On the Question of the Literary Background of Boris Godunovˮ  by A. S. Pushkin (the Tragedy by M. M. Kheraskov Borislavˮ)

Semenova, Anastasia

doi:10.31857/S160578800019459-0

Home>Issue 2>On the Question of the Literary Background of “Boris Godunovˮ by A. S. Pushkin (the Tragedy by M. M. Kheraskov “Borislavˮ)

On the Question of the Literary Background of “Boris Godunovˮ by A. S. Pushkin (the Tragedy by M. M. Kheraskov “Borislavˮ)

Table of contents

Annotation Estimate Publication content

References Comments

On the Question of the Literary Background of “Boris Godunovˮ by A. S. Pushkin (the Tragedy by M. M. Kheraskov “Borislavˮ)

Annotation

PII

S160578800019459-0-1

DOI

10.31857/S160578800019459-0

Publication type

Article

Status

Published

Authors

Anastasia Semenova Send message

Affiliation: Kazakhstan branch of Lomonosov Moscow State University

Edition

Volume 81 Issue 2

Pages

54-59

Abstract

The article deals with two tragedies – “Borislav&8j1; by M.M. Kheraskov and “Boris Godunov&8j1; by A.S. Pushkin; some common places in the texts of works are established. The plots, composition and poetics of the tragedies are fundamentally different, but there is a similarity in a number of motives and features inherent in the main characters – Borislav (“king of Bohemia”) and Boris Godunov. Both rulers are of conditionally low origin, they achieve power by harsh methods, they are seen as tyrants around, as a result of which both are tormented by an unclean conscience, which is expressed in almost similar images – bloody ghosts or shadows of the victims who appear to Borislav and Boris and create a feeling of personal inner hell of the heroes. Other similarities include the fruitless attempts of the rulers to win the gratitude of their subjects, the guilt in the misfortune of their daughters (real and imaginary), the motives of the ingratitude of the people, treason and rebellion. These parallels allow us to talk about the close acquaintance of A.S. Pushkin with the tragedy of M.M. Kheraskov and of certain influence of “Borislav” on “Boris Godunov”.

Keywords

M.M. Kheraskov, A.S. Pushkin, Borislav, Boris Godunov, tragedy

Received

20.12.2021

Date of publication

25.04.2022

Number of purchasers

Views

659

Readers community rating

0.0 (0 votes)

Cite Download pdf

GOST	Semenova A. On the Question of the Literary Background of “Boris Godunovˮ by A. S. Pushkin (the Tragedy by M. M. Kheraskov “Borislavˮ) // Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Seriia literatury i iazyka. – 2022. – V. 81. – Issue 2 C. 54-59 . URL: https://izv-oifn.ru/s160578800019459-0-1/. DOI: 10.31857/S160578800019459-0
MLA	Semenova, Anastasia "On the Question of the Literary Background of “Boris Godunovˮ by A. S. Pushkin (the Tragedy by M. M. Kheraskov “Borislavˮ)." Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Seriia literatury i iazyka. 81.2 (2022).:54-59. DOI: 10.31857/S160578800019459-0
APA	Semenova A. (2022). On the Question of the Literary Background of “Boris Godunovˮ by A. S. Pushkin (the Tragedy by M. M. Kheraskov “Borislavˮ). Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Seriia literatury i iazyka. vol. 81, no. 2, pp.54-59 DOI: 10.31857/S160578800019459-0

Additional services access

Additional services for the article

Services benefits

100 RUB / 1.0 SU

Additional services for the issue

Services benefits

920 RUB / 16.0 SU

Additional services for all issues for 2022

Services benefits

4365 RUB / 87.0 SU

References

1. Kheraskov, M.M. Borislav, tragediya [Borislav, Tragedy]. Rossijskij Featr, ili Polnoye sobraniye vsekh rossiyskih featralnyh sochinenij [The Russian Featrum, or the Complete Collection of All Russian Featrical Works]. Part 4. St. Petersburg, 1786, pp. 165–222. (In Russ.)

2. Pushkin, A.S. Polnoye sobraniye sochinenij v 20 t. T. 7: Dramaticheskiye proizvedeniya [The Complete Works in 20 Vols. Vol. 7: Dramatic Works]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2009. 1069 pp. (In Russ.)

3. Vinokur, G.O. Sobranie trudov. T. 3: Kommentarii k “Borisu Godunovu” A.S. Pushkina [Collection of Works. Vol. 3: Comments on “Boris Godunov” by A.S. Pushkin]. Moscow, 1999. 414 pp. (In Russ.)

4. Gorodecky, B.P. Tragediya Pushkina “Boris Godunov”: Kommentarij [The Tragedy of A.S. Pushkin “Boris Godunov”: Commentary]. Leningrad, 1969. 174 pp. (In Russ.)

5. Lotman, L.M. Istoriko-literaturnyj kommentarij [Historical and Literary Commentary]. Pushkin, A.S. Boris Godunov. St. Petersburg, 1996, pp. 129–359. (In Russ.)

6. Dramaticheskij slovar, ili Pokazaniya po alfavitu vsekh rossijskih teatralnyh sochinenij i perevodov... [A Dramatic Dictionary, or An Alphabetical Record of all Russian Theatrical Works and Translations...]. St. Petersburg, 1787. 166 pp. (In Russ.)

7. Kheraskov, M.M. Tvoreniya v 12 ch. Chast 4 [The Works in 12 Parts. Part 4]. Moscow, 1798. 436 pp. (In Russ.)

8. Stennik, Yu.V. Dramaturgiya russkogo kassitsizma. Tragediya [Dramaturgy of Russian Classicism. Tragedy]. Istoriya russkoj dramaturgii. XVII – pervaya polovina XIX veka [History of Russian Drama. The 17th –first half of the 19th Century]. Leningrad, Nauka Publ., 1982, pp. 58–99. (In Russ.)

9. Gukovsky, G.A. Russkaya literatura XVIII veka [Russian Literature of the 18th Century]. Moscow, 1939. 527 pp. (In Russ.)

10. Zapadov, A.V. Tvorchestvo Kheraskova [Creativity of Kheraskov]. Kheraskov, M.M. Izbrannye proizvedeniya [Selected Works]. Leningrad, 1961, pp. 5–56. (In Russ.)

11. Kulakova, L.I. Kheraskov.Istoriya russkoj literatury: [V 10 t.]. T. 4: Literatura XVIII veka [History of Russian Literature in 10 Vols. Vol. 4: Literature of the 18th Century]. Part. 2. Moscow; Leningrad, 1947, pp. 320–341. (In Russ.)

12. Pastushenko, L.M. Dramaturgiya M.M. Heraskova [The Dramaturgy of M.M. Kheraskov]. Dis. … kand. filol. nauk. Leningrad, 1974. 118 pp. (In Russ.)

13. Tatishchev, V.N. Istoriya Rossijskaya s samyh drevnejshih vremen [History of Russia from the Earliest Times]. Part 4, Book 5. Moscow, 1843. 545 pp. (In Russ.)

14. Karamzin, N.M. Istoriya Gosudarstva Rossijskogo [History of the Russian State]. Vol. 10. St. Petersburg, 1824. 460 pp. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review

Translate


1	Трагедия М.М. Хераскова “Борислав”, вышедшая отдельным изданием в 1774 г. и перепечатанная в 4-й части “Российского Феатра” в 1786 г. [1], не упоминается в многочисленных работах о литературных и исторических источниках пушкинского “Бориса Годунова”, как и в комментариях к новейшему академическому изданию драматических произведений Пушкина [2]¹ и известных комментариях О.Г. Винокура [3], Б.П. Городецкого [4] и Л.М. Лотман [5]. На наш взгляд, “Борислав” Хераскова относится, по крайней мере, к литературному фону трагедии Пушкина. В “Драмматическом словаре” (1787), сообщается, что на сцене “Борислав” был поставлен в ноябре 1772 г. и что “вся трагедия была сочинена под другими именами; некоторые обстоятельства принудили переменить оные и поставить вымышленные. Причем должно упомянуть, что пятой акт совсем переменен и при выборе других имен сочинен новойˮ [6, с. 27]. В опубликованной в 1774 и 1786 гг. редакции тиран Борислав, “царь Богемский”, замышлявший зло против своей дочери Флавии и ее добродетельного жениха Пренеста, “князя Варяжского”, в финале раскаивается и отрекается от престола в пользу последнего. Переиздавая трагедию в своих “Творенияхˮ в 1798 г. [7, с. 261–335], Херасков вновь изменил финал, здесь Борислав погибает как нераскаянный злодей: насильственно свергнутый с престола, он “вынув яд поглощает” [7, с. 334]. По предположению Ю.В. Стенника, здесь писатель “...вернулся к первому варианту, восстановив переработанные ранее места” [8, с. 87–88]. Однако это не коснулось имен действующих лиц: они остались такими же, как в первой опубликованной редакции, т.е. “вымышленными”. Какие же были “другие имена” в первоначальной, не дошедшей до нас версии трагедии – об уже давно догадались исследователи. Г.А. Гуковский высказался прямо и однозначно: “Из содержания трагедии ясно, что герой ее, тиран, – это Борис Годунов (героиня, Флавия, – Ксения). Очевидно, цензурный нажим заставил Хераскова заменить Бориса Бориславом; а по его замыслу рядом с сумароковским изображением тирана, Дмитрия, должно было стать изображение другого узурпатора и тирана, также русского царя и той же эпохи Бориса” [9, с. 187]. О том же писал и А.В. Западов: “Нетрудно по содержанию пьесы восстановить замысел поэта: Борислав – это Борис Годунов, Флавия – его дочь Ксения” [10, с. 48]. 1. Здесь упоминается другая трагедия Хераскова – “Освобожденная Москва” (1798), отмечается сходство мотивов в монологе князя Димитрия (Трубецкого) в этой трагедии с одним из монологов пушкинского Бориса (см.: [2, с. 660]).	Трагедия М.М. Хераскова “Борислав”, вышедшая отдельным изданием в 1774 г. и перепечатанная в 4-й части “Российского Феатра” в 1786 г. [1], не упоминается в многочисленных работах о литературных и исторических источниках пушкинского “Бориса Годунова”, как и в комментариях к новейшему академическому изданию драматических произведений Пушкина [2]<sup>1</sup> и известных комментариях О.Г. Винокура [3], Б.П. Городецкого [4] и Л.М. Лотман [5]. На наш взгляд, “Борислав” Хераскова относится, по крайней мере, к литературному фону трагедии Пушкина. В “Драмматическом словаре” (1787), сообщается, что на сцене “Борислав” был поставлен в ноябре 1772 г. и что “вся трагедия была сочинена под другими именами; некоторые обстоятельства принудили переменить оные и поставить вымышленные. Причем должно упомянуть, что пятой акт совсем переменен и при выборе других имен сочинен новойˮ [6, с. 27]. В опубликованной в 1774 и 1786 гг. редакции тиран Борислав, “царь Богемский”, замышлявший зло против своей дочери Флавии и ее добродетельного жениха Пренеста, “князя Варяжского”, в финале раскаивается и отрекается от престола в пользу последнего. Переиздавая трагедию в своих “Творенияхˮ в 1798 г. [7, с. 261–335], Херасков вновь изменил финал, здесь Борислав погибает как нераскаянный злодей: насильственно свергнутый с престола, он “вынув яд поглощает” [7, с. 334]. По предположению Ю.В. Стенника, здесь писатель “...вернулся к первому варианту, восстановив переработанные ранее места” [8, с. 87–88]. Однако это не коснулось имен действующих лиц: они остались такими же, как в первой опубликованной редакции, т.е. “вымышленными”. Какие же были “другие имена” в первоначальной, не дошедшей до нас версии трагедии – об уже давно догадались исследователи. Г.А. Гуковский высказался прямо и однозначно: “Из содержания трагедии ясно, что герой ее, тиран, – это Борис Годунов (героиня, Флавия, – Ксения). Очевидно, цензурный нажим заставил Хераскова заменить Бориса Бориславом; а по его замыслу рядом с сумароковским изображением тирана, Дмитрия, должно было стать изображение другого узурпатора и тирана, также русского царя и той же эпохи Бориса” [9, с. 187]. О том же писал и А.В. Западов: “Нетрудно по содержанию пьесы восстановить замысел поэта: Борислав – это Борис Годунов, Флавия – его дочь Ксения” [10, с. 48]. Трагедия М.М. Хераскова “Борислав”, вышедшая отдельным изданием в 1774 г. и перепечатанная в 4-й части “Российского Феатра” в 1786 г. [1], не упоминается в многочисленных работах о литературных и исторических источниках пушкинского “Бориса Годунова”, как и в комментариях к новейшему академическому изданию драматических произведений Пушкина [2]<sup>1</sup> и известных комментариях О.Г. Винокура [3], Б.П. Городецкого [4] и Л.М. Лотман [5]. На наш взгляд, “Борислав” Хераскова относится, по крайней мере, к литературному фону трагедии Пушкина. В “Драмматическом словаре” (1787), сообщается, что на сцене “Борислав” был поставлен в ноябре 1772 г. и что “вся трагедия была сочинена под другими именами; некоторые обстоятельства принудили переменить оные и поставить вымышленные. Причем должно упомянуть, что пятой акт совсем переменен и при выборе других имен сочинен новойˮ [6, с. 27]. В опубликованной в 1774 и 1786 гг. редакции тиран Борислав, “царь Богемский”, замышлявший зло против своей дочери Флавии и ее добродетельного жениха Пренеста, “князя Варяжского”, в финале раскаивается и отрекается от престола в пользу последнего. Переиздавая трагедию в своих “Творенияхˮ в 1798 г. [7, с. 261–335], Херасков вновь изменил финал, здесь Борислав погибает как нераскаянный злодей: насильственно свергнутый с престола, он “вынув яд поглощает” [7, с. 334]. По предположению Ю.В. Стенника, здесь писатель “...вернулся к первому варианту, восстановив переработанные ранее места” [8, с. 87–88]. Однако это не коснулось имен действующих лиц: они остались такими же, как в первой опубликованной редакции, т.е. “вымышленными”. Какие же были “другие имена” в первоначальной, не дошедшей до нас версии трагедии – об уже давно догадались исследователи. Г.А. Гуковский высказался прямо и однозначно: “Из содержания трагедии ясно, что герой ее, тиран, – это Борис Годунов (героиня, Флавия, – Ксения). Очевидно, цензурный нажим заставил Хераскова заменить Бориса Бориславом; а по его замыслу рядом с сумароковским изображением тирана, Дмитрия, должно было стать изображение другого узурпатора и тирана, также русского царя и той же эпохи Бориса” [9, с. 187]. О том же писал и А.В. Западов: “Нетрудно по содержанию пьесы восстановить замысел поэта: Борислав – это Борис Годунов, Флавия – его дочь Ксения” [10, с. 48].
	1. Здесь упоминается другая трагедия Хераскова – “Освобожденная Москва” (1798), отмечается сходство мотивов в монологе князя Димитрия (Трубецкого) в этой трагедии с одним из монологов пушкинского Бориса (см.: [2, с. 660]).
2	Специальных работ о “Бориславе” Хераскова не было, а в немногочисленных попутных суждениях об этой трагедии, как правило, отмечается, что она написана вслед трагедией А.П. Сумарокова “Димитрий Самозванецˮ (1771), через год после нее (кроме процитированных выше работ, см.: [11, с. 326]; [12]). У заглавных героев в “Бориславе” Хераскова и пушкинской трагедии один и тот же исторический прототип – Борис Годунов, уже поэтому есть необходимость в сопоставлении двух этих произведений (ранее, насколько нам известно, не предпринимавшемся). В настоящей статье мы ссылаемся на версию “Борислава”, вошедшую в состав “Российского феатра” [1], так как она стала известна читателям раньше, к тому же, как нам кажется, раскаявшийся в финале Борислав несколько больше походит на пушкинского Бориса.	Специальных работ о “Бориславе” Хераскова не было, а в немногочисленных попутных суждениях об этой трагедии, как правило, отмечается, что она написана вслед трагедией А.П. Сумарокова “Димитрий Самозванецˮ (1771), через год после нее (кроме процитированных выше работ, см.: [11, с. 326]; [12]). У заглавных героев в “Бориславе” Хераскова и пушкинской трагедии один и тот же исторический прототип – Борис Годунов, уже поэтому есть необходимость в сопоставлении двух этих произведений (ранее, насколько нам известно, не предпринимавшемся). В настоящей статье мы ссылаемся на версию “Борислава”, вошедшую в состав “Российского феатра” [1], так как она стала известна читателям раньше, к тому же, как нам кажется, раскаявшийся в финале Борислав несколько больше походит на пушкинского Бориса. Специальных работ о “Бориславе” Хераскова не было, а в немногочисленных попутных суждениях об этой трагедии, как правило, отмечается, что она написана вслед трагедией А.П. Сумарокова “Димитрий Самозванецˮ (1771), через год после нее (кроме процитированных выше работ, см.: [11, с. 326]; [12]). У заглавных героев в “Бориславе” Хераскова и пушкинской трагедии один и тот же исторический прототип – Борис Годунов, уже поэтому есть необходимость в сопоставлении двух этих произведений (ранее, насколько нам известно, не предпринимавшемся). В настоящей статье мы ссылаемся на версию “Борислава”, вошедшую в состав “Российского феатра” [1], так как она стала известна читателям раньше, к тому же, как нам кажется, раскаявшийся в финале Борислав несколько больше походит на пушкинского Бориса.

3	На первый взгляд, “Борислав” и “Борис Годунов” имеют мало общего. Херасков совсем не претендует на историчность трагедии: действие происходит в Богемии, сюжет вымышлен, конфликт типично классицистический (отец-тиран разлучает влюбленную пару), а главный герой, помимо созвучия имени, не похож на исторический прототип; Пушкин же, напротив, отчетливо обыгрывает близкую к карамзинской версию исторических событий и создает вполне правдоподобный образ царя Бориса. Однако сопоставление текстов произведений Хераскова и Пушкина позволяет выявить несколько любопытных параллелей.	На первый взгляд, “Борислав” и “Борис Годунов” имеют мало общего. Херасков совсем не претендует на историчность трагедии: действие происходит в Богемии, сюжет вымышлен, конфликт типично классицистический (отец-тиран разлучает влюбленную пару), а главный герой, помимо созвучия имени, не похож на исторический прототип; Пушкин же, напротив, отчетливо обыгрывает близкую к карамзинской версию исторических событий и создает вполне правдоподобный образ царя Бориса. Однако сопоставление текстов произведений Хераскова и Пушкина позволяет выявить несколько любопытных параллелей. На первый взгляд, “Борислав” и “Борис Годунов” имеют мало общего. Херасков совсем не претендует на историчность трагедии: действие происходит в Богемии, сюжет вымышлен, конфликт типично классицистический (отец-тиран разлучает влюбленную пару), а главный герой, помимо созвучия имени, не похож на исторический прототип; Пушкин же, напротив, отчетливо обыгрывает близкую к карамзинской версию исторических событий и создает вполне правдоподобный образ царя Бориса. Однако сопоставление текстов произведений Хераскова и Пушкина позволяет выявить несколько любопытных параллелей.

4	У Хераскова и Пушкина Борислав и Борис занимают трон не по праву рождения, высшая власть далась обоим непросто, и ради нее герои, поднявшиеся “из низов”, готовы на многое. В пушкинской трагедии в отсылках к биографии Бориса Годунова нет нужды – исторический прототип хорошо известен читателю; Херасков же вкладывает в уста своего персонажа нужную информацию:	У Хераскова и Пушкина Борислав и Борис занимают трон не по праву рождения, высшая власть далась обоим непросто, и ради нее герои, поднявшиеся “из низов”, готовы на многое. В пушкинской трагедии в отсылках к биографии Бориса Годунова нет нужды – исторический прототип хорошо известен читателю; Херасков же вкладывает в уста своего персонажа нужную информацию: У Хераскова и Пушкина Борислав и Борис занимают трон не по праву рождения, высшая власть далась обоим непросто, и ради нее герои, поднявшиеся “из низов”, готовы на многое. В пушкинской трагедии в отсылках к биографии Бориса Годунова нет нужды – исторический прототип хорошо известен читателю; Херасков же вкладывает в уста своего персонажа нужную информацию:

5	Ты знаешь, что рожден я в бедном состоянье, Во мраке, где меня скрывала нищета, Я шел, и к счастию себе отверз врата; Мне тысячи препятств в сем деле предстояли, Мечи против меня со всех сторон блистали; Я видел молнии, я слышал гром с небес! Но грудь не робкую против перунов нес. Сквозь множество препятств отверз я путь ко трону, И строгость распростер престола в оборону… [1, с. 190–191]	<p>Ты знаешь, что рожден я в бедном состоянье, Во мраке, где меня скрывала нищета, Я шел, и к счастию себе отверз врата; Мне тысячи препятств в сем деле предстояли, Мечи против меня со всех сторон блистали; Я видел молнии, я слышал гром с небес! Но грудь не робкую против перунов нес. Сквозь множество препятств отверз я путь ко трону, И строгость распростер престола в оборону… [1, с. 190–191]</p> <p>Ты знаешь, что рожден я в бедном состоянье, Во мраке, где меня скрывала нищета, Я шел, и к счастию себе отверз врата; Мне тысячи препятств в сем деле предстояли, Мечи против меня со всех сторон блистали; Я видел молнии, я слышал гром с небес! Но грудь не робкую против перунов нес. Сквозь множество препятств отверз я путь ко трону, И строгость распростер престола в оборону… [1, с. 190–191]</p>

6	Вероятные воинские подвиги Борислава и иные преодоленные им препятствия перекликаются с биографией Бориса Годунова, к примеру, заметной ролью последнего в отражении набега крымского хана Мурат Гирея, как это изображалось историками XVIII века (см., например, у В.Н. Татищева: [13, с. 511]. У Пушкина о непростом пути к трону Годунова напоминают злые намеки Шуйского:	Вероятные воинские подвиги Борислава и иные преодоленные им препятствия перекликаются с биографией Бориса Годунова, к примеру, заметной ролью последнего в отражении набега крымского хана Мурат Гирея, как это изображалось историками XVIII века (см., например, у В.Н. Татищева: [13, с. 511]. У Пушкина о непростом пути к трону Годунова напоминают злые намеки Шуйского: Вероятные воинские подвиги Борислава и иные преодоленные им препятствия перекликаются с биографией Бориса Годунова, к примеру, заметной ролью последнего в отражении набега крымского хана Мурат Гирея, как это изображалось историками XVIII века (см., например, у В.Н. Татищева: [13, с. 511]. У Пушкина о непростом пути к трону Годунова напоминают злые намеки Шуйского:

7	Перешагнет; Борис не так-то робок!Какая честь для нас, для всей Руси!Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,Зять палача и сам в душе палач,Возьмет венец и бармы Мономаха… [2, с. 13]	<p>Перешагнет; Борис не так-то робок!Какая честь для нас, для всей Руси!Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,Зять палача и сам в душе палач,Возьмет венец и бармы Мономаха… [2, с. 13]</p> <p>Перешагнет; Борис не так-то робок!Какая честь для нас, для всей Руси!Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,Зять палача и сам в душе палач,Возьмет венец и бармы Мономаха… [2, с. 13]</p>

8	Один из общих мотивов в трагедиях Хераскова и Пушкина – преступления царей ради власти и, как следствие, нечистая совесть, которая терзает Борислава и Бориса, являя героям кровавые призраки их жертв (причем у Борислава их значительно больше) – в данном случае авторы используют очень схожие образы. Так, например, Борислав говорит о себе:	Один из общих мотивов в трагедиях Хераскова и Пушкина – преступления царей ради власти и, как следствие, нечистая совесть, которая терзает Борислава и Бориса, являя героям кровавые призраки их жертв (причем у Борислава их значительно больше) – в данном случае авторы используют очень схожие образы. Так, например, Борислав говорит о себе: Один из общих мотивов в трагедиях Хераскова и Пушкина – преступления царей ради власти и, как следствие, нечистая совесть, которая терзает Борислава и Бориса, являя героям кровавые призраки их жертв (причем у Борислава их значительно больше) – в данном случае авторы используют очень схожие образы. Так, например, Борислав говорит о себе:

9	Здесь тени из гробов кровавы восстают! Дрожи! тиран, дрожи! они мне вопиют … [1, с. 210]	<p><strong>Здесь тени из гробов кровавы восстают</strong>! Дрожи! тиран, дрожи! они мне вопиют … [1, с. 210]</p> <p><strong>Здесь тени из гробов кровавы восстают</strong>! Дрожи! тиран, дрожи! они мне вопиют … [1, с. 210]</p>

10	И рядом:	И рядом: И рядом:

11	…До самой царския приятныя степени, За мною следуют мучительныя тени! Кровавыми мои мне кажутся следы! Где скроюся от сей напасти и беды! Ад стонет подо мной; меня он в жертву просит. [1, с. 209–210]	<p>…До самой царския приятныя степени, <strong>За мною следуют </strong><strong>мучительныя</strong><strong> тени!</strong> <strong>Кровавыми мои мне кажутся следы</strong>! Где скроюся от сей напасти и беды! Ад стонет подо мной; меня он в жертву просит. [1, с. 209–210]</p> <p>…До самой царския приятныя степени, <strong>За мною следуют </strong><strong>мучительныя</strong><strong> тени!</strong> <strong>Кровавыми мои мне кажутся следы</strong>! Где скроюся от сей напасти и беды! Ад стонет подо мной; меня он в жертву просит. [1, с. 209–210]</p>

12	Облеченные властью, персонажи Хераскова и Пушкина пребывают в персональном аду, что создает контраст между статусом и мироощущением героев, обостряет внутренний конфликт, как в сумароковском “Димитрии Самозванце”. У Пушкина, вероятно, наблюдаем перекличку с Херасковым:	Облеченные властью, персонажи Хераскова и Пушкина пребывают в персональном аду, что создает контраст между статусом и мироощущением героев, обостряет внутренний конфликт, как в сумароковском “Димитрии Самозванце”. У Пушкина, вероятно, наблюдаем перекличку с Херасковым: Облеченные властью, персонажи Хераскова и Пушкина пребывают в персональном аду, что создает контраст между статусом и мироощущением героев, обостряет внутренний конфликт, как в сумароковском “Димитрии Самозванце”. У Пушкина, вероятно, наблюдаем перекличку с Херасковым:

13	Душа сгорит, нальется сердце ядом, Как молотком стучит в ушах упрек, И все тошнит, и голова кружится, И мальчики кровавые в глазах... И рад бежать, да некуда... ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста. [2, с. 27]	<p>Душа сгорит, нальется сердце ядом, <strong>Как молотком стучит в ушах упрек,</strong> <strong>И все тошнит, и голова кружится</strong>, <strong>И мальчики кровавые в глазах...</strong> И рад бежать, да некуда... ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста. [2, с. 27]</p> <p>Душа сгорит, нальется сердце ядом, <strong>Как молотком стучит в ушах упрек,</strong> <strong>И все тошнит, и голова кружится</strong>, <strong>И мальчики кровавые в глазах...</strong> И рад бежать, да некуда... ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста. [2, с. 27]</p>

14	Помимо собственных грехов, Бориславу и Борису одинаково не дают покоя неблагодарность и нелюбовь подданных, о благе которых радеют правители, но их попытки править достойно трактуются превратно: Вот мне от подданных за все труды отплата; Ах! подлинно, что трон спокойной жизни трата. [1, с. 169]	<p>Помимо собственных грехов, Бориславу и Борису одинаково не дают покоя неблагодарность и нелюбовь подданных, о благе которых радеют правители, но их попытки править достойно трактуются превратно:   </p> <p>Вот мне от подданных за все труды отплата; Ах! подлинно, что трон спокойной жизни трата. [1, с. 169]</p> <p>Помимо собственных грехов, Бориславу и Борису одинаково не дают покоя неблагодарность и нелюбовь подданных, о благе которых радеют правители, но их попытки править достойно трактуются превратно:   </p> <p>Вот мне от подданных за все труды отплата; Ах! подлинно, что трон спокойной жизни трата. [1, с. 169]</p>

15	И ниже:	И ниже: И ниже:

16	Доныне кроют яд злодейския сердца, Завидующия сиянию венца; Заочно судят нас, мои поступки числят, Что я ни делаю, о всем развратно мыслят, Противящийся враг спокойству моему Внушил вельможам то и городу всему, Что я отечество свое пренебрегаю, В несчастье подданных блаженство полагаю. [1, с. 173–174]	<p>Доныне кроют яд злодейския сердца, Завидующия сиянию венца; Заочно судят нас, мои поступки числят, Что я ни делаю, о всем развратно мыслят, Противящийся враг спокойству моему Внушил вельможам то и городу всему, Что я отечество свое пренебрегаю, В несчастье подданных блаженство полагаю. [1, с. 173–174]</p> <p>Доныне кроют яд злодейския сердца, Завидующия сиянию венца; Заочно судят нас, мои поступки числят, Что я ни делаю, о всем развратно мыслят, Противящийся враг спокойству моему Внушил вельможам то и городу всему, Что я отечество свое пренебрегаю, В несчастье подданных блаженство полагаю. [1, с. 173–174]</p>

17	Борислав все же лукавит, его слова обусловлены боязнью потерять трон из-за варяжского князя Пренеста, жениха дочери, который слишком популярен в народе. В отличие от него, пушкинский Борис кажется вполне искренним, но в остальном в их монологах персонажей заметно пересечение мотивов:	Борислав все же лукавит, его слова обусловлены боязнью потерять трон из-за варяжского князя Пренеста, жениха дочери, который слишком популярен в народе. В отличие от него, пушкинский Борис кажется вполне искренним, но в остальном в их монологах персонажей заметно пересечение мотивов: Борислав все же лукавит, его слова обусловлены боязнью потерять трон из-за варяжского князя Пренеста, жениха дочери, который слишком популярен в народе. В отличие от него, пушкинский Борис кажется вполне искренним, но в остальном в их монологах персонажей заметно пересечение мотивов:

18	Мне счастья нет. Я думал свой народ В довольствии, во славе успокоить, Щедротами любовь его снискать – Но отложил пустое попеченье: Живая власть для черни ненавистна, Они любить умеют только мертвых. Безумны мы, когда народный плеск Иль ярый вопль тревожит сердце наше! Вот черни суд: ищи ж ее любви. [2, с. 27]	<p>Мне счастья нет. Я думал свой народ В довольствии, во славе успокоить, Щедротами любовь его снискать – Но отложил пустое попеченье: Живая власть для черни ненавистна, Они любить умеют только мертвых. Безумны мы, когда народный плеск Иль ярый вопль тревожит сердце наше! Вот черни суд: ищи ж ее любви. [2, с. 27]</p> <p>Мне счастья нет. Я думал свой народ В довольствии, во славе успокоить, Щедротами любовь его снискать – Но отложил пустое попеченье: Живая власть для черни ненавистна, Они любить умеют только мертвых. Безумны мы, когда народный плеск Иль ярый вопль тревожит сердце наше! Вот черни суд: ищи ж ее любви. [2, с. 27]</p>

19	Нет, милости не чувствует народ: Твори добро — не скажет он спасибо; Грабь и казни — тебе не будет хуже. [2, с. 80].	<p>Нет, милости не чувствует народ: Твори добро — не скажет он спасибо; Грабь и казни — тебе не будет хуже. [2, с. 80].</p> <p>Нет, милости не чувствует народ: Твори добро — не скажет он спасибо; Грабь и казни — тебе не будет хуже. [2, с. 80].</p>

20	Любопытно, что, кроме подданных, против правителей, кажется, сам рок – кара за преступления и занятие трона без подлинного права на то либо несчастливое стечение обстоятельств. Так или иначе, но Борислав и Борис не в силах побороть негативное отношение к себе, что в случае с Бориславом более закономерно – он сознательно становится тираном и отрицает честь и добродетель:	Любопытно, что, кроме подданных, против правителей, кажется, сам рок – кара за преступления и занятие трона без подлинного права на то либо несчастливое стечение обстоятельств. Так или иначе, но Борислав и Борис не в силах побороть негативное отношение к себе, что в случае с Бориславом более закономерно – он сознательно становится тираном и отрицает честь и добродетель: Любопытно, что, кроме подданных, против правителей, кажется, сам рок – кара за преступления и занятие трона без подлинного права на то либо несчастливое стечение обстоятельств. Так или иначе, но Борислав и Борис не в силах побороть негативное отношение к себе, что в случае с Бориславом более закономерно – он сознательно становится тираном и отрицает честь и добродетель:

References

Comments

Via social network