“Анна Каренинаˮ как-то неожиданно вошла в творческую судьбу своего создателя: случайно попавшийся на глаза том с прозой Пушкина так увлек Толстого, что он “невольно, нечаянно, сам не зная, зачем и что будет, задумал лица и событияˮ [1, с. 16] нового романа. Замысел “из жизни частной и современной эпохиˮ [2, с. 500]¹, который внезапно оторвал писателя от работы над историческим романом о времени Петра I, возник, как фиксирует запись в дневнике С.А. Толстой, 18 марта 1873 г. А уже 25 марта Толстой под большим секретом сообщал в письме Н.Н. Страхову, с которым в эти годы его связывали близкие дружеские отношения, что новый роман “начерноˮ готов и окончательная его отделка займет около двух недель [1, с. 16]. Удивительный факт в писательской биографии Толстого: обычно путь от замысла до его воплощения был долгим и сопровождался неоднократными переделками текста, иногда в корне меняющими задумку. Кропотливый труд отнимал много времени и сил, почти все произведения автора, даже незначительные по объему, обрастали внушительной кипой черновиков и многократно правленых корректур. А новый замысел, как следует из слов писателя, был готов чуть ли не за неделю и готов настолько, что далее в том же письме Толстой делится со Страховым будущими планами относительно его издания: предполагая напечатать роман отдельной книгой, он просит своего корреспондента держать корректуры. Многочисленные эпистолярные и мемуарные источники убедительно свидетельствуют о сильнейшем увлечении Толстого новым произведением, но и сама стремительность воплощения замысла является красноречивым фактом. Правда, и в истории с “Анной Каренинойˮ писатель остался верен себе, и столь стремительно завязавшийся сюжет прошел обычные этапы авторской правки. Почувствовав, что поспешил с откровенными признаниями относительно своих творческих планов, Толстой оставляет письмо Страхову не отправленным и сообщает о своей работе позднее, 11 мая, с просьбой держать ее втайне. Лишь 2 марта 1874 г. первая часть “Анны Каренинойˮ была сдана в набор для отдельного издания, которое продвигалось медленно: виновата была не только типография, но и сам автор, оставшийся недовольным тем, что он прочитал в наборе, и одновременно снова увлекшийся педагогическими делами. И в июне 1874 г. печатание романа приостановилось. Попытка вернуться к работе над новым произведением в начале сентября 1874 г. ни к чему не привела.

Не соглашаясь сначала на предложения издателей “Отечественных записокˮ и “Русского вестникаˮ Н.А. Некрасова и М.Н. Каткова, Толстой все же вынужден был в конце концов задуматься над ними. В принятии решения в пользу журнальной публикации сыграли роль два обстоятельства: срочная нужда в деньгах, необходимых для покупки земли, и желание “связатьˮ себя издательским договором, чтобы закончить роман, первая увлеченность которым прошла [1, с. 121]. В декабре 1874 г. вопрос о печатании “Анны Каренинойˮ в “Русском вестникеˮ был решен положительно. Выбор издания объяснялся, конечно, не близостью писателя общественно-политическим и литературным убеждениям Каткова. Известно негативное отношение Толстого ко всей современной ему журналистике, потому что, по его убеждению, “журнала негадкого нетˮ [1, с. 114]. Но, как справедливо отметил биограф Толстого Н.Н. Гусев, здесь не последнюю роль сыграла коммерческая договоренность [3, с. 191]. Толстой ставил условия, которые не должны были подвергаться обсуждению (роман продавался по 500 р. за лист с выдачей вперед 10 тысяч) и которые, по его предположению, могли быть тяжелы для “Отечественных записокˮ [1, с. 124]. Интересно, что эти журналы упоминает в письме от 8 ноября 1874 г. Страхов, очень интересующийся судьбой романа и страшно боящийся, чтобы Толстой его не забросил. Он высказывает опасения, что писатель не сойдется с “Русским вестникомˮ, поскольку тот “жметсяˮ в финансовых вопросах [4, с. 185], и оказывается прав: только разногласия между автором и издательством возникнут на финальном этапе публикации и коснуться не коммерческих интересов. Упоминает Страхов и о сильнейшей заинтересованности Некрасова в приобретении романа для своего журнала, но при этом откровенно признается Толстому в своем нежелании содействовать “Отечественным запискамˮ, демократическое направление которых было ему глубоко чуждо [4, с. 185].

И с января 1875 г. началась публикация “Анны Каренинойˮ в журнале “Русский вестникˮ. Роман вызвал такой живейший интерес у современников, что “не было конца толкам, восторгам, и пересудам, и спорам, как будто дело шло о вопросе, каждому лично близкомˮ [5, с. 338]. Пристрастно и заинтересовано знакомились с текстом не только простые читатели, на новое произведение Толстого откликнулись газеты и журналы самых разных идейно-политических направлений. В многочисленных рецензиях высказались диаметрально противоположные мнения, и вскоре завязалась полемика, затронувшая самые разные стороны художественного мира романа – от авторского замысла до композиционно-стилистических особенностей повествования.

Редакция “Русского вестникаˮ опубликовала несколько критических статей, посвященных “Анне Каренинойˮ. Главная их цель заключалась в том, чтобы вписать роман Толстого в рамки общей политики издания. Две из них были написаны В.Г. Авсеенко, который с 1873 г. занимал место ведущего критика “Русского вестникаˮ. В 1875 г. в майской книжке журнала вышла его статья “По поводу нового романа гр. Л. Толстогоˮ [6], а в первом номере журнала за 1876 г. – “Литературное обозрениеˮ, значительная часть которого также посвящена толстовскому произведению [7].

Первая статья появилась в тот момент, когда публикация романа в 1875 г. была завершена и когда многие периодические издания успели высказаться по поводу романа. Справедливо напоминая, что “Анна Каренинаˮ не окончена еще в печати и любые выводы о ней преждевременны, Авсеенко ставил перед собой, казалось бы, довольно частную задачу: объяснить “некоторые недоразуменияˮ, возникшие в читателях к “в высшей степени замечательному произведениюˮ [6, с. 420]. Но, естественно, что при этом критик не мог не обратиться непосредственно к толстовскому тексту и не высказать своих мыслей относительно авторского замысла, интерпретация которого и стала камнем преткновения в обсуждении романа.

Свою статью, как и “Литературное обозрениеˮ, Авсеенко начал с характеристики литературного процесса 1870-х годов. И это неслучайно. С одной стороны, этот обзор вписывал Толстого в контекст литературного процесса своего времени; а с другой – раскрывал общественно-литературные взгляды рецензента “Русского вестникаˮ, оказавшие заметное влияние на его понимание романа.

Авсеенко верно уловил, что успех романа при несомненном читательском интересе был неполным. Причины неоднозначных впечатлений, по его мнению, – в общем положении дел в литературе и журналистике 1870-х годов. Наблюдаемый процесс демократизации литературы плачевно сказался на вкусах читателей, которые, по мнению Авсеенко, приобрели “пошловатый тонˮ [6, с. 414]. Теперь к словесности предъявляются новые требования, выходящие за пределы собственно художественного творчества: публика стала ждать от писателей отражения современных вопросов времени, обращения к социальным проблемам, изображения “земских деятелей, железнодорожных тузов и присяжных поверенныхˮ [6, с. 403]. Критик отмечает даже стилистическую регламентацию: “ значение писателя начали у нас оценивать в прямом отношении к бесстыдству, с каким он способен ругаться и пустословитьˮ [7, с. 497]. Такой подход к литературе, отличающий демократические издания, консервативно настроенный критик “Русского вестникаˮ оценивает резко негативно, поскольку видит в этом превращение литературы во “что-то узко-определенное, практическоеˮ [7, с. 500]. Напротив, не отрицая тесной связи художества и действительности, Авсеенко выделяет в литературе прежде всего ее духовно-нравственную составляющую: чем меньше произведение напоминает инструкцию, чем возвышеннее идею оно дает, тем “выше, благороднее и воспитательнее сама литератураˮ [7, с. 500]. Здесь, по сути, прописывается программа “Русского вестникаˮ, состоящая в том, чтобы создать литературу, которая основывалась бы на положительных духовных ценностях, несла бы в себе положительное начало [8, с. 35]. Роман Толстого не совпал с господствующими вкусами и требованиями современной литературы, которая хочет видеть на первом плане Николая Левина и его подругу Машу, и, соответственно, по мнению Авсеенко, вызвал многочисленные упреки, среди которых он выделил наиболее распространенные.

Прежде всего общее недовольство вызвало содержание романа. По мнению большинства критиков, новое произведение Толстого не затрагивало насущных проблем своего времени, не имело злободневного значения и, соответственно, не могло стать важным событием в мире художественной словесности. В ответ на этот упрек рецензент “Русского вестникаˮ обращается к категории содержательности литературного произведения и, указывая на равно значимые сферы жизни человека – общественную и личную, – отстаивает право художника изображать внутреннюю жизнь человека, представляющую, по его убеждению, более обширный и плодотворный материал для художественной типизации. Общественная жизнь напрямую зависит от личной, ведь общественность, о которой так заботятся современные беллетристы, “есть только форма, получающая свою жизнь, свое содержание от нравов общества и условий индивидуального развития, под которыми живет частный человекˮ [6, с. 403]. Кроме того, общественные вкусы преходящи, они актуальны для определенного исторического этапа. Соответственно, обращение к фактам газетных колонок составляет лишь внешний интерес художественного произведения, то есть является не самой главной задачей художника.

Нелестно высказалось большинство критиков и о героях “Анны Каренинойˮ. Нельзя не согласиться с Авсеенко, утверждавшим, что осуждение вызвали не столько сами герои, сколько светская среда, к которой они принадлежали и которая заранее осуждалась «всем течением “новых идей” и новых вкусов» [6, с. 411] за то, что совершенно далека от интересов современности. Рецензент отмечает, что общее понимание аристократизма сводится к представлению о человеке светском, с определенным достатком и значительным общественным положением, жизнь которого отличают известные формы быта, образ жизни, нравы. Но за этой внешней формой, по его мнению, большинство читателей не разглядело глубокого внутреннего содержания. Обаяние семей Щербацких, Левиных, Облонских заключается в том, что в их форме быта, воспитании, образе жизни чувствуется наследственная преемственность того стародворянского круга, который первым воспринял европейскую цивилизацию. Уважение к принципам и уважение к личности – вот то, что выделяет героев Толстого, а не барский образ жизни, в пристрастии к которому обвиняли автора.

Наконец, нередко в критических отзывах, посвященных “Анне Каренинойˮ, можно было встретить отсылки к “Войне и мируˮ и упреки в том, что Толстой повторяется, выводя на страницах своих произведений одних и тех же героев. Авсеенко не только не отрицает этой связи, но, наоборот, подчеркивает ее как естественную закономерность, поскольку герои обоих романов – представители одной среды, отличающейся устойчивостью своего культурно-бытового склада. Настойчивое обращение писателя к героям одного социального слоя обусловлено духовным истощением эпохи, отсутствием новых интересных типов.

Авсеенко чутко уловил наиболее распространенные обвинения в адрес Толстого и справедливо указал на пристрастность многих суждений об “Анне Каренинойˮ, но и сам был далек от объективного прочтения текста. Как ведущий критик “Русского вестникаˮ, консервативного издания, которое видело свою главную задачу в борьбе с нигилистической литературой, он в своих литературно-критических статьях аргументировал философско-эстетическую и политическую программу журнала [9, с. 70]. Соответственно, суждения Авсеенко об “Анне Каренинойˮ не только отражали его эстетические взгляды, но и преследовали вполне определенную цель: нужно было убедить читателей в приверженности Толстого литературно-общественной позиции издания и показать его чужеродность современной беллетристике, пропитанной гражданскими, политическими идеями. Главное достоинство толстовского романа, помимо мастерства повествовательной пластики, глубины психологического анализа, Авсеенко видит в отсутствии тенденциозности, острых общественных вопросов, современных героев. Позиция рецензента “Русского вестникаˮ была в духе журналистской практики своего времени: разговор о художественном произведении часто выходил за рамки литературы и переводился в плоскость политики.

В соответствии с заданной критической установкой интерпретировался авторский замысел, который сводился к изображению внутренней драмы сердца, к “вопросу о любви между мужчиной и женщиной, не имеющими возможности вступить в брак, потому что одна из сторон уже находится в бракеˮ [6, с. 403]. Предвидя возможные возражения со стороны оппонентов, Авсеенко настойчиво подчеркивал, что эта частная история наполнена важным жизненным содержанием и непосредственно связана с действительностью. Но под этой жизненностью критик подразумевал не злободневность и актуальность темы, а реалистическую достоверность повествования: Толстой, по словам Авсеенко, вводит личную драму героини “в самую глубину жизниˮ [6, с. 404] и рассказывает ее так, что создается иллюзия “полной реальностиˮ [6, с. 404]. По его мнению, “частная история Анны Каренинойˮ намного содержательнее в силу своей жизненности и реалистичности, чем истории про “новых людейˮ, которые “живут и действуют в пустоте, населенной тенденциозными призракамиˮ [6, с. 405].

Главный интерес романа, таким образом, заключается в жизненной драме Анны, а история Левина, субъективную природу которого верно почувствовал Авсеенко, отнесена к области идиллии: здесь слабое “драматическое напряжениеˮ [6, с. 420] несколько искупается художественностью описаний. Такая трактовка авторской идеи “Анны Каренинойˮ превращалась в “дифирамб великосветскому романуˮ [10, с. 119].

Если рассматривать статью Авсеенко в контексте журнально-газетной полемики своего времени, то раскрывается очевидная общность между его “положительнымˮ отзывом и отрицательными откликами демократических изданий в прочтении “Анны Каренинойˮ как романа, построенного на частном замысле и лишенного общественной проблематики. Разница была только в отношении: демократы увидели в этом недостатки романа и резко осудили автора, а Авсеенко – значимые достоинства произведения, которые заслуживают самых восторженных слов. С этой точки зрения обращает на себя внимание тот факт, что рецензент “Русского вестникаˮ, останавливаясь в статье на отмеченных критикой недостатках романа, лишь объясняет их как недоразумение, но отнюдь не оспаривает.

Вторая статья Авсеенко “Литературное обозрениеˮ в целом не внесла чего-то принципиально нового в его рассуждения: по-прежнему “Анна Каренинаˮ признавалась крупнейшим фактом литературы, а Толстой – “громадным художественным талантомˮ [7, с. 502]. Продолжая заданную первой статьей линию анализа, рецензент рассматривает роман на фоне современной ему беллетристики: Авсеенко снова указывает на отсутствие авторского критического взгляда на окружающую действительность, злободневного пафоса, а интересы героев ограничивает лишь “сферой внутренней жизниˮ [7, с. 503].

Обращаясь непосредственно к тексту, критик говорит о двух важных его достоинствах, которые заметно выделяют Толстого из круга писателей-современников. Во-первых, умение автора изображать страсть, ее оттенки и тончайшие нюансы, прибегая не к привычным формам, превратившимся у большинства беллетристов в шаблоны, а к свежим и оригинальным способам рисовки. Соответственно, вновь подчеркивается важная для издания мысль о том, что главный интерес романа заключается в истории Анны.

Во-вторых, рецензент отмечает как сильную сторону таланта писателя – “несказанную прелесть рассказаˮ [7, с. 502]. Правда, говоря об особенностях толстовской манеры повествования, он прибегает к метафорическим выражениям, обобщенный характер которых придает комплименту некоторую условность. По его словам, читатель вступает вместе с автором в “поэтическое море, где сквозь молочный туман сверкают озаренные, приближающиеся очертания…ˮ [7, с. 502]. Авсеенко признается, что мысль читателя чувствует иногда “какое-то неудовлетворениеˮ [7, с. 503], недоверие к изображаемому, желание прозреть истинный его смысл, но “способность рассказывать у графа Толстого так велика, что для эстетически-восприимчивого читателя становится наконец все равно, о чем он рассказываетˮ [7, с. 503]. Получается, что все достоинство романа не в глубине авторской мысли, не в сложности проблематики, а в технике рассказа, приемами которого блестяще овладел писатель.

В интерпретации “Анны Каренинойˮ Авсеенко заметно его настойчивое желание прочитать текст в соответствии с собственными общественными убеждениями и литературными вкусами, а значит, в его статьях много спорных высказываний. Так, Толстой в его изображении предстает не чутким летописцем сложного пореформенного времени, а продолжателем предыдущего периода литературы, поскольку “признаки, наиболее характеризующие современную жизнь в ее последней, сегодняшней форме, играют очень небольшую роль в романеˮ [6, с. 405], действие которого можно легко отнести и к 1840–1850-м годам. Получается, что писатель совершенно лишается не только тонкого понимания противоречий современной ему действительности, но и творческой эволюции. Но такая позиция была типична для журналистики 1870-х годов. Многие отклики этого времени были заранее не свободны в своих суждениях, а значит, спорны.

Однако при всей субъективности и полемичности высказываний Авсеенко, в его статьях есть тонкие наблюдения и интересные суждения, касающиеся художественного мира романа. Обращает на себя внимание интерпретация образа Анны, которую “фельетонисты больших и малых газет признали обыкновенною и безнравственною женщинойˮ [6, с. 414]. Рецензент справедливо отметил предубеждение, сложившееся в читательской среде по отношению к главной героине, и остроумно написал о противоречиях современной критики: казалось бы, Анна, замужняя женщина, поддавшаяся чувствам, выполнила требование свободы чувств и должна бы обратить симпатии читателя в свою сторону, но этого не произошло. Неприязненное отношение к героине критик объясняет, во-первых, ее барским происхождением, которое совсем не смущало саму Анну, не видящую в этом “никакой вины с своей стороныˮ и не желающую “выйти из своего привилегированного положенияˮ [6, с. 414]; а во-вторых, тем, что чувства в ней вызвал граф, а не, скажем, Николай Левин, влюбившись в которого, “она вдруг выросла бы до героизма, до идеалаˮ [6, с. 414].

Авсеенко вписывает Анну Каренину в галерею женских образов русской литературы, находя сходство ее с Татьяной Пушкина, Верой Лермонтова, княжной Засекиной Тургенева. Причисляя этих героинь к “женственным женским типамˮ [6, с. 415], критик видит их общность в том, что все они живут сердцем. В Анне, по его мнению, Толстой блестяще воплотил тип женщины, ушедшей “в свою внутреннюю жизнь, полную страсти, борьбы и неизбежных разочарованийˮ [6, с. 416]. Конечно, и в данном случае Авсеенко имеет в виду свою полемическую цель – противопоставить названных героинь утратившим обаяние женственности героиням современной беллетристики, которые лишь отражают вкусы своих создателей, пропитанных газетными тенденциями [6, с. 416], – но при этом нельзя не признать, что его литературные аналогии свидетельствуют о вдумчивом проникновении в образ главной героини.

Характеризуя мужские лица романа, рецензент признает, что они значительно уступают женским образам. Вронский, вызвавший резко отрицательные отзывы большинства критиков, видится и Авсеенко типичным светским человеком, вся суть которого заключается в соблюдении внешних форм жизни определенного социального круга и внутреннее содержание которого “ниже роли, предоставленной ему в драмеˮ [6, с. 419]. На его фоне ярче высвечивается внутренняя значительность семейств Щербацких, Левиных и Облонских, тоже принадлежащих столичному светскому обществу, но сохранивших в быте своего круга нравственное начало и верность преданиям. Отмечая внутреннюю незначительность героя, Авсеенко, в отличие от своих коллег, не прибегает к уничижительным его характеристикам, а объясняет выбор Вронского в качестве героя романа авторским замыслом, смысл которого, как он признается, трудно постичь, поскольку произведение еще не окончено.

В 1877 г. с откликом на “Анну Каренинуˮ выступил сам издатель “Русского вестникаˮ. Поводом к этому послужили разногласия между Катковым и Толстым, возникшие относительно событий русско-турецкой войны и родившегося на ее фоне добровольческого движения. Резко отрицательное отношение писателя к современным событиям основывалось на убеждении в заинтересованности отдельных лиц в раздувании войны с Турцией, о чем в романе иронично говорит старый князь Щербацкий. Приводя в пример своего зятя Степана Аркадьича Облонского, занимавшего никому не нужное, но приносившее значительный доход служебное место и доказывавшего всеми силами, что должность его самая полезная и необходимая, тесть Левина откровенно проводит параллель с прессой: «Так-то и единомыслие газет. Мне это растолковали: как только война, то им вдвое дохода. Как же им не считать, что судьбы народа и славян… и все это?ˮ [11, с. 677]. Поддерживавший добровольческое движение Катков не мог напечатать текст, откровенно противоречащий политике журнала, а Толстой не пожелал вносить в него смягчающие изменения. В результате публикация романа в “Русском вестникеˮ закончилась на седьмой части, а восьмая, уже набранная для журнала, была издана отдельной книжкой в типографии Ф.Ф. Риса.

Редакция прокомментировала сложившуюся ситуацию: в майском номере журнала появилась небольшая заметка без подписи, которая не была обозначена в оглавлении, набрана мелким шрифтом и помещена в конце номера. Несколько иронических строк раскрыли содержание восьмой части романа: “ Вронской, в смущении и горе после смерти Анны, отправляется добровольцем в Сербиюˮ, “Левин остается в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцевˮ [12, с. 472]. Вполне понятно возмущение Толстого допущенной бестактностью “Русского вестникаˮ, но помимо этической стороны дела обращает на себя внимание другой важный момент. Небольшая заметка, по сути, содержала интерпретацию авторского замысла: «В предыдущей книжке под романом <em>Анна Каренина</em> выставлено: “окончание следует”. Но со смертию героини собственно роман кончился» [12, с. 472]. Эта трактовка получила дальнейшее свое развитие и обоснование в статье “Что случилось по смерти Анны Карениной?ˮ, вышедшей в июльском выпуске “Русского вестникаˮ [13]. Катков лишь кратко упоминает о своем несогласии с автором, поскольку, по его убеждению, вряд ли этот вопрос может заинтересовать читателей, но раскрывает причину его возникновения: в текст не были внесены желательные для журнала исключения [13, с. 448–449]. Однако мысли, изложенные в статье, конечно, проливают свет на суть конфликта.

Значительная часть ее посвящена тем сценам романа, в которых изображаются споры героев по поводу славянской войны. Толстой, по мнению Каткова, заинтересовавшись славянским вопросом, совершенно отвлекся от главной линии повествования, и “созданные им лица правят тризну по героине романа рассуждениями на эту темуˮ [13, с. 456]. Комментарии издателя отражают его личные убеждения, в соответствии с которыми он доказывает правильность и основательность высказываний Сергея Иваныча, сторонника добровольческого движения, а Левина, “почему-то раздраженного на неповинных добровольцевˮ [13, с. 458], выставляет “несносным спорщикомˮ [13, с. 462].

Обращаясь к архитектонике романа, Катков доказывает мысль, что он окончился с трагической гибелью Анны и что, соответственно, вышедшая отдельным изданием восьмая часть романа содержит “приделанные мотивы, не имеющие связи с темойˮ [13, с. 462]. Духовные искания Левина Катков описывает в насмешливо-фамильярной форме и резюмирует их тем, что “добрейший Костя просто дуритˮ [13, с. 460]. Обретение Левиным веры, по его мнению, “не обусловлено ходом целого и не имеет ни внутренней, не внешней связи с судьбою главной героиниˮ [13, с. 462], а является лишь частным эпизодом биографии героя, который, вероятнее всего, не остановится на этом открытии². Почему такое неприятие вызвал образ Левина? Его историю сложнее было вписать в жанр великосветского романа, поскольку осмысление этой истории невозможно было без размышлений героя о земстве, о взаимоотношениях помещика и рабочего, о несправедливости привилегированного положения дворян и др., ее труднее было оторвать от реалий своего времени, от острых социальных вопросов.

Таким образом, замысел “Анны Каренинойˮ в интерпретации “Русского вестникаˮ сводился к любовно-семейной линии; отрицание в романе социальной проблематики, актуальных для своего времени вопросов было продуманной позицией издания, боровшегося против демократизации литературного процесса и старавшегося причислить Толстого к своей идейной партии. Поэтому при изучении литературно-критических отзывов “Русского вестникаˮ, как и всех отзывов на “Анну Каренинуˮ, появившихся в период выхода романа, нужно учитывать особенности журналистики 1870-х годов: четкая дифференциация по литературным и идейно-общественным партиям во многом определяла тенденциозный анализ любого художественного произведения. Не менее важно и то, что эти статьи являют собой прежде всего живую реакцию современников на литературную новинку; не имея еще исторической дистанции для серьезного осмысления произведения, критики были не свободны от горячих и субъективных оценок. И это было вполне естественно.