ, “указывающие на связь словоформ в составе словосочетаний и предложений” [19, с. 122]; ср. [20, с. 124). Это такие, например, значения, как род, число и падеж прилагательных, служащие показателем синтаксической связи “согласование”, или падеж существительного, указывающий на связь “управление”. Выше уже говорилось, что восприятие словоформы глокая как прилагательного в форме женского рода, единственного числа и именительного падежа заставляет интерпретировать эту словоформу как согласованное определение при слове куздра и потому воспринимать как обозначение какого-то признака. Было сказано и о том, что восприятие словоформы бокрёнка как формы единственного числа и винительного падежа существительного вызывает предположение, что слово бокрёнок принадлежит к числу одушевленных существительных и, следовательно, скорее всего, обозначает живое существо. К этому можно добавить, что контактное расположение слов штеко и будланула служит синтаксическим показателем того, что слово штеко, по-видимому, является наречием, т. е. обозначает признак действия.
21 Что касается сказки “Пуськи бятые”, то она начинается со слов: “Сяпала Калуша с калушатами по напушке и увазила Бутявку, и волит: / – Калушата, калушаточки, Бутявка!”1. К числу синтаксических показателей смыслов агнонимов здесь можно отнести словосочетание сяпала по напушке, построенное на основе связи “управление” между глаголом сяпала и предложно-падежной формой существительного по напушке. Языковая память подсказывает носителю русского языка, что сочетание предлога по с дательным падежом существительного достаточно часто обозначает место движения по какой-либо поверхности (Ехать по улице. По лицу струится пот), что позволяет увидеть в слове сяпала смысл ʻпередвигаласьʼ.
1. Здесь и в последующих примерах из текстов знак ∕ обозначает абзацный отступ.
22 (3) Затем получатель текста, скорее всего, обратит внимание на словообразовательные показатели смыслов агнонимов. Так мы будем именовать значения входящих в состав агнонимов корней и словообразовательных аффиксов. Очевидно, что содержание этих морфем, формирующее внутреннюю форму слова, может нести информацию об отдельных компонентах смыслов агнонимов. Примером словообразовательных показателей смыслов слов в примере Л.В. Щербы может служить суффикс -ну- в словоформе будланула. То обстоятельство, что данный агноним вызывает в языковой памяти получателя ассоциацию с понятными ему словоформами с суффиксом -ну- (махнула, толкнула, хлебнула и др.), дает основание считать, что глагол будланула обозначает завершенное однократное действие в прошлом. Другим примером может служить суффикс -ёнк- в словоформе бокрёнка. Агноним бокрёнок, как уже было отмечено по другому поводу, ассоциируется со словами типа котёнок, козлёнок, орлёнок, что позволяет предположить, что бокрёнок – это ʻдетеныш бокраʼ.
23 В примере из сказки Петрушевской примерами словообразовательных показателей смыслов слов могут служить словоформы увазила, калушата и калушаточки. То обстоятельство, что многие глаголы с приставкой у- означают ʻсовершить (довести до результата) действие, названное мотивирующим глаголомʼ [21, с. 372], обусловливает восприятие словоформы увазила как обозначения действия, завершенного в прошлом. Наличие суффикса -ат- в словоформах калушата и калушаточки позволяет воспринимать эти слова как обозначение детенышей Калуши, а использование суффикса -очк- в словоформе калушаточки позволяет увидеть в этом слове уменьшительно-ласкательное значение.
24 (4) Далее получатель сталкивается с контекстными показателями смыслов агнонимов. Напомним, что под контекстом обычно понимается то окружение какой-либо языковой единицы, которое проливает свет на ее семантику. Вслед за Г.В. Колшанским мы будем различать микро- и макроконтексты. Микроконтексты – это контексты, ограниченные рамками предложений, в них все компоненты связаны в основном грамматически. Что же касается макроконтекстов, то они представляют собой контексты, выходящие за пределы предложений и связанные с рассматриваемой языковой единицей семантически. [22, с. 45]. Заметим, что при всем удобстве предлагаемого разграничения четкую границу между микро- и макроконтекстами удается провести не всегда. Это обусловлено тем, что часто одна и та же информация может быть передана несколькими разными синтаксическими способами, например при помощи простого предложения и при помощи простого предложения и его парцеллята, при помощи сложносочиненного предложения и посредством сочетания из двух самостоятельных предложений.
25 (4.1) Для того чтобы проиллюстрировать механизм действия микроконтекстных показателей, снова рассмотрим первое предложение из сказки Петрушевской “Пуськи бятые”: “Сяпала Калуша с калушатами по напушке и увазила Бутявку, и волит: / – Калушата, калушаточки, Бутявка!”.
26 Наличие при глаголе волит конструкции прямой речи дает основания для восприятия этого слова как обозначения не просто действия, а именно процесса сообщения о чем-то. Однако если волить – это что-то вроде ʻговорить, кричать, сообщатьʼ, то, по-видимому, данный глагол обозначает процесс сообщения о результате упомянутого в предшествующем микроконтексте действия. Но тогда смысл словосочетания увазила Бутявку с большой вероятностью следует воспринимать уже не просто как ʻдействие, непосредственно направленное на предметʼ, а как ʻрезультат восприятия некоего предметаʼ.
27 (4. 2) В качестве примера макроконтекстных показателей смыслов агнонимов рассмотрим другой фрагмент из сказки Петрушевской: “Калушата присяпали и Бутявку стрямкали. ∕ И подудонились. ∕ А Калуша волит: ∕ – Оее! Оее! Бутявка-то некузявая! / Калушата Бутявку вычучили”.
28 Вне последующего макроконтекста словосочетание Бутявку стрямкали может быть понято как ʻдействие, направленное непосредственно на предметʼ (ср. бутявку заметили / подобрали / выбросили / раздавили и т.п.). Однако в последующем контексте речь идет о том, что после упомянутого действия калушата подудонились. Благодаря словообразовательным показателям глагол подудонились ассоциируется с такими возвратными глаголами совершенного вида, как удивились, испачкались, обожглись, отравились, поэтому данный глагол воспринимается как обозначение состояния калушат, наступившее в результате того, что Бутявка была ими стрямкана. А информацию о том, в чем именно состояло это состояние, несет уже дальнейший макроконтекст: – Калушата Бутявку вычучили. Глагол вычучили ассоциируется с такими глаголами со значением удаления, как выбросили, выкинули, или выплюнули. Но тогда становится понятным, что словосочтенаие Калушата подудонились обозначает не просто состояние калушат, наступившее после того, как они стрямкали Бутавку, а такое состояние, которое нанесло им вред.
29 Как видим, опора на морфологические, синтаксические и контекстные показатели смыслов агнонимов помогает получателям в той или иной степени приблизиться к пониманию их содержания. Разумеется, такое приближение происходит не только при чтении экспериментальных текстов типа фразы Л.В. Щербы, но и при восприятии различных текстов, которые содержат архаизмы, историзмы, диалектизмы, жаргонизмы, окказионализмы или неологизмы.
30 3. Показатели смыслов слов, употребленных в тексте, и проблемы лексикографии
31 Представляется, что наблюдения над показателями смыслов слов, употребленных в текстах, представляют интерес не только для анализа содержания агнонимов, но и для общей теории лексикографии. Если руководствоваться концепцией Л.В. Щербы, то определение языковых значений любых слов должно базироваться на анализе оптимального количества примеров употребления этих слов или, иными словами, на анализе достаточного по объему “языкового материала”. Как писал Л.В. Щерба, “значения слов эмпирически выводятся из языкового материала
32 Итак, формулируя лексическое значение какого-либо слова, лексикограф должен располагать достаточным количеством разнообразных примеров его употребления и, абстрагируясь от тех частных речевых смыслов, которые данное слово выражает в каждом отдельном примере, выводить инвариантные языковые значения рассматриваемого слова. Очевидно при этом, что опорой для объективного определения речевых смыслов и могут служить перечисленные в предыдущем разделе показатели смыслов слов, употребленных в текстах.
33 Представляется, что при определении лексических значений слов лингвист может столкнуться с двумя основными проблемами. Первая из них – это недостаток языкового материала, а вторая, как это ни странно, его избыток.
34 Иллюстрируя первую из упомянутых проблем, сопоставим толкования слова облучок в словаре В.И. Даля и в словаре Д.Н. Ушакова:
35 О́БЛУКЪ, ОБЛУЧЕ́КЪ. Грядки на телегахъ, повозкахъ и саняхъ, боковой край ящика, кузова. Сидѣть на о́блукѣ, на облучкѣ́, бокомъ, свѣсивъ ноги [23, т. 2, с. 597).
36 ОБЛУЧО́К. То же, что козлы в 1 знач. Ямщик сидит на облучке [24, т. 2, стлб. 661]. Слово ко́злы в 1 значении в словаре Ушакова, в свою очередь, истолковано как ʻПередок экипажа, на кром сидит кучерʼ [24, т. 1, стлб. 1394].
37 Зададимся вопросом: что же такое облучок – ʻбоковой край кузова телег, повозок и санейʼ, как об этом сказано в словаре Даля, или ʻкозлы, на которых сидит кучерʼ, что вытекает из толкований словаря Д.Н. Ушакова? Представляется естественным отдать предпочтение дефиниции В.И. Даля, поскольку языковой материал, на основе которого он составлял свой словарь, включал не только письменные тексты, но еще и память о живых употреблениях слова облучок в современной Далю устной речи. В XX веке, когда велась работа над словарем Д.Н. Ушакова, слово облучок стало историзмом, и в том языковом материале, который использовал коллектив составителей этого словаря, по-видимому, не встретилось таких текстов, которые бы свидетельствовали о несовпадении значений слов облучок и козлы. Критикуя толкование Д.Н. Ушакова, В.Я. Дерягин, а позднее И.Г. Добродомов и И.А. Пильщиков проанализировали дополнительный языковой материал и убедительно доказали неточность толкования Д.Н. Ушакова [25; 26, с. 125–132]. Добавим, что начиная с 1989 г. все переиздания толкового словаря С.И. Ожегова (с 1992 г. это словарь С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой) содержит уточненное по сравнению со словарем Д.Н. Ушакова толкование слова облучок: “Толстая деревянная скрепа, идущая по краям телеги, повозки или огибающая верхнюю часть саней” [27, с. 422].
38 Переходя к вопросу о нежелательной избыточности языкового материала, напомним, что Л.В. Щерба призывал лексикографов не использовать в толкованиях слов специальной энциклопедической информации, которая не соответствует знаниям рядовых носителей языка. Он писал: “В ботанике разные растения определяются по установленной системе (то же относится и к зоологии, и к минералогии, и к другим отделам природы). В быту, а следовательно – и в литературном языке они определяются совершенно иначе, и зачастую очень трудно отыскать те признаки, которые заставляют нас узнать то или другое растение. Я не говорю уже о тех случаях, когда про тот или другой предмет приходится говорить, что это ʻрод кустарникаʼ или что это ʻодин из видов небольших лесных птицʼ и т.п. Во всяком случае нужно помнить, что нет никаких оснований навязывать общему языку понятия, которые ему вовсе не свойственны и которые – главное и решающее – не являются какими-либо факторами в процессе речевого общения” [15, с. 280–281].
39 Очевидно, что случаи навязывания лексическим значениям слов чуждых им признаков бывают обусловлены главным образом использованием в качестве языкового материала дефиниций научных понятий, почерпнутых из энциклопедий и справочников, т.е. излишнего языкового материала, которого нет в памяти рядовых носителей языка. Несмотря на то, что только что процитированная рекомендация Л.В. Щербы была высказана им еще в 1940 году, толковые словари середины XX века далеко не всегда ей следовали. Вот, например, как были сформулированы определения слов яблоня, груша и айва в Малом академическом словаре:
40 Я́БЛОНЯ
41 ГРУ́ША
42 АЙВА́
43 В словарях русского языка более поздних лет издания только что перечисленные слова получают более информативные толкования, хотя бесполезное для большинства носителей языка упоминание термина семейство розоцветных в них почему-то сохранено, ср.:
44 Я́БЛОНЯ
45 ГРУ́ША
46 АЙВА́
47 3. Заключение
48 Подведем итоги. Как мы попытались показать, воспринимая смыслы слов и фразеологизмов, употребленных в тексте, получатель опирается не на свою память о языковых значениях этих единиц, а на “языковой материал” – этим термином Л.В. Щерба обозначал хранящийся в памяти носителей языка большой массив ранее услышанных или произнесенных ими фрагментов речи. Опора на “языковой материал” во многих случаях позволяет получателям текстов без обращения к толковым словарям с большей или меньшей степенью детальности приходить к выводам о содержании незнакомых им слов и фразеологизмов – так называемых агнонимов. Сталкиваясь с агнонимами, получатель подсознательно, в той степени, в какой это возможно, расшифровывает содержание каждого из них, опираясь на целый ряд использованных в тексте языковых средств – так называемых показателей смыслов слов. Среди показателей смыслов слов представляется целесообразным различать морфологические, синтаксические, словообразовательные, микро- и макроконтесные показатели.
49 Аналогичным образом, на основании анализа языкового материала, происходит определение лексических значений языковых единиц и при составлении толковых словарей. Понимание механизма выведения смыслов слов, употребленных в тексте, представляется важным не только в чисто теоретическом аспекте, но и для практики преподавания родного и иностранных языков, а также для совершенствования навыков продукции и рецепции речи.

References

1. Morkovkina, A.V. Russkie agnonimy v teoreticheskom i prikladnom rassmotrenii: Avtoref. dis. kand. filol. nauk [Russian Agnonyms in Theoretical and Applied Consideration. Abstract of Ph.D. Thesis in Philology]. Moscow, 1993. (In Russ.)

2. Morkovkin, V.V., Morkovkina, A.V. Russkie agnonimy: (slova, kotorye my ne znaem) [Russian Agnonyms: (Words that We do not Know)]. Moscow, 1997. (In Russ.)

3. Slovarnye agnonimy russkogo jazyka [Dictionary Agnonyms of the Russian Language]. Wawrzyńczyk, J. (Ed.). Issue 1. Warszawa, 2007. (In Russ.)

4. Goncharova, E.A. Dinamicheskie processy v leksikone jazykovoj lichnosti [Dynamic Processes in the Vocabulary of the Linguistic Personality. Abstract of Ph.D. Thesis in Philology]. Novosibirsk, 2009. (In Russ.)

5. Zajceva, E.A. Stepeni osvoennosti slov nositeljami jazyka [Degrees of Word Acquisition by Native Speakers. Abstract of Ph.D. Thesis in Philology]. Tver, 2005. (In Russ.)

6. Sazonova, T.Ju. Psiholingvisticheskoe issledovanie processov identifikacii slova [Psycholinguistic Study of Word Identification Processes. Abstract of Ph.D. Thesis in Philology]. Moscow, 1993. (In Russ.)

7. Tkachenko, N.M. Issledovanie strategij identifikacii znachenija psevdoslova [Investigation of Strategies for Identifying the Meaning of a Pseudoword. Ph.D. Thesis in Philology]. Izhevsk, 2007. (In Russ.)

8. Togoeva, S.I. Psiholingvisticheskie problemy neologii [Psycholinguistic Problems of Neology. Abstract of Ph.D. Thesis in Philology]. Voronezh, 2000. (In Russ.)

9. Mandrikova, G.M. Russkaja leksicheskaja sistema v teoreticheskom i prikladnom rassmotrenii [Russian Lexical System in Theoretical and Applied Consideration. Abstract of Ph.D. Thesis in Philology]. Moscow, 2011. (In Russ.)

10. Chernyak, V.D. Agnonimy v leksikone jazykovoj lichnosti kak istochnik kommunikativnyh neudach [Agnonyms in the Lexicon of a Linguistic Personality as a Source of Communicative Failures] Russkij jazyk segodnja [Russian language today]. Issue 2. Moscow, Azbukovnik Publ., 2003, pp. 295–304. (In Russ.)

11. Chernyak, V.D. “Zony riska” v leksikone jazykovoj lichnosti: K osnovanijam kommunikativnyh neudach [“Risk Areas” in the Lexicon of a Linguistic Personality: Towards the Basis of Communication Failures] Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. Ser.: Gumanitarnye nauki (filologija) [Bulletin of the Tomsk State Pedagogical University. Ser.: Humanities (philology)], 2005, Issue 3 (47), pp. 96–100. (In Russ.)

12. Norman, B.Ju. Znachenie slova i smysl predlozhenija: Semanticheskij kompromiss v hode vosprijatija teksta [Meaning of a Word and the Meaning of a Sentence: Semantic Compromise in the Course of Perceiving a Text]. Wyraz i zdanie w językach słowiańskich 4: Opis, konfrontacja, przekład. Łuczków, I., Sokołowski, J. (Ed.). Wrocław, 2004, pp. 203–209. (In Russ.)

13. Norman, B.Ju. Kommunikacija bez ponimanija [Communication Without Understanding]. Uralskij filologicheskij vestnik. Serija: Jazyk. Sistema. Lichnost'. Lingvistika kreativa [Ural Philological Bulletin. Series: Language. System. Personality. Linguistics of Creativity]. 2014. No. 1, pp. 4–14. (In Russ.)

14. Cho, Jacee. Sostav i funkcionirovanie neologizmov v jazyke gazety [Composition and Functioning of Neologisms in the Language of a Newspaper. Abstract of Ph. D. Thesis in Philology]. Moscow, 2004. (In Russ.)

15. Scherba, L.V. Jazykovaja sistema i rechevaja dejatelnost [The Language System and Speech Activity]. Zinder, L.R., Matusevich, M.I. (Eds.). Leningrad, Nauka Publ., 1974. (In Russ.)

16. Gasparov, B.M. Jazyk, pamjat, obraz: Lingvistika jazykovogo sushhestvovanija [Language, Memory, Image: Linguistics of Linguistic Existence]. Moscow, Novoe Literaturnoe Obozrenie Publ., 1996. (In Russ.)

17. Uspensky, L.V. Slovo o slovah. Ty i tvoe imja [A Word about Words. You and Your Name]. Leningrad, Lenizdat Publ., 1962. (In Russ.)

18. Petrushevskaya, L.S. Dikie zhivotnye skazki. Morskie pomojnye rasskazy. Pusjki bjatye [Wild Animal Tales. Sea Garbage Stories. Pus'ki bjatye]. Sankt-Peterburg, Amfora Publ., 2008. (In Russ.)

19. Lopatin, V.V. Grammaticheskoe znachenie [Grammatical Meaning]. Russkij jazyk: Enciklopedija [Russian Language. Encyclopedia]. Moldovan, A.M. (Gen. Ed.). AST-PRESS ShKOLA Publ., 2020. (In Russ.)

20. Plungyan, V.A. Obshhaja morfologija: Vvedenie v problematiku [General Morphology: An Introduction to Problems]. Moscow, LENAND Publ., 2016. (In Russ.)

21. Russkaja grammatika [Russian Grammar]. Shvedova, N.Ju. (Gen. Ed.). Vol. 1. Moscow, Nauka Publ., 1980. (In Russ.)

22. Kolshansky, G.V. Kontekstnaja semantika [Contextual Semantics].Moscow, Nauka Publ., 1980. (In Russ.)

23. Dahl, V.I. Tolkovyj slovar zhivogo velikorusskogo jazyka Vladimira Dalja. [Defining Dictionary of the Living Great Russian Language by Vladimir Dahl]. In 4 Vols. Moscow, Russkij jazyk Publ., 1978–1980. (In Russ.)

24. Tolkovyj slovar russkogo jazyka [Defining Dictionary of the Russian Language]. Ushakov, D.N. (Gen. Ed.). In 4 volumes. Moscow, Sovetskaja enciklopedija (Publ.), 1935–1940. (In Russ.)

25. Deryagin, V.Ja. “Obluchok” i “kozly” [“Obluchok” and “kozly”]. Leksikograficheskij sbornik [Lexicographic collection]. Issue 5. Barhudarov, S.G. (Ed.). Moscow, Gosizdat inostrannyh i nacionalnyh slovarej Publ., 1962, pp. 173–174. (In Russ.)

26. Dobrodomov, I.G, Pilshhikov, I.A. Leksika i frazeologija “Evgenija Onegina” Germenevticheskie ocherki. [Vocabulary and Phraseology of “Eugene Onegin”. Hermeneutical Sketches]. Moscow, Jazyki slavjanskih kultur Publ., 2008. (In Russ.)

27. Ozhegov, S.I., Shvedova, N.Ju. Tolkovyj slovar russkogo jazyka [Defining Dictionary of the Russian Language]. Moscow, M.: AZ Publ, 1995. (In Russ.)

28. Slovar russkogo jazyka [Dictionary of the Russian Language]. Evgenjeva, A.P. (Gen. Ed.). In 4 Vols. Moscow, Russkij jazyk Publ., 1981–1984. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate