Везде
Reflections on Osip Mandelstam’s Poem “Erected on a Wet Stone …” (1909)
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Reflections on Osip Mandelstam’s Poem “Erected on a Wet Stone …” (1909)
Annotation
PII
S160578800028323-1-1
DOI
10.31857/S160578800028323-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Dmitrij Frolov 
Occupation: Professor
Affiliation: Institute of Asian and African Countries of the Lomonosov Moscow State University
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Volume 82 Issue 5
Pages
15-21
Abstract

The poem “Erected on a wet stone …” was sent in the Autumn of 1909 first to Max Voloshin and them to Vyacheslav Ivanov and is part of “poems in letters” which were only published in the second half of 20th century. The central theme of the poem is the juxtaposition of love and death. Cupid finds himself standing on a tombstone (“green moss and wet stone”) and being surprised by what he discovers tries to avenge on death through love (“illegal flame of the heart”). The poetics of the poem represents another step in the development of Mandelstam’s inherent technique of subtexts and contexts. The “mentioning keys&8j1; here are combinations of nouns with uncommon adjectives (“illegal flame&8j1;, “naive valleys&8j1;, etc.), as well as pairs of rhymes: “nagoi – nogoi” (naked – foot), “kamen – plamen” (stone – flame), “grubiy – gubi” (rough – lips). The subtexts of the poem might be read on two levels, so that the motifs of classical poetry shine through the symbolist associations, linking together the poetry of the Russian Golden and Silver Ages. The key image of Cupid for the poem (the only context in the author's poetry) has, apparently, a literary origin.

 

Keywords
Max Voloshin, Mikhail Gasparov, “poems in letters”, Cupid, “keyboard of subtexts”, Heidelberg, Fyodor Tyutchev, Paul Verlaine
Received
22.01.2024
Date of publication
29.01.2024
Number of purchasers
7
Views
181
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for all issues for 2023
Services benefits
4590 RUB / 91.0 SU
1 Стихотворение, о котором пойдет речь, было приложено к письму к письму М.А. Волошину в конце сентября 1909 года, а затем повторно было послано в письме Вяч. Иванову от 22 октября (4 ноября) 1909 года. Вот это стихотворение:
2 На влажный камень возведенный,Амур, печальный и нагой,Своей младенческой ногойПереступает, удивленный
3 Тому, что в мире старость есть –Зеленый мох и влажный камень.И сердца незаконный пламень –Его ребяческая месть.
4 И начинает ветер грубыйВ наивные долины дуть:Нельзя достаточно сомкнутьСвои страдальческие губы1.
1. Впервые текст этого стихотворения был напечатан в публикации 1970 года: Из литературного наследия О. Мандельштама. Двадцать два неизданных стихотворенияˮ // Вестник русского студенческого христианского движения (ВРСХД), но не как самостоятельное произведение, а как продолжение стихотворения “Озарены луной ночевья…ˮ (№ 8) [1, с. 110]. Уже как отдельное стихотворение текст был опубликован в 1973 году А.А. Морозовым [2, с. 266–267] и в таком виде оно входит во все последующие собрания сочинений поэта.
5 Размер – 4ст. ямб, рифма опоясывающая – абба вггв, со сложным чередованием женских и мужских рифм – ЖммЖ мЖЖм ЖммЖ.
6 Когда точно было написано это стихотворение, мы не знаем. Отослано оно было в сентябре из Гейдельберга, но могло быть сочинено и раньше, летом.
7 Содержание этого стихотворения выглядит довольно простым, и сюжет развивается линейно. М.Л. Гаспаров пишет: «Статуя Амура удивляется, “что в мире старость естьˮ, и только поэтому наполняет любовью то, что еще живет»2. В другом месте он говорит, что статуя Амура – это “символ неразумной любви, протестующей против неразумной старости и смерти; их столкновение сулит страданияˮ3. Итак, Амур удивляется (строфа 1), когда внезапно сталкивается со старостью и смертью, и любовь, которую он вселяет, это его ребяческая месть (строфа 2), и столкновение двух антагонистов несет страдания (строфа 3). Самой сложной оказывается интерпретация третьей строфы4.
2. [3, с. 610].

3. См. [4, с. 19].

4. М.Л. Гаспаров говорит, что в третьей строфе связность текста слабеет, см. там же.
8 Продолжим разбор стихотворения и начнем с нескольких замечаний о его поэтике, которая далеко не проста5. Отметим две черты.
5. В работе над статьей большую помощь оказали Национальный корпус русского языка ( >>>> ) и Л.Г. Митюшин. Конкорданс к стихам Осипа Мандельштама: >>>>
9 Во-первых, в этом стихотворении много сочетаний существительных с необычными для них прилагательными: “незаконный пламеньˮ, “ветер грубыйˮ, “наивные долиныˮ, “страдальческие губыˮ, причем все эти эпитеты для поэзии Мандельштама 1909–1910 гг. очень редкие, практически уникальные: “незаконныйˮ6, “наивныйˮ, “страдальческиеˮ встречаются всего один раз, а “грубыйˮ – два раза7. Часто именно так выглядит у Мандельштама “упоминательная клавиатураˮ, дающая ключ ко второму, ассоциативному плану конкретного стихотворения.
6. Собственно “пламеньˮ тоже упомянут в ранних стихах один раз. Всего же это слово зафиксировано в поэзии Мандельштама три раза, но два других – из совсем другого времени.

7. Второй раз – тоже из стихов в письмах. Это “На грубом золоте пескаˮ из стихотворения “Я вижу каменное небоˮ (1910) в последнем августовском письме Вяч. Иванову.
10 Во-вторых, в набор “упоминательныхˮ клавиш в нем попадают не только слова или словосочетания, но сочетания рифм. В каждой строфе есть такая пара рифм: “нагой – ногойˮ, “камень – пламеньˮ, “грубый – губыˮ8.
8. Возникает ощущение, что поэт сознательно работает над расширением арсенала технических средств для создания подтекста или второго плана стихотворения.
11 Строфа 1. Последуем за поэтом и начнем с Амура. Амур в поэзии Мандельштама появляется только один раз на всем протяжении его творчества. Откуда же пришел в стихотворение этот ключевой для него образ. Возможных путей два: либо под впечатлением чего-то увиденного, либо из литературных ассоциаций.
12 Высказывались предположения, что это размышления поэта при взгляде на статую Амура или воспоминании о ней, скорее всего, из какого-то фонтана или парка9.
9. Вот что пишет Анна Фэвр-Дюпэгр: “Поэт выводит на сцену скульптуру бога Амура на камне, поставленную на пьедестал для украшения некоего паркаˮ, см. [5, c. 19].
13 Но в таком случае сказать, о каком именно фонтане идет речь, трудно. Предположение, что речь идет о каком-то месте в Гейдельберге, представляется сомнительным, поскольку, как указывает П. Нерлер, “поиски в городе реального фонтана…оказались тщетнымиˮ10. На первый взгляд, причем из нашего времени, подходит другой фонтан, только не в Гейдельберге, а в Петергофе. Это фонтан “Дубовыйˮ в верхнем саду, в центре которого стоит скульптура “Амур, надевающий маскуˮ11. Там вроде бы есть все: и Амур, и влажный камень, и зеленый мох. Вот только статую Амура поставили в бассейне фонтана в 1929 году12, а до этого она стояла в летнем императорском дворце на Елагином острове. Наиболее известный Амур в Царском Селе – это реплика скульптуры “Грозящий Амурˮ Фальконе, ставшей символом стиля рококо, но она стоит не в фонтане, а в Агатовых комнатах. Вопрос о том, мог ли Мандельштам видеть того или другого Амура, остается для нас открытым, но даже если и так, то это был не фонтан.
10. См. [6, с. 47].

11. Первоначально, в XVIII веке вид фонтана был совсем иным, с чем и связано закрепившееся за ним название “Дубовыйˮ.

12. Нам удалось найти фото фонтана, относящееся к 1907–1908 гг. На нем видно, что в центре фонтана вообще ничего нет. Есть только дельфины по краям, которые оставались нетронутыми при всех перестройках.
14 Литературное происхождение Амура представляется более вероятным. Именно этой точки зрения придерживается Омри Ронен в своем анализе подтекстов этого стихотворения, которое он называет изобилующим “тютчевской лексикой и семантикойˮ. Упоминаемый источник – стихотворение Тютчева “С.Е. Раичу (На камень жизни роковой)ˮ (1827?), которое начинается так:
15 На камень жизни роковой    Природою заброшен, Младенец пылкий и живой    Играл – неосторожен.
16 И далее:
17 Еще другое божество    Он чтил в младые лета – Амур резвился вкруг него    И дани брал с поэта.
18 Приведем полностью слова, сказанные Роненом об этом подтексте: «Так “камень жизни роковойˮ и играющий на нем младенец уводит Мандельштама к известным аллегорическим изображениям, контаминированным, по связи с Амуром, резвящимся в тютчевском посвящении Раичу, с эмблематикой амуров-рыболовов, стоящих на камнях среди вод…»13. Трудно сказать, кого в этих словах больше – Мандельштама или Ронена, но упомянутый текст Тютчева, безусловно, входит в ассоциативный ряд стихотворения “На влажный камень возведенный…ˮ как возможный источник образа Амура на камне, именно образа, поскольку по содержанию и тональности стихотворение Тютчева совсем иное. Отметим, что и у Ронена Амур на влажном камне представляется стоящим среди вод, хотя у Тютчева мотив воды отсутствует.
13. [7, с. 119].
19 Кроме того, Ронен видит в этом стихотворении воплощение “главного принципа поэтики раннего Мандельштамаˮ – сочетание Тютчева “с ребячеством Верленаˮ. Он отмечает, что в нем “Амур на землеˮ Верлена и “Я помню время золотое…ˮ Тютчева, говоря его словами, “сопоставлены в единый образ скрещиванием метафоры и метонимииˮ14.
14. Цит.соч., с. 120.
20 Стихотворение Тютчева, похожее по настроению и тональности на разбираемое стихотворение Мандельштама, можно тоже отнести к его ассоциативному ряду, особенно выделенные строки15:
15. Во всяком случае, других употреблений сочетания “младенческой ногойˮ в стихах русских поэтов нам неизвестно.
21 Я помню время золотое,
22 Я помню сердцу милый край.
23 День вечерел; мы были двое;
24 Внизу, в тени, шумел Дунай.
25 И на холму, там, где, белея,
26 Руина замка вдаль глядит,
27 Стояла ты, младая фея,
28 На мшистый опершись гранит.
29 Ногой младенческой касаясь
30 Обломков груды вековой;
31 И солнце медлило, прощаясь
32 С холмом, и замком, и тобой.
33 И ветер тихий мимолетом
34 Твоей одеждою играл
35 И с диких яблонь цвет за цветом
36 На плечи юные свевал.
37 Ты беззаботно вдаль глядела...
38 Край неба дымно гас в лучах;
39 День догорал; звучнее пела
40 Река в померкших берегах.
41 И ты с веселостью беспечной
42 Счастливый провожала день;
43 И сладко жизни быстротечной
44 Над нами пролетала тень.
45 Верленовский “Амур на землеˮ, связанный со стихотворением Тютчева через тему разбитого Амура, которого сбросил с пьедестала “ветер тягостный и хмурыйˮ, действительно чем-то напоминает текст Мандельштама, и возможно входит в его ассоциативный ряд, но, пожалуй, без ремарки Ронена мы бы этого не заметили. Ассоциация есть, но не близкая. Приведем это стихотворение в переводе И. Эренбурга:
46 Сегодня ночью ветер тягостный и хмурый
47 В аллее самой темной и пустой,
48 Блуждая, сбросил с пьедестала хитрого Амура,
49 Коварного Амура с тоненькой стрелой
50 Вчера мы целый день о той стреле мечтали,
51 А ветер сбросил статую. Едва-едва
52 В тени дерев на опустевшем пьедестале
53 Мы разбираем стертые почти слова.
54 О мысли грустные, одна другой грустнее…
55 Себя я вижу одиноким и пустым,
56 Как этот пьедестал в заброшенной аллее,
57 Перед которым мы сейчас вдвоем стоим.
58 О, грустно это! Даже ты грустить готова,
59 Почти растроганная… Но исподтишка
60 Ты весело глядишь на ярко-золотого,
61 Играющего над цветами мотылька…
62 Третий шаг в разборе Ронена – лексический. Он пишет: «два поэтических словаря накладываются друг на друга по праву чисто типологического сходства, а не исторического родства: “ветер грубыйˮ, верленовское “ses bises rudesˮ (En patinant), русскоязычному читателю не может не напомнить “бизуˮ Тютчева»16.
16. Цит.соч., с. 120. Как представляется, именно этот шаг в аргументации Ронена выглядит наименее убедительным. Во-первых, стихотворение En patinant, насколько нам известно, тогда еще не было переведено на русский язык, а Мандельштам, работая с подтекстами, предпочитал ассоциации с русскими переводами. Во-вторых, выражение ses bises rudes буквально значит “ее (осени) грубые (злые) поцелуиˮ, да и само стихотворение по своему смыслу и образности очень далеко от текста Мандельштама. В-третьих, стихотворение Тютчева “Утихла биза… Легче дышит // Лазурный сонм женевских вод – // И лодка вновь по ним плывет, // И снова лебедь их колышетˮ совсем не перекликается с мандельштамовским произведением, кроме разве что упоминания могилы в последней строке.
63 Однако откуда взялся антураж для Амура: “влажный каменьˮ или более развернуто во второй строфе – “зеленый мох и влажный каменьˮ, ведь ни у Тютчева, ни у Верлена этих образов нет. Эта клавиша, несомненно, отсылает нас к поэзии, однако указывают она не туда. “Влажный каменьˮ вызывает в памяти стихотворение Волошина “Мы заблудились в этом свете…ˮ17, последняя строфа может считаться еще одним подтекстом для данного произведения Мандельштама18:
17. Не исключено, что начальная строка этого стихотворения аукнулась в поэзии Мандельштама много позже, в марте 1937 года в двойчатке “Заблудился я в небе – что делать?ˮ. Во всяком случае глагол “заблудитьсяˮ встречается у поэта еще только раз, совсем в ином и вовсе не в символическом контексте.

18. Как ни удивительно, но сочетание “влажный каменьˮ – очень редкое в русской поэзии. Собственно, Волошин и Мандельштам – это все или, возможно, почти все.
64 Мы заблудились в этом свете.Мы в подземельях темных. МыОдин к другому, точно дети,Прижались робко в безднах тьмы.По мертвым рекам всплески весел;Орфей родную тень зовет.И кто-то нас друг к другу бросил,И кто-то снова оторвет...Бессильна скорбь. Беззвучны крики.Рука горит еще в руке.И влажный камень вдалекеЛепечет имя Эвридики19.29 июня 1905, Париж
19. Через образ Эвридики текст Волошина связан со стихотворением Тютчева “На камень жизни роковой…ˮ, где есть такие строки: “Ему на память стрелку дал, // И в сладкие досуги // Он ею повесть начертал // Орфеевой супругиˮ. Кстати, эта же заключительная строфа, возможно, дает нам подтекст для другого стихотворения из этой же подборки – “В холодных переливах лирˮ. Так что, может быть, не случайно, что оба стихотворения были приложены к письму Волошину.
65 Кстати, сочетание рифм «нагой-ногойˮ в первой строфе выводит нас на стихотворение М. Кузмина «В тенистой роще безмятежно…ˮ (1908):
66 В тенистой роще безмятежно Спал отрок милый и нагой; Он улыбался слишком нежно, О камень опершись ногой20.
20. Скорее всего, это была чисто словесная ассоциация, ибо смысл стихотворения Кузмина совершенно иной.
67 С некоторой осторожностью можно указать также на строки из стихотворения Вяч. Иванова «Когда бы отрок смуглый и нагой…ˮ (1909):
68 Когда бы отрок смуглый и нагой ,С крылами мощными, с тугим колчаном21.
21. Укажем, что нагой Амур упоминается не так часто в русских стихах, но мы нашли его в “Душенькеˮ И.Ф. Богдановича:
69 Получается, что первая строфа стихотворения помещена, помимо ассоциаций с Тютчевым, сознательно или нет, трудно сказать, в пространство символистской поэзии: Волошин, Кузмин, Иванов, да, собственно, и Верлен тоже. В ее подтексте намечены, так сказать, два пласта: классика и символизм, причем один просвечивает сквозь другой, что характерно для многих ранних стихов Мандельштама.
70 Строфа 2. “Зеленый мохˮ в русской поэзии, в отличие от “влажного камняˮ, достаточно частотен, причем это другая поэзия, совсем не символистская. Это словосочетание прочно входит в образ могилы, смерти и смертного забвения, особенно в сочетании с камнем, как в данном стихотворении. Приведем некоторые достаточно известные контексты:
71 Н.М. Карамзин. Поэзия: “Едва был создан мир огромный, велелепный...ˮ (1787):
72 Еще друзья твои в печали слезы льют ―Еще зеленый мох не виден на могиле, Скрывающей твой прах!
73 М. Ю. Лермонтов. “Оставленная пустынь предо мной...ˮ (1830):
74 Зеленый мох, растущий над окном, Заржавленные ставни ― и кругомВысокая полынь, – всё, всё без словНам говорит о таинствах гробов
75 Таков старик, под грузом тяжких летЕще хранящий жизни первый цвет;Хотя он свеж, на нем печать могилТех юношей, которых пережил22.
22. Завершается это достаточно длинное стихотворение словами: “Не мысля, что в сем месте сгнили // Сердца, которые любили!ˮ. Получается, что в этом контексте есть все: смерть, старость, любившее когда-то сердце.
76 П. А. Плетнев. Гробница Державина: “Молчит угрюмый бор, одетый ночи мглой...ˮ (1819):
77 Обломки мраморны покрыл зеленый мох, И гордые упали мавзолеи23;
23. Кстати, у Державина есть стихотворение “Амур и Псишеяˮ (в позднейших изданиях – Психея).
78 Упомянутые подтексты: Лермонтов, Карамзин, Плетнев, а через него – Державин, варьируют те же темы любви и смерти. Любовь сопротивляется смерти, но не побеждает ее24. В этом смысловом ряду “зеленый мох и влажный каменьˮ25 оказываются намеком не на фонтан, а на надгробие, могильную плиту. Амуров обычно на могилах не ставят, и в этой связи, обратим внимание, что не сказано, что Амур там стоит, а сказано, что он туда “возведенˮ. Становится понятным удивление Амура, привыкшего иметь дело с любовью, а не со смертью и старостью, который неожиданно попал в непривычную для себя обстановку. Подчеркнем, что образ могилы, надгробия, который углубляет основную мысль стихотворения, заостряет ее, возникает в подтексте, а не в тексте, причем подтекст этот – из поэзии XVIII–XIX веков.
24. Если посмотреть на другие стихотворения, приложенные к письму Волошину, любовная тема в контексте разлуки, расставания, неизбежной кончины оказывается смысловой доминантой подборки.

25. А возможно и “влажный каменьˮ в первой строфе.
79 Каким образом, возникла эта связка Амура и надгробия, сказать трудно26. Могло быть и так, что какой-то увиденный Амур стал источником вдохновения для поэта, а детали для него были домыслены поэтическим воображением. Впрочем, Амур мог прийти из тютчевского стихотворения, но мог – и из стихотворения Державина “Амур и Псишеяˮ как подтекст, так сказать, второго порядка, как подтекст подтекста, что для Мандельштама не редкость. Да это и не так важно. Важно, что образ возник, и от него пошло разворачиваться стихотворение.
26. Можно лишь в этой связи вспомнить стихотворение Бодлера “Амур и черепˮ: “Не то шутом, не то царем, // В забавно-важной роли, // Амур на черепе людском // Сидит, как на престолеˮ.
80 Вторая строфа говорит об ответе Амура на неожиданно для него возникшую ситуацию. Он ребячески пытается ей противостоять и продолжает вселять в сердца людей любовь, несмотря на ожидающие их старость и смерть. Но отменить старость и смерть нельзя, и поэтому пламень любви назван “незаконнымˮ, как бы идущим вразрез с неустранимыми законами жизни. Любовь оказывается всего лишь эфемерным призраком на фоне суровой действительности.
81 О других подтекстах второй строфы говорить трудно, поскольку в единственном необычном образе “незаконного пламениˮ, первое слово до Мандельштама в русской поэзии не употреблялось, а второе слишком частотно, чтобы указывать на что-то конкретно. Возможно, что это отсылка к стихам Вяч. Иванова, у которого есть такие строки, относящиеся как раз к этому времени [Гимны к ночи, 5 (1909)]:
82 Мужайся Дух! К нетленной Нам жизни жизнь порог, И сердца пламень тленный Грядущего залог27.
27. Можно увидеть здесь скрытую полемику у Мандельштама со стихами Вяч. Иванова. Сердца пламень для него – это не грядущего залог. Этот пламень незаконен в свете неизбежности грядущей смерти. Напомним похожую реплику Мандельштама “Никто тебя не позоветˮ в стихотворении “Ты улыбаешься кому…ˮ, приложенном к письму, посвященному разбору книги Вяч. Иванова “По звездамˮ, см. [8]. В обоих случаях старший поэт говорит о возможности будущей жизни, о любви как пути в нее, а Мандельштам говорит совсем иное. Любовь лишь временное явление, а дальше смерть и все. Это созвучно отношению Мандельштама к религии, поскольку поворот, ознаменованный встречей с С.П. Каблуковым, был еще впереди.
83 Рифма “камень – пламеньˮ в любом порядке составляющих одна из самых употребимых в русской поэзии, можно даже сказать “затертыхˮ. Ее употребление в стихах вызывает в памяти в первую очередь Пушкина “Евгений Онегинˮ:
84 Они сошлись. Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламеньНе столь различны меж собой.
85 А уж затем память приводит и другие стихи, у каждого свои. В любом случае эту пару рифм употребляли уже Тредиаковский, Кантемир и Сумароков (практически все, кроме Ломоносова), и в каждом поколении примеров было много. Очень популярна эта пара рифм была у символистов. Причем обычно, хотя и не всегда, она обозначала полярные понятия, как правило, любовь, страсть, жизнь с одной стороны, а с другой – смерть, могилу, надгробие. Приведем некоторые примеры. Начнем с Пушкина “Руслан и Людмилаˮ:
86 Недвижим он, как мертвый камень; Мрачится разум; дикий пламень И яд отчаянной любви Уже текут в его крови.
87 Вот пример из Державина (“Признаниеˮ, 1807): 
88 Быв плененным, пел и жен. Словом: жег любви коль пламень, Падал я, вставал в мой век. Брось, мудрец! на гроб мой камень, Если ты не человек.
89 А вот у Батюшкова (“Тебе ль оплакивать утрату юных дней?..ˮ, 1817–1818):
90 Но ты, владычица любви, Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень; И в осень дней твоих не погасает пламень, Текущий с жизнию в крови.
91 Вот еще пара примеров, уже из стихов современников Мандельштама.
92 В. Ф. Ходасевич (“И я пришел к тебе, любовь...ˮ, 1906–1907):
93 И снова ровен стук сердец; Кивнув, исчез недолгий пламень, И понял я, что я – мертвец, А ты лишь мой надгробный камень.
94 Андрей Белый (“Материˮ, 1907):
95 Я сел на могильный камень… Куда мне теперь идти? Куда свой потухший пламень – Потухший пламень… – нести. 
96 Функция пары “камень – пламеньˮ у Мандельштама иная, чем у пары рифм в первой строфе. Она указывает не на конкретный контекст, а помещает этот парный образ в русскую поэтическую традицию, в ее немолчный шум, из которого вырастает для поэта звук его собственной поэзии. Она связывает воедино поэзию Золотого и Серебряного века и одновременно служит еще одним указанием, что “зеленый мох и влажный каменьˮ – это могила, а не фонтан.
97 Третья строфа образована из двустиший, связь между которыми – синтаксическая и смысловая – неочевидна. Начнем с первого двустишия. Это третий шаг в построении поэта. Первый шаг – Амур, оказавшийся на могиле, поражен тем, что есть старость и смерть. Второй шаг – это его месть; он вселяет в сердца любовный пламень, пусть и незаконный. Теперь третий шаг - что происходит потом, когда человек погрузился в любовь, отсюда глагол “начинаетˮ. Итак, грубый ветер начинает дуть в наивные долины. Что же это за “наивные долиныˮ? Наивные, разумеется, не долины, а те, кто в них находится. По контексту, это люди, пытающиеся любовью отгородиться от неотвратимой судьбы, создать свой маленький, уютный, хотя и непрочный мирок. Прежде, в других стихах суровости реального мира был противопоставлен игрушечный, детский мир искусства, где человек ощущает себя творцом “в сознании минутной силы, в забвении печальной смертиˮ. Здесь неотвратимости суровой судьбы в реальном мире противопоставлен мир любви, но и он такой же: его создает младенец Амур, он результат его ребяческой мести, а обитатели его долин – наивные.
98 “Ветер грубыйˮ, значит, не легкий, не нежный, а сильный, почти ураган, – это суровая и неотвратимая реальность, которая врывается в мир, где человек пытается спрятаться от нее в любви28. Вывод понятен: спрятаться, укрыться не дано, как не дано “остановить веретеноˮ.
28. Ср. похожий мотив в стихотворении “Если утро зимнее темно…ˮ (1909, тоже из писем). Только в нем речь идет о мире искусства, а не мире любви. Там обитатели (как и предметы, впрочем): “Ото всех ветров защищены // Ото всяких бед защищеныˮ.
99 Остается последнее двустишие. Почему губы “страдальческиеˮ можно понять. Невесело жить в мире, помня о неизбежной смерти. Но почему их нельзя достаточно сомкнуть? И для чего достаточно? Один ответ кажется естественным. Наверное, многим помнится, что, когда в лицо дует сильный ветер или льют струи дождя, человек инстинктивно сжимает губы, чтобы защититься, отгородиться29. Значит, нельзя достаточно сомкнуть, чтобы защититься от ворвавшейся в мир любви суровой реальности? Однако подтекст подсказывает нам и другой возможный, хотя и неожиданный ответ. Сочетание рифм “грубый – губыˮ выводит нас на стихотворение Брюсова “Трубите в траурные трубы…ˮ (1907), которое Мандельштам, наверняка, знал:
29. Кстати, человек часто делает то же самое, когда на него обрушивают шквал упреков или оскорблений. Он поджимает губы.
100 Трубите в траурные трубы, Закройте крепом зеркала, Она лежит, сомкнувши губы, И повторяет голос грубый: Все совершилось! Умерла!
101 Тогда получается, что “сомкнуть губыˮ значит умереть. В обоих возможных интерпретациях концовка стихотворения пессимистична: нельзя защититься, отгородиться, спастись. Даже “умереть, уснутьˮ, чтобы избавиться от мыслей о неизбежном конце, и то невозможно.
102 Мы начали разговор о стихотворении с того, что содержание его довольно просто, но в поэзии важно не только содержание и даже не столько содержание.
103 Разбор стихотворения (или вообще любого произведения искусства) никогда не может считаться законченным. Мы сделали, что могли. Дальше вопрос вкуса. Волошину это стихотворение (наряду с другими) не понравилось, а мне – да. Один – один.

References

1. Iz literaturnogo nasledija O. Mandelshtama. Dvadcat dva neizdannyh stihotvorenija [From the Literary Heritage of O. Mandelstam. Twenty-Two Unpublished Poems]. Vestnik russkogo studencheskogo hristianskogo dvizhenija (VRSHD) [Le Messager. Bulletin du mouvement chrétien étudiant russe]. Tome 97 (1970), No. III, Paris – New York, pp. 107–117. (In Russ.)

2. Morozov, A.A. Pisma O.Je. Mandelshtama k V.I. Ivanovu [Letters of O.E. Mandelstam to V.I. Ivanov]. Zapiski Otdela rukopisej. Gos. b-ka SSSR im. V.I. Lenina. Vyp. 34. [Notes of the Department of Manuscripts. State Library of the USSR named after V.I. Lenin. Issue 34]. Moscow, The Book Publ., 1973, pp. 258–274. (In Russ.)

3. Mandelshtam, Osip. Stihotvorenija. Proza [Poems. Prose]. Moscow, 2001. (In Russ.)

4. Gasparov, M.L. O nem. Dlja nego [About him. For him]. NLO. Nauchnoe prilozhenie CLXI [New Literary Review. Scientific Supplement]. Moscow, 2017. (In Russ.)

5. Faivre-Dupaigre, A. Genese d’un poet: Ossip Mandelstam au seuil du XXe siècle. Valenciennes, 1995. (In French)

6. Nerler, Pavel. Osip Mandelshtam v Gejdelberge [Osip Mandelstam in Heidelberg]. Moscow, 1994. (In Russ.)

7. Ronen, Omri. Pojetika Osipa Mandelshtama [Poetics of Osip Mandelstam]. St. Petersburg, 2002. (In Russ.)

8. Frolov, D.V. O stihotvorenii Osipa Mandelshtama “Ty ulybaeshsja komu…ˮ (1909) [Reflections on Osip Mandelstam’s Poem “Whom Do You Smile to…” (1909)]. Izvestiâ Rossijskoj akademii nauk. Seriâ literatury i âzyka [Bulletin of the Russian Academy of Sciences: Studies in Literature and Language]. 2015. Vol. 74. No. 1, pp. 54–60. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate