Везде
Altering Nature (Speculations over Elizaveta Konshina’s Draft Papers)
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Altering Nature (Speculations over Elizaveta Konshina’s Draft Papers)
Annotation
PII
S160578800027388-2-1
DOI
10.31857/S160578800027388-2
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Ruslan B. Akhmetshin 
Affiliation: M.V. Lomonosov Moscow State University
Address: 1 Bld. 51, Leninskie Gory, Moscow, 119991, Russia
Edition
Volume 82 Issue 4
Pages
35-42
Abstract

The present article deals with the works of Elizaveta Konshina who studied Anton Chekhov’s notes and Fyodor Dostoyevsky’s manuscripts in 1920–1930. First and foremost, these are the bibliographical documents of 1910–1920 that build up a clear picture of Konshina’s researches in literature studies and her lifelong interest in textual criticism, in decoding draft papers, publishing letters and speculating over the structure of complete collections of works of Russian writers. These notecards show quite distinctly her interest in the issues of rhythm and structure of a prosaic text. Secondly, step by step Konshina’s draft notes reconstruct Dostoyevsky’s manuscripts of “Demons” and “The Brothers Karamazov”. Dostoyevsky’s manuscripts have long been studied and have been published many times but Konshina’s draft notes have never been looked into in this respect. Her papers are classic examples of textual decoding in terms of accuracy and completeness and help to reconstruct distinctive features of Dostoyevsky’s writing style even in his rough drafts as far as his poetics is concerned. The article focuses on the very process of developing working topics by Konshina who used to hold them long in her keeping and wouldn’t hurry to publish her books and articles.

Keywords
Chekhov, Dostoevsky, E.N. Konshina, writers’ notebooks, manuscripts, textual criticism, history of literature, prose rhythm
Received
28.09.2023
Date of publication
29.09.2023
Number of purchasers
12
Views
279
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for the issue
Services benefits
1020 RUB / 16.0 SU
Additional services for all issues for 2023
Services benefits
4590 RUB / 91.0 SU
1 Видный представитель источниковедения, библиотечного дела, литературовед, исследователь записных книжек писателей, текстолог Елизавета Николаевна Коншина (1890–1972) оставила массу неоконченных работ, заметок и практически готовых к публикации текстов. В работе рассматривается ее отношение к рукописям Ф.М. Достоевского и предпринимается попытка истолкования их в аспекте ритма, однако при этом намечена попытка выйти за пределы рукописей “Братьев Карамазовых” к вопросам чуть более ранним и общим.
2 Задействованы следующие материалы, хранящиеся в Отделе рукописей РГБ:
3 1. Достоевский, Фёдор Михайлович. [“Братья Карамазовы”] – черновые наброски к книге седьмой гл. IV “Кана Галилейская” (НИОР РГБ. Ф. 93 (Достоевский, Фёдор Михайлович; Достоевская, Анна Григорьевна). К. 2. Ед. хр. 1/22. 1 л.).
4 2. Библиографические заметки, выписки и отзывы книгах по истории русской и зарубежной литературы (систематизированы в алфавите авторов) – 1910-е–1920-е годы (НИОР РГБ. Ф. 619 (Коншина Елизавета Николаевна). К. 2. Ед. хр. 24. 243 л. + 3 конв.).
5 3. Коншина Елизавета Николаевна. Письма к Чеховой, Марии Павловне – 1928–1929 гг. (НИОР РГБ. Ф. 331 (Чехов). К. 91. Ед. хр. 65. 32 л.).
6 4. Материалы к работам над архивом Достоевского в Отделе рукописей ГБЛ (подготовка к печати текстов романа “Бесы”, основные даты жизни и творчества писателя, организация выставки в 1956 г. и др. – 1930-е–1940-е годы, 1956 (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 9. Ед. хр. 4. 42 л.).
7 Поэтика составляет одно из направлений работы Коншиной, а также серьезную веху в становлении ее как ученого, наряду с историей литературы, текстологией, биографией и другими пластами филологии. Ничто из этого не является фигурой речи, и я не пытаюсь представить дело так, словно многолетние занятия рукописями Достоевского свидетельствовали об этом историко-литературном интересе Коншиной. Напротив, имеется в виду построение истории русской литературы и изучение данной научной традиции, сложившейся к 1920-м годам. Сказанное имеет отношение к каждому аспекту ее деятельности, который она разрабатывала с неторопливостью и тщательностью.
8 Теоретизирование Коншину не очень интересовало, но сделанное ею в области текстологии, обработки рукописей и изучения их ошеломляет. Хотя главный ее интерес заключался в построении истории литературы, она, по всей видимости, оставила эту тему приблизительно к середине 20-х годов XX века, повторюсь, несмотря на значительные наработки в этой области. И, несмотря на то что нередко говорила о “своей” истории литературы, в этом намерении, скорее всего, разочаровалась.
9 Исследование и систематическое описание ею рукописей Достоевского (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 9. Ед. хр. 4) уже становилось предметом анализа [1]. Следующим шагом могло бы стать обращение к новому материалу, хронологически более раннему в деятельности Коншиной, он образует содержание другого картона – это “Библиографические заметки, выписки и отзывы книгах по истории русской и зарубежной литературы”, датируемые 1910–20 годами (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 2. Ед. хр. 24).
10 Работая над главной для себя темой, Коншина распределяет по блокам интересующие ее факты. К сожалению, эта общая композиция теперь лишь иллюзия, потому что он. разобрала свои записи по алфавиту. Был ли этот порыв к картотеке финальным в данной работе, пока остается лишь гадать. Мое предположение заключается в том, что работа над понятием “истории литературы” оказалась для нее тупиковой ветвью, а боковые ее интересы, так называемые Nebenfächer, наоборот, дали при этом любопытные всходы. Один из таких устойчивых мотивов в работе Коншиной образует стремление трактовать ритм литературного произведения.
11 В этот мотив могут быть включены не только стиховые и стиховедческие штудии, но и вопросы лексикологии, мифа, природы образного мышления – то, что отчасти объединяется именем А.А. Потебни, упоминаемого и цитируемого Коншиной в этих записках более десяти раз. Следовательно, не избежать сближения аллегории и мифа. Далее: ритм прозы, скорость чтения – отчасти по немецким источникам и теориям.
12 Приведем несколько примеров.
13 Лист 2: “Max Beer Die Abhängigkeit der Lesezeit von psychologischen und sprachlichen Faktoren1.
1.  Зависимость длительности чтения от психологических и языковых факторов .
14 Den Unterschieden im psychologischen Eindruck verschiedener Texte gehen Unterschiede in der Silbenzahl und Lesezeit parallel .
15 Häufung von Einsilbern, resp. Abnahme der mittleren Silbenzahl, verlängert in der Prosa die Lesezeit2 .
2.  Похожие цитаты и размышления возникают в записях на листе, посвященном статье Пауля Куллмана “Статистические исследования к психологии языка” (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 2. Ед. хр. 24. Л. 113 – 113 (об.)) [3], которую М. Беер цитирует [2, с. 298], и в других случаях: воссоздать полностью каждую карточку в условиях статьи невозможно.
16 Лист 6: “Андрей Белый Жезл Ааронов. Скифы
17 О метафоре и мифе и слове…
18 Слово = звук + образ, + понятие. Нужно, чтобы всё было живо, тогда поэт. Так у Пушкина.
19 Корень слова – миф мифа, и метафора метафоры
20 Как звуки рисуют больше слов,
21 Шипенье пенистых бокалов, И пунша пламень голубой пе – пе – бкл – пл – глб …
22 Занятно, а порою и верно. Вскрывает то, что воспринимается бессознательно читателем, и почему сильно эстетическое впечатление. Расцветший жезл”
23 Лист 51: “I Видение поэта Гершензона
24 1) вопрос о природе этого смутного стремл (псих творч)
25 к9. – именно “идею”-то произв и можно рассказать и познакоить с нею, нельзя форму расскть, её можно только покть
26 Художник обнаруживает свое видение не только словами-образами, но и словами звуками, чередованием их, также как и ритмом. ”
27 Ряд карточек посвящен фольклору, повторам, сравнениям. Заговоры, рифмы и параллели – всё, что также восходит к потебнианским интересам. Особая тема – “Слово о полку Игореве” и стиховые и поэтические формы этого памятника. Частотным в данных заметках следует считать опыт констатации ритмических явлений по отношению к текстам “Слова о полку Игореве” и народной словесности.
28 Коншину интересовали и работы о стихе: см., например, карточку “Звуковые повторы Осип Брик” (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 2. Ед .хр. 24. Л. 12), – однако внимание О.М. Брика к “звуковой структуре стиха”, обозначенное в подзаголовке статьи, шире родовых рамок лирики3 и обращено к равновесию элементов “образного и звукового творчества” [4, с. 24, 25], и это в конспекте исследовательницы отражается.
3.  См. об этом [5].
29 И затем, уже в ходе расшифровки рукописей романов “Бесы” и “Братья Карамазовы” (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 9. Ед. хр. 4), нащупывается вероятность ритма прозы Достоевского. Такой представляется картина, которая еще собирается. Один из ресурсов уточнения ее обнаруживается в чеховских материалах, но не только потому что “Записные книжки Чехова” были изданы раньше и являются, стало быть, полем апробации исследовательских текстологических приемов, отточенных в работе над тетрадями Достоевского. Дело еще в том, что Коншина пыталась рассматривать чеховские книжки как своего рода архитектуру, объектом синтаксического анализа для нее была не запись, а корпус таковых, ближайших по времени или смыслу. Этот любопытнейший прием надо разбирать самостоятельно: он не делает записи стихотворным материалом, не открывает в их соотношении ритмические явления, но заставляет думать, что на данном пути как бы набивалась рука, совершенствовалась техника истолкования содержания каждого листа. И нет уверенности, что таким же образом допустимо интерпретировать ЗТ Достоевского.
30 Интересно отношение исследовательницы к Достоевскому, несмотря на все обстоятельства научной биографии и карьеры, удерживавшие ее в чеховском круге. Рассматриваемый эпизод вряд ли случаен. Любопытно само внимание Коншиной к стилю литературного произведения, потому что в данной ситуации – по отношению к прозе – всё это (ритм фразы, строй текста и благородство слога) начинает взаимодействовать. Только трудность заключается в том, что речь идет о черновых рукописях писателя.
31 Ритм является традиционной для литературоведения темой. Однако прозаическое произведение своим большим объемом если не исключает возможность изучения явлений ритма, то затрудняет таковые. В этой связи осуществимыми кажутся замыслы, предполагающие потенциал в обращении к объемам небольшим – рассказу или очерку, отрывку, а также, как я надеюсь показать, записной книжке.
32 Начну с косвенной детали. З.С. Паперный в своей книге пишет, что “чеховские записи можно читать подряд, именно как книгу…” [6, с. 135]4. Речь, конечно, должна идти не об одной только последовательности, но о целостности восприятия. Это довольно очевидное представление ведет нас к следующему, которое нетрудно выстроить на продолжении начатой цитаты: “…как книгу, не прерывая чтения заглядыванием в соответствующий окончательный текст” [6, с. 135]. Обычно творческие записные книжки, как черновики, рассматриваются в связи с опубликованным или окончательным текстом. Доказательств тому слишком много. Все издатели записных книжек и рукописей на авторизованный текст ориентировались.
4.  Может быть, и неслучайно, что З.С. Паперный, читавший ЗК Чехова уже изданными, первую главу книги о них назвал “Поэтическое хозяйство” [6, с. 5–19]?
33 Коншина во вступительной статье к “Записным тетрадям Достоевского” много говорит не только о характере черновиков, но и о писателе, словно понимая, что читателям этой книги в большей степени нужен обобщающий портрет романиста. Поэтому описание принципов работы Достоевского подается в статье как итог обобщающего анализа – и речь идет о “манере Достоевского вносить заметки”, его “принципах записывания”: “Многие темы не умещались, однако, на одной странице, и тогда Достоевский давал им особую нумерацию, иногда перебивавшую естественную пагинацию” [7, с. 15]. Читателю этой книги, безусловно памятно стремление воссоздать “живой дух автора Впечатление живой трепетности” [7, с. 17]5. В книге 1927 года таких внушительных обобщений о Чехове итогов нет, несмотря на то что работа над чеховскими письмами и его наследием началась в середине 1910-х годов.
5.  В дополнение к этим, увы, вынужденно редким аргументам приведем еще одну “улику” из экспозиционного текста, составленного Коншиной к юбилейной выставке Достоевского: “Потому последующие витрины посвящены отражению его творческой лаборатории. Впрочем она вскрывается здесь лишь в самых грубых и основных приемах, однако необычайно своеобразных. Затем совсем необычная, если можно так выразиться, лиричность внешнего вида рукописи – разговор с самим собою заносимый на бумагу в форме знаков, шрифтов, разметок, надписей, приписок и помет” (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 9. Ед. хр. 4. Л. 2).
34 Здесь могла бы быть приведена в качестве иллюстрации сумма высказываний многих исследователей – литературоведов, в частности текстологов, и историков (как старого поколения, начала XX века – А.С. Долинина, Л.П. Гроссмана, Ф.И. Кривобокова (В.И. Невского) и мн. др., так и нового – из издания работы Комаровича, напр., статья О.А. Богдановой – ее слова о “телеогенетическом методе” [8, с. 34]) о том, что ЗК и ЗТ писателей нужны для более глубокого понимания шедевра. Размышляя над приведенной цитатой, мы, кажется, отправляемся по ложному пути – ложному не вообще, но с точки зрения занятий Е.Н. Коншиной, которая не только стремилась создать новый, уточненный образ писателя, но вела читателя в его лабораторию. Колоссальный материал книги о Достоевском предлагал трудное знакомство с писателем, оно было непривычно для читателя и исследователей тем, что обходило не только сложившийся в биографиях образ, но и сам биографический канон. Интересам Коншиной был присущ и другой смысл, опережающий ее время, тогда явленный немногим историкам, подвергавшим последовательному сомнению объективный характер исторического события. Допуская в свои исследования сомнение в окончательности образа Достоевского или пренебрегая этой окончательностью во имя такой, лишь на первый взгляд, заурядной задачи как, например, постижение и обоснование хронологического порядка записей, Коншина могла прийти к более глубокому восприятию эстетики.
35 Она не отрицала огромных возможностей новых истолкований художественной целостности, открывающихся в расшифровке ЗК и ЗТ. Л.П. Гроссман говорил о “крупном самостоятельном интересе художественного или философского порядка” [9, с. 5], зарождающемся в такой работе. Этой самостоятельностью Коншина существовала, ради нее проводила труднейшие опыты по расшифровке. У этой истории намечается, как мне кажется, некое развитие, и обозначить мы можем пока только начало его, но иные фазы, в силу неразработанности фонда, – пока нет. Возможно, в свои молодые, студенческие или преподавательские, годы Коншина услышала чье-то пренебрежительное мнение о попытках составить портрет автора по его произведениям: “Психология творчества очень интересная область, когда-то я к ней очень тянулась, потом спугнуло чьё-то замечание, что доискиваться личности писателя в его произведениях – бабья черта” (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 2. Ед. хр. 24. Л. 225). Это редкая (по своей автобиографичной или автоидеологической [10, с. 26] сути) запись на клочке из второго конверта, названного «Les “pourquoe” et les “qu’est-ce que c’est”», редкая потому, что Коншина почти не позволяет себе личных высказываний.
36 Кажется, что она, поверив авторитету, уловила в этом некое отражение и впоследствии приложила усилия, чтобы избежать вероятных упреков с чужой стороны и сомнений – со своей. Вероятно, в ходе исследований произошла трансформация ее научного любопытства, которая выразилась в странном, на первый взгляд, соперничании со сложившимся образом. Не имея возможности избежать его влияния, она постаралась максимально погасить в себе тяготение к нему.
37 Вот почему в ее работе меня интересует всё, что ведет к самостоятельности анализа ЗТ, когда труднее всего ставить вопросы об их природе и логике языка. Трудность, конечно, в том, что текст носит явные следы сырости, необдуманности, хаоса.
38 Работая с рукописями Коншиной (сканировать их пока невозможно), я обратил внимание на красные строки, обозначенные литерой Z, и обнаружил, что эта разбивка не была учтена ни одной из редакций – ни в Д30 [11], ни в ЛН-1973 [12]. Коншину интересовала возможность реконструкции всех графических деталей письма Достоевского, порой носившей непредсказуемый характер. Обе созданные ею версии разработки рукописей писателя повторяют малейшие особенности оригинала в максимально возможной степени.
39 Дело не в том, насколько поддается расшифровке тот или иной эпизод черновика, хотя различия между его “рукописным” и “книжным” видом даже при элементарном сопоставлении создают любопытный эффект. Дело в уникальности восприятия Коншиной рукописного материала, то есть самого листа, соотношения записей на нем. Она видела свою задачу в восстановлении вычеркнутых Достоевским элементов рукописи, разумеется, не нарушая волю писателя, и от этого ее работа приобретала не только конкретный характер, но и подвижнический смысл.
40 Все эти признаки убеждают, что для Коншиной окончательная версия романа представляла огромный интерес. Пометы, нанесенные ею чуть позже на расшифровку карандашами разного цвета и чернилами, не оставляют сомнений в том, что она стремилась соотносить черновик с беловой редакцией текста. Но рукопись влекла ее и своей имманентной стороной, своей самостью: в незавершенности, непознаваемой для читателя спонтанности набросков виделось то, что беловая версия текста уже скрывала. Роман есть производное двух величин – метафора мысли автора и истории создания текста. Разрабатывающие рукопись романа черновики Коншиной представляют собой возвращение в лоно языка и период складывания мысли, т.е. разрушение метафоры. Ни то, ни другое не осмысливается само по себе и вместе – беспредметно. Сущность рукописи, данная нам в изменчивом виде, беспредметна, т.к. для понимания ее нужны все реалии в едином моменте времени и в синтезе их смыслов, а это практически осуществимо лишь в сознании исследователя. Как у Чехова, так и у Достоевского ситуация осложняется тем, что запись не ведет к одному произведению. Один из множества примеров: “– Тогда он, неверя, в награду если пойдет, (ибо атеист) решает расстаться с имением иначе, т.е. застрелиться. Суд за жену спасает его, и он идет на страдание, в Сибирь, с радостию. (NB. Даже зная что другой виноват, а не он)” [7, с. 38]. Почему же мы, воспринимая это как синтетичность мысль автора или, как минимум, вариант судьбы героя, трактуем синтаксис и графику записи трактуем как несущностное…
41 Записи Достоевского, нередко мельчайшим почерком, образуют столбики, и при этом оставляют довольно много чистого пространства на листе. Своеобразная шахматная доска… В них возникают уникальные обозначения, не всегда сразу понятные. Таков знак тире, которым, казалось, Достоевский свой набросок или строку просто режет, итожит и которое иногда растягивается в прочерк; черновики Коншиной, конечно, его воспроизводят, однако редакция Д30 с этим не соглашается. Любопытно, что в письмах Коншиной начиная с 1928 года (только что ею была завершена работа над докладом в секции ГАХН о драматической природе “Бориса Годунова”) в конце фразы может появляться тире-прочерк, как у Достоевского. Значит ли это, она распознала его смысл? В ее письмах это как раздел текста – дальше пойдет речь о другом. Но в черновиках Достоевского это могло иметь значение и сигнала сюжетного развития: не то чтобы “и так далее”, но своего рода “продолжение возможно”. И четвероточие, нередкое для Достоевского, тоже возникает под ее пером. Но предположение, что в это время она уже приступила к исследованию тетрадей Достоевского, уводит за пределы данной темы6.
6.  Не об этом ли идет речь в одном из писем к М.П. Чеховой от 21 января 1928 г.: “теперь и доклад прочтён, который до этого брал всё время Правда, что я разохотилась и страшно хочется в этом же сезоне прочесть еще 2, или по крайней мере, один, и я уже опять сижу с книжками, с теориями” (НИОР РГБ. Ф. 331. К. 91. Ед. хр. 65. Л. 1)?
42 Восстановление Коншиной автографа при расшифровке дает весомые результаты, и этот посыл опирается на фундамент бережной кропотливости в отношении к каждой фазе развития мысли Достоевского. Материал для таких наблюдений возникает из сопоставления.
43 Черновые записи, не опубликованные в “Записных тетрадях Ф.М. Достоевского”, по этой причине сохраняют актуальность. Эпизод: “– Одни уходят в каторгу Z другие женятся И все Z это быстро, быстро, быстро и все меняется и ничего не вменяется. Z А тут вдруг старость, и все старики и Z смотрят в гроб. Z И все прощают друг Z другу. В этом Z жизнь. Это очень Z хорошо, Алексей Ф-чь (вздохнула) –” (НИОР РГБ. Ф. 619. К. 9. Ед. хр. 4. Л. 8), – издавался неоднократно: в XV-м томе Д30 [11, с. 327-328] и в 86-м томе Лит. наследства [12, с. 100] тексты идентичны. Однако с точки зрения самоценности исследования черновиков, их графического облика и внутренней природы, версия Коншиной, сохраняющая построчное деление, а также префикс в- в угловых скобках (и не принятая редакцией), вызывает интерес, поскольку могла бы дать дорогу самостоятельному расследованию.
44 Разберем еще один отрывок: “и тихо безгласно Z совершилось Z радостное Z первое Z чудо –”7, публикуемый в современных изданиях со значительной разницей. Так, в XV-м томе Д30 дается вариант “И тихо, без глас совершилось радостное такое чудо” [11, с. 267] с запятой после “тихо”. 86-й том Литнаследства несколько более точен, хотя отсутствующую у Достоевского запятую сохраняет: “И тихо, безгласно совершилось радостное первое чудо –” [12, с. 97], потому что “безгласно” вернее, – но оставляет вопросы и при апелляции к оригиналу усиливает наши сомнения. В наброске-реконструкции Коншиной вся фраза, к тому же, сохраняла свой первоначальный ритмический облик (НИОР РГБ. Ф. 93. К. 2. Ед. хр. 1/22. Л. 1). Наблюдения Коншиной над характером редактирования писателем черновых текстов не только позволяют опровергать представления о стилевой неряшливости Достоевского, но и ведут к новым предположениям.
7.  См.: НИОР РГБ. Ф. 93, к. 2. Ед. хр. 1/22. Л. 1.
45 В реальности черновика запись о чуде коррелирует с двумя эпизодами: “Знаю другое великое сердце Это так только крик – ” и “И у Грушеньки счастье Да это пир – ”, – и, думается, не может быть без смысловых потерь включена в какой бы то ни было из них. Передать это без фотокопии крайне трудно. К тому же, возможно, что запись в левом нижнем столбце (“Знаю другое великое сердце ”) возникла позже, чем запись в правом верхнем (“И у Грушеньки счастье ”), о чем свидетельствует уходящее вниз, в вертикаль причастие “бывшего”, как бывает, когда строки недостаточно, а перенос исключается спонтанностью письма. Возможно, однако, и иное предположение, о чем речь ниже. Несоблюдение в черновике лево-правой перспективы, как равно и асимметрия любой “градусности” (Достоевский пишет под разными углами, словно не рискуя тратить время на поворот листа, чтобы не упустить возникающее впечатление), – это неочевидное свойство работы писателя, оно может оспариваться в интересах доказательства композиционной акцентировки записей, зафиксированных, кажется, хаотически, но, главное, всегда бросающихся в глаза.
46 В общем-то, чтобы рассуждать о рукописи Достоевского, необходимо создать ее дескриптивную копию. Но не ко всем наброскам это, видимо, можно применить: как пересказать стихи прозой?.. Прозаические, еще рыхлые, наброски перенесут эту операцию без особого вреда для смысла, но иные, уже насыщенные энергией и пафосом, имеющие стихотворный вид, требуют именно воспроизведения. И, словно отвечая этой установке, листы Коншиной врезаются в память своей уникальностью.
47 Осмелюсь дополнить имеющиеся представления вариантами трактовки предложенного отрывка.
48 Лесенка Достоевского, наверное, не имеет последовательного версификаторского характера и только относится каким-то образом к композиции стиха, но исключить это отношение и его стилевые эффекты без подсчетов представляется мне пока преждевременным. Тем более, что “патетическая энергия” записи:
49 “Знаю другое великое сердце другого великого Существа ”, –
50 заставляет декламировать.
51 И если другой эпизод на том же листе прочитать в предложенной версии [1, с. 92]:
52 “и тихо безгласно совершилось радостное тихое чудо –” (НИОР РГБ. Ф. 93. К. 2. Ед. хр. 1/22. Л. 1), –
53 особая плавность, избегающая соблазна стиховой регулярности8, каждое слово в строку, то есть сама структура записи (как и в приведенном выше эпизоде “– Одни уходят в каторгу Z другие женятся ”), кажется, воссоздает эмоциональное, в одном случае вздохами перебиваемое, в другом – передающее ретардацию завершения (учитывая тире-прочерк после чудо) состояние. Следовательно, тихое, но не первое, чудо больше соответствует законам тождества, стихом подкрепляемого, и вносит бóльшую стройность в напевный финал, делающий высказывание фразой). Если бы мы постоянно думали о том, что это черновая рукопись, вряд ли возникал бы посыл к исследованию ее природы.
8.  Напрашивается “свершилось”, поскольку “безгласно”, да и в первой строке начальное и редуцировано довольно сильно.
54 Это впечатление может быть воспринято как пафос реплики, высказывания, ставший эффектом эмпатии. Но допустимым кажется предположить иные причины: ритмизацию речи, речевого отрезка как неслучайное явление – творческое задание писателя. Видимо, нужно отвергнуть представление о том, что в черновиках текст не может быть столь определенным в своем эмоциональном, синтаксическом и пр. воплощении, не может обретать такую эмпирическую явность как по отношению к звучащей речи, так и по отношению к действующему характеру. Реконструкция Коншиной указывает, что для Достоевского это было состояние реального вдохновения в силу овладевшей текстом эмоциональности и что именно здесь, при не сложившемся пока тексте, герои его уже говорили как живые и речь их была горячей и подлинной. Наверное, к таким явлениям следует отнести и речевой статус рассказчика, но и это требует проверки и обоснования. Это ведет к пониманию такой важной и трудной темы, какой является воображение писателя. И Коншина находилась на подступах к решению этой задачи, иначе трудно объяснить какие-то детали ее погруженности в процесс воссоздания рукописи. Другими словами, порой для Коншиной она переставала быть черновой, являя собой нечто эстетически состоявшееся, полноценное.

References

1. Ahmetshin, R.B. E.N. Konshina v rabote nad izdaniem zapisnyh tetradej Dostoevskogo [E.N. Konshina’s Work on Publishing Dostoevsky’s Notebooks]. Neizvestnyj Dostoevskiy [The Unknown Dostoevsky], 2022, No. 9 (1), pp. 80–98. (In Russ.)

2. Beer, М. Die Abhängigkeit der Lesezeit von psychologischen und sprachlichen Faktoren. Zeitschrift für Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane. 1 Abteilung. Zeitschrift für Psychologie. Leipzig: Johann Ambrosius Barth Publ., 1910, V. 56, H. 4, pp. 264–298. (In Germ.)

3. Kullmann, P. Statistische Untersuchungen zur Sprachpsychologie. Zeitschrift für Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane, 1910, V. 54, pp. 290–310. (In Germ.)

4. Brik, O.M. Zvukovye povtory [Sound Repitition]. Sborniki po teorii poeticheskogo yazyka [Collected Articles on Theory of Poetical Language]. Petrograd, 1917, Issue II, pp. 24–62. (In Russ.)

5. Svetlikova, I.Yu. “Zvukovye povtory” Osipa Brika [“Sound Repetition” by Osip Brik]. Philologica [Philologica]. 2001/2002. Vol. 7, No. 17/18, pp. 183–194. (In Russ.)

6. Papernyj, Z.S. Zapisnye knizhki Chekhova [Chekhov’s Notebooks]. Moscow, Sovetskij pisatel Publ., 1976. 392 p. (In Russ.)

7. Zapisnye tetradi F.M. Dostoevskogo, publikuemye Centralnym Arhivnym Upravleniem SSSR (tetradi №№ 1 i 4) i Publichnoj bibliotekoj SSSR imeni Lenina (tetradi №№ 2 i 3) [F.M. Dostoevsky’s Notebooks, Published by the USSR Central Archives (Copybooks No 1 and 4) and the USSR Public Library Named after Lenin (Copybooks No 2 and 3). Ed. by E.N. Konshina, comm. By I.N. Ignatova and E.N. Konshina]. Moscow, Leningrad, ACADEMIA Publ., 1935. 472 p. (In Russ.)

8. Bogdanova, O.A. V.L. Komarovich — issledovatel F.M. Dostoevskogo [V.L. Komarovich as Dostoevsky’s Researcher]. Komarovich, V.L. “Ves ustremlenie”: statji i issledovaniya o F.M. Dostoevskom [“Craving for…”: Articles and Researches on F.M. Dostoevsky. Collect. and Ed. by O.A. Bogdanova]. Moscow, IMLI RAN Publ., 2018, pp. 5–49. (In Russ.)

9. Zapisnye knizhki A.P. Chekhova [A.P. Chekhov’s Notebooks. Prepared for Print by E.N. Konshina, Ed. by L.P. Grossman]. Moscow, Gosudarstvennaya Akademiya hudozhestvennyh Nauk Publ., 1927. 137 p. (In Russ.)

10. Ginzburg, L.Ya. Avtobiograficheskoe v tvorchestve Gercena [The Autobiographical in Herzen’s Works]. Gercen i Ogarev v krugu rodnyh i druzej: v 2 kn. – Literaturnoe nasledstvo [Herzen and Ogarev in Their Circles of Relatives and Friends: in 2 Volumes. Literary Heritage. Editors L.R. Lanskiy and S.A. Makashin; Editor in Chief F.F. Kuznecov]. Moscow, Nauka Publ., 1997, Vol. 99, book 1, pp. 7–54. (In Russ.)

11. Dostoevskiy, F.M. Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. T. 15 [Complete Works: in 30 volumes. Vol. XV]. Leningrad, Nauka Publ., 1976. 624 p. (In Russ.)

12. Konshina, E.N. Zametki k “Bratyam Karamazovym” i “Dnevniku pisatelya” [Notes to “The Brothers Karamazov” and “A Writer’s Diary”]. F.M. Dostoevskiy. Novye materialy i issledovaniya [F.M. Dostoevsky. New Materials and Researches. Literary Heritage. Vol. 86.]. Moscow, Nauka Publ., 1973, pp. 97–100. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate