Везде
“Возможность Тверитиноваˮ: заметки комментатора
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
“Возможность Тверитиноваˮ: заметки комментатора
Аннотация
Код статьи
S241377150017811-5-1
DOI
10.31857/S241377150017810-4
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Кравчук Игорь А. 
Должность: внештатный научный сотрудник
Аффилиация: Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН
Адрес: Российская Федерация, Санкт-Петербург
Выпуск
Том 80 Номер 6
Страницы
30-45
Аннотация

Статья посвящена небольшому отрывку из записной тетради Ф.М. Достоевского к роману “Бесы&8j1; (РГБ, ф. 93, I.1.5, стр. 60), в котором упоминается “возможность Тверитинова&8j1;. Смысл этой записи до сих пор не получил удовлетворительного объяснения. Идентификация Тверитинова как второстепенного участника русского революционного движения и переводчика А.Н. Тверитинова, впервые гипотетически предложенная Е.Н. Коншиной и поддержанная составителями Академического Полного собрания сочинений Ф.М. Достоевского, видится ошибочной. Представляется, что речь идет либо о вымышленном герое публицистических диалогов Д.Ф. Самарина, либо о московском религиозном вольнодумце Д.Е. Тверитинове. В статье подробно разбираются оба предположения.

Ключевые слова
Достоевский, “Бесыˮ, Тверитинов, Д.Ф. Самарин, сектантство, иконоборчество
Источник финансирования
Работа выполнена при поддержке Российского научного фонда, проект № 18-18-00263 «Комплексная автоматизированная база данных “Объединенный цифровой архив рукописей Ф.М. Достоевскогоˮ».
Классификатор
Получено
29.12.2021
Дата публикации
29.12.2021
Всего подписок
12
Всего просмотров
7826
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
920 руб. / 16.0 SU
1 Подготовительные материалы Ф.М. Достоевского к роману “Бесыˮ, несмотря на колоссальную работу, проделанную несколькими поколениями историков литературы и текстологов, всё еще содержат в себе записи, не получившие пока адекватного научного комментария, либо допускающие различные истолкования. В этой статье мы бы хотели подробнее остановиться на одном из таких случаев, поспорить с общепринятым объяснением и поделиться собственными предположениями.
2 В тетради III (РГБ, ф. 93, I.1.5) на стр. 60 читаем: “Заметка важная: Фабричные у Шатова. Возможность Тверитинова. Одни вольнодумцы и отрицают, по своему, эти с Нечаевым (и всё не то). Другие осторожнее, у Шатова, слушают возражения, желают просветиться. Нечаев лопается с раскольником.
3 Характеры и типы народные в роде как из мертвого дома.
4 NB важное: Нечаеву приготовил дорогу инженер; он первый затеял сношения с фабричнымиˮ.
5 Запись, по всей видимости, относится к сентябрю 1870 г. Выше нее на листе – абзац: “Инженер провез прокламации, рассыпал на юге на фабрике, с Федькой и проч. Исполнитель у Нечаева, рассуждая так: Если узнают, то схватят одного меня. Я же сделаю признание на бумаге и застрелюсь, ибо мне Это все равноˮ.
6 На развороте весь текст, посвященный распространению прокламаций, четко отделен от фрагмента “2яЗаметка важнаяˮ, где Достоевский характеризует губернаторшу фон Лембке, ее политические пристрастия и взаимоотношения с нигилистами.
7 В приведенном фрагменте нас больше всего будет интересовать словосочетание “Возможность Тверитиноваˮ, вынесенное в заголовок статьи. Необходимо заметить, что Е.Н. Коншина и составители Акад. ПСС расшифровывают фамилию как “Тверетиновˮ (см. Коншина, 242; XI, 234). Как нам кажется, и в рукописном тексте читается довольно отчетливо, так что в дальнейшем мы будем писать именно “Тверитиновˮ. Кто же это такой?
8 Первую и, как мы понимаем, на сегодняшний день единственную догадку на этот счет предложила Е.Н. Коншина. Исследовательница допустила, что Достоевский мог подразумевать здесь А.Н. Тверитинова (1846–?). Это допущение было основано как на теме отрывка, так и на упоминании фамилии Тверитинова в материалах следствия по делу нечаевской организации. Коншина ссылается на публикацию писем Н.Д. Горемыкина журналом “Красный архивˮ. Служащий III Отделения, Горемыкин был в 1869 г. командирован в Москву для помощи в расследовании нечаевского дела с помощью документов и вещественных доказательств, изъятых в книжном магазине А.А. Черкесова. В донесении петербургского чиновника от 8 января 1870 г. читаем: “До сих пор мы не можем отыскать дворянина Дмитрия Егоровича Коведяева, очень нужного производимому здесь дознанию. Между тем оказывается, что о нем можно получить сведения от сестры его, живущей с инженером Тверитиновым где-то на Петербургской стороне. Г. Тверитинов занимается изысканиями по железным дорогамˮ [1, с. 145]. О взаимоотношениях обоих молодых людей в том же донесении, сообщено, что Коведяев “занимался с Тверитиновымˮ [Там же].
9 Д.Е. Коведяев состоял в организации С.Г. Нечаева “Народная расправаˮ, также он входил в революционный кружок И.Г. Прыжова. Арест Коведяева был произведен 12 января 1870 г. Вместе с тем, как справедливо указывала сама Е.Н. Коншина, судúм по нечаевскому делу Тверитинов не был, хотя и присутствовал на процессе в качестве наблюдателя, что следует из его воспоминаний [2, c. 458], [3, c. 65]. “...Мог ли знать ее [фамилию Тверитинова как лица, прикосновенного к нечаевскому делу] Достоевский?ˮ, – задавалась вопросом ученая.
10 Такие сомнения уместны. Алексей Николаевич Тверитинов – безусловно, не последняя фигура в истории русского революционного движения и нелегальной печати. Выпускник 1-го Кадетского корпуса и Института корпуса инженеров путей сообщения, Тверитинов с ранней юности был увлечен социалистическими идеями. В 1864 г. он был в числе лиц, пришедших на Мытнинскую площадь выразить поддержку Н.Г. Чернышевскому. Судя по сведениям, собранным Р.М. Кантором, Тверитинов никогда не играл центральной роли в деятельности подпольных организаций, хотя неоднократно подвергался арестам, ссылкам, дознаниям, тайной слежке. В 1870-х он по нескольку лет живет за границей, где общается с европейскими левыми, а также с такими видными фигурами, как М.А. Бакунин, П.Л. Лавров, С.М. Кравчинский, П.Н. Ткачев и др. В России Тверитинов писал в газету “Земля и воляˮ, проводил благотворительные вечера в пользу революционных организаций, помогал подпольщикам с жильем. Подозревался он и в соучастии в убийстве полицейского агента Н.В. Рейнштейна. Впрочем, главной заслугой Тверитинова считается его деятельность как переводчика и популяризатора русской литературы за границей. В 1874 г., находясь в Брюсселе, Тверитинов перевел на французский язык часть примечаний Чернышевского к “Основаниям политической экономииˮ С. Милля. Свой перевод Тверитинов снабдил своим предисловием, в котором подробно разобрал судебный процесс Чернышевского, познакомил европейского читателя со взглядами и судьбой автора. Впоследствии Тверитинов перевел на французский “Письма без адресаˮ. В 1900-е годы Тверитинов перевел на русский для издательства Павленкова работы Герцена “О развитии революционных идей в Россииˮ и “Русский заговор 1825 годаˮ1.
1. О жизни и трудах А.Н. Тверитинова, помимо его мемуаров, см.: [4]; [5].
11 Однако всё это еще только впереди. Осенью 1870 г. Алексей Тверитинов – юный инженер, чье имя едва ли может что-то говорить Достоевскому. Обратим внимание на то место, которое занимает фамилия “Тверитиновˮ в структуре “важной заметкиˮ. Достоевский планирует писать об агитации в рабочей среде, которую ведут сначала Инженер (будущий Кириллов) и Нечаев (будущий Петр Верховенский). Роль Шатова здесь еще неясна: возможно, он отговаривает рабочих от следования радикальной программе Нечаева, возможно, еще находясь внутри социалистического кружка, Шатов пытается создать более умеренное крыло, близкое к правому народничеству. Если наше предположение действительно соответствует замыслу Достоевского, очевидно, “важная заметкаˮ представляет собой одну из вариаций магистрального сюжета будущего романа: здесь Шатов – не просто будущая “священная жертваˮ фанатичных революционеров, не разочаровавшийся и отпавший от социалистов русский человек, а сознательный политический оппонент, желающий привлечь рабочую массу на свою сторону. В этом случае у Шатова преимущество: рабочие его слушают и желают просветиться. Запомним и то, что Нечаев лопается с раскольником, иначе говоря, терпит неудачу в попытке заручиться его поддержкой.
12 Отсюда следует, что таинственная “возможность Тверитиноваˮ имеет отношение либо к программе Нечаева, либо к программе Шатова. Велика ли вероятность, что, разрабатывая осевой конфликт будущего романа, обрисовывая идеологические устремления важнейших его персонажей, не считая Князя (Ставрогина) и Грановского (Степана Трофимовича), Достоевский мог опираться на совершенно проходную фигуру, эпизодического героя нечаевской драмы, даже если допустить, что, находясь за границей, писатель где-либо видел имя обысканного инженера или слышал о нем? Мы полагаем, ответ на такой вопрос должен быть очевиден.
13 Несмотря на это, осторожный вопрос, сформулированный Е.Н. Коншиной в 1935 г., в комментарии к Акад. ПСС неожиданно превращается в утверждение: “По-видимому, речь идет об Алексее Николаевиче Тверитинове (р. 1846 г.), участнике русского революционного движения конца 1860–1870-х годов, близкого к нечаевцамˮ (ПСС1, XII, 356). Еще раз спросим себя, чем так замечательна фигура Алексея Тверитинова в 1870 г., что Достоевский узнает о существовании этого человека, сопоставляет его либо с Шатовым, либо с будущим Петром Верховенским? Неужели Тверитинова можно сравнить с Нечаевым, Успенским, Николаевым, Прыжовым? Без сомнения, нет. В противном случае нужно показать, что А.Н. Тверитинов либо мог претендовать на лидерские позиции в революционных кружках конца 60-х – начала 70-х годов (мы достоверно знаем, что это не так), либо развивал идеи, близкие правому народничеству и распространял их в рабочей среде (ничего подобного о нем неизвестно).
14 Так кто же такой Тверитинов и что такое возможность Тверитинова?
15 Однозначного ответа на этот вопрос у нас нет, но есть две гипотезы, которые могут задать направление дальнейших поисков. Мы бы хотели, чтобы эта статья стала приглашением к дискуссии по поводу анализируемой заметки.
16 Нашим двум гипотезам мы дадим условные обозначения самаринской и сектантской. Смысл этих названий будет ясен из дальнейшего описания.
17 1. В 1861 г. в № 7 славянофильской газеты “Деньˮ была помещена статья “Уставная грамотаˮ. Ее автором был выпускник Московского университета, опытный участник земского движения Дмитрий Федорович Самарин (1827 или 1831–1901), младший брат знаменитого славянофила, впоследствии издавший собрание сочинений Ю.Ф. Самарина. В славянофильском кружке Дмитрий Самарин считался экспертом по вопросу крестьянского землевладения (см. [6, c. 102]). Помимо аксаковских газет “Деньˮ, “Москваˮ и “Русьˮ, Дмитрий Самарин в течение жизни публиковал свои статьи в таких славянофильских органах, как “Современные известияˮ Н.П. Гилярова-Платонова и “Сельское благоустройствоˮ А.И. Кошелёва. 9 января 1865 г. Самарин публично схлестнулся с лидерами так называемых дворянских олигархов Н.А. Безобразовым и В.П. Орловым-Давыдовым в московском дворянском собрании. Со свойственных славянофилам антиаристократических позиций Самарин-младший осудил проект адреса на имя императора с просьбой даровать российскому дворянству право политического представительства, закрепленное в конституции. Публичный диспут Самарин проиграл, большинство в собрании голосовало за адрес, что окончилось для аристократической фронды публичным выговором от Александра II и министра внутренних дел (см. [7, c. 189], [6, c. 283–285]).
18 Такова была, в общих чертах, общественная позиция Д.Ф. Самарина накануне Крестьянской реформы. К моменту обнародования Манифеста у Самарина был опыт представления правительства в Рязанском губернском дворянском комитете, после официальной отмены крепостного права он работал мировым посредником, на практике разрешая земельные разногласия, неизбежно возникавшие в процессе выхода крестьян из крепостной зависимости. И.А. Христофоров замечает важную черту мировоззрения Самарина, а именно его симпатии к идее сильного государства. Как пишет историк, в конце 1870-х годов Д.Ф. Самарин сыграет видную роль в становлении “многочисленных постславянофильских консервативных концепций государственного регулирования экономикиˮ [8, c. 188]. Этот подход уже в 1860-е резко противопоставит друг другу взгляды Д.Ф. и Ю.Ф. Самариных. Старший брат публициста, как и князь В.А. Черкасский, с предубеждением относился к чрезмерному вмешательству государства и правительственной бюрократии в тонкие хозяйственные споры помещиков и крестьян.
19 Спустя годы после указанных публикаций, в 1898 г. Д.Ф. Самарин достаточно подробно и точно объяснял проблему, побудившую его взяться за перо: “Приняв в начале 1861 г. должность мирового посредника с полною верою в Положение 19 февраля, я был совершенно неожиданно поражен тем впечатлением, которое оно произвело на крестьянˮ [9, c. 15]. Самым интересным в поведении крестьян Самарину показалось их стремление во что бы то ни стало получить землю в собственность, даже если условия приобретения были объективно невыгодными. “Крестьяне не допускали возможности освобождения без земли, – писал Самарин, – они были твердо убеждены в том, что земля им будет дана Царем так же, как наделялись землею города, колонисты и государственные крестьяне; на повинность в пользу помещика они смотрели как на последствие крепостного права; они готовы были мириться с нею как с мерою временною, оправдываемою необходимостью; но они отвергали ее как повинность бессрочную, пожалуй вечную, от которой можно освободиться только посредством выкупаˮ [9, c. 16].
20 Чтобы удовлетворить потребности крестьян, Самарин предложил прибегнуть к посредничеству государства, превратив повинности крестьян перед помещиками в казенные подати, к которым крестьяне привыкли и которые согласятся платить и дальше. Из этих налогов государство будет выплачивать помещикам ежегодную ренту, компенсируя потери от фактического перехода земли крестьянам. «...Нужно, чтобы правительство, став между помещиками и крестьянами, рассекло разом все отношения между нимиˮ, – гласит статья [9, c. 12].
21 Для изложения своей теории Д.Ф. Самарин избрал драматургическую форму: большая часть статьи написана им в форме диалога между воображаемыми лицами – князем Бецким и неким Тверитиновым, alter ego автора. Наиболее важным, с точки зрения славянофильской идеологии, оказывается не столько конкретное предложение по проведению в жизнь реформы, сколько сам метод решения тех или иных экономических и социальных проблем. В диалоге Самарина князь Бецкий стоит на стороне буквы закона. Упрямство крестьян, отказывающихся подписывать уставные грамоты на взаимовыгодных условиях, кажется ему абсурдным и невежественным. Тверитинов терпеливо объясняет князю, что тот подходит к народу с формальной меркой. Для Бецкого существуют только юридические нормы, а в соответствии с ними свободу получают именно крестьяне, тогда как земля остается в собственности дворян до тех пор, пока не будет выкуплена крестьянами. Тверитинов возражает Бецкому: крестьянам этот порядок непонятен. Их вековой принцип: “мы ваши, а земля нашаˮ. Иными словами, индивидуальная свобода без собственности на землю не имеет ценности в глазах того, кто живет этой землей и целиком от нее зависит. Крестьяне считают, что выслужили свои наделы у царя тяжелым трудом. На это князь возражает, что народ недостаточно образован и народные предрассудки не могут влиять на распоряжения правительства, иначе общество легко дойдет до анархии и прудоновского отношения к собственности как к краже. Тверитинов парирует: “Положим, закон и будет исполняться народом, но, чтобы он был живуч и полезен, он не должен идти наперекор народному убеждениюˮ [9, c. 8].
22 Тогда Бецкий пускает в ход против доводов Тверитинова либеральный подход к частной собственности, безусловно обосновывающий благотворность срочного выкупа в противоположность идее бессрочных податей. Однако на это Тверитинов выдвигает типично славянофильское возражение: “Выкупом можно было решить вопрос крестьянский в Германии, где понятие о праве частной собственности на землю укоренилось в народе, но едва ли он применим у нас, где склад народного ума тянет не к частной поземельной собственности, а к общинному пользованию землеюˮ [9, c. 11]. Наконец, Самарин связывает славянофильскую идеализацию сельской общины с государственным началом: “Земля по их [крестьян] понятиям — собственность всего русского народа . Определить размер этого участия они предоставляют тому, кто управляет русскою землеюˮ [9, c. 8]. Понятая таким образом, крестьянская община становится слепком нации, а устройство общины отображает фундаментальные этические представления русского народа. Русская крестьянская идентичность предполагает осознание себя внутри единого народного тела, русский мужик – не фермер.
23 Издатель газеты “Деньˮ И.С. Аксаков, как следует из его переписки, придавал статье Дмитрия Самарина большое значение, считая принципиально важным донести до читателя основной принцип, из которого исходит автор. В письме к графине А.Д. Блудовой от 25 ноября 1861 г. Аксаков пишет о своей передовице в № 7 как о вступлении к статье Самарина. Фактически редактор “Дняˮ открыто противопоставляет либерализму чичеринского типа моральную экономику русского крестьянства, глашатаями которой призваны стать славянофилы. Естественным союзником славянофилов становится царь, также стоящий за “уступку бытовым воззрениям народаˮ. “У вас закричат, что всё это непрактично. Нужды нет: самая идея такого свойства, что она залезет, как заноза в голову, и помешает, я надеюсь, совершиться предполагаемому выкупу казенными крестьянами земель, им принадлежащихˮ [10, c. 213]. Статья Аксакова называлась “О трудности согласить юридическое и бытовое право в вопросе об освобождении крестьянˮ. В ней статья Самарина рекомендуется читателям прежде всего как удачный пример осуществления начала юридического с учетом начала народного.
24 Несмотря на все усилия Аксакова, экономическая проповедь Тверитинова была встречена настороженно, а в ряде случаев насмешливо. Многим казалось, что апелляции к “народной правдеˮ плохо сочетаются с фискальным трюком, который этой “народной правдойˮ обосновывается. В ответ на диалог Бецкого и Тверитинова свой диалог, под названием “Разговор мирового посредника о крестьянском делеˮ (1862), пишет великий хирург Н.И. Пирогов, живший в то время в своей винницкой усадьбе и интересовавшийся ходом крестьянской реформы. В сценке Пирогова ожесточенный спор о выкупе и других хозяйственных вопросах ведут Мировой посредник, Любопытный и Недовольный. Идею равнозначности законодательной нормы и народного обычая Пирогов представляет как проявление морального и правового релятивизма. Мировой посредник указывает на главную слабость позиции Самарина: предложенная им новация вовсе не следует народному образу справедливости, а подделывается под него. Если народное воззрение в самом деле правдиво, тогда пусть крестьяне платят налог государству, но государству в свою очередь уже незачем выплачивать ренту помещикам – все расчеты с ними окончены. Кроме того, в статье государству предлагается обманывать крестьян, убеждая их, что они собственники и платят налог; а заодно обманывать и помещиков, внушая им, что землей владеют они, хотя реально ей пользуются освобожденные земледельцы (см. [11, cтлб. 804]).
25 С иной точки зрения к статье брата подходил Ю.Ф. Самарин, также опубликовавшийся в газете у Аксакова под псевдонимом Дмитрий Рычков. Основная претензия Юрия Самарина к Дмитрию состоит в том, что, предостерегая князя от абсолютизации буквы закона, Тверитинов впадает в другую крайность, видя в исторических преданиях крестьян точно такой же строгий свод законов. Да, сущность и польза выкупной операции может быть не сразу понята крестьянами. Однако предания прошлого неизбежно уступают насущным потребностям и здравому смыслу. Свою рецензию Самарин-старший завершает сценкой с “новыми приключениямиˮ Тверитинова, представляя, чем бы обернулось на практике исполнение его предложений. Вначале сельский сход искренне радуется этой новости: теперь они свободные граждане! Дальше, однако, выясняется, что сумма оброка, которую они раньше выплачивали барину, прибавляется к подушному и земскому сбору, так что суммарный налог с пяти десятин мгновенно вырастает с полутора рублей до восьми с половиной рублей серебром, из которых в казне будет оставаться 50 копеек, а 8 рублей будет уходить на содержание пекущегося о народной правде Тверитинова. Следует заметить, что в сценке мужики достаточно быстро разгадывают этот маневр, после чего разъяснения главного героя, что это зато не оброк, а подать, перестают производить на них всякое впечатление: “Мы, батюшка – не прогневайтесь – люди темные, грамоты не знаем; по-нашему что оброк, что подать, всё восемь рублей с полтинникомˮ [12, c. 405–406].
26 Реагируя на критику, Дмитрий Самарин продолжает объяснять свою позицию в тексте под заголовком “Оброчная податьˮ. В ней продолжаются диалоги князя и Тверитинова. Но начавшаяся дискуссия затухает под действием внешнего вмешательства: спор о налогообложении и выкупе, затеянный славянофилами, вызывает недовольство государственного секретаря В.П. Буткова. В начале 60-х Буткову были отданы полномочия цензора любой литературы по крестьянскому вопросу. Свою задачу этот высокопоставленный чиновник видел в том, чтобы свести любые споры о подготовке и осуществлении реформы к минимуму. Бутков обратил особое внимание на статьи Д.Ф. Самарина. Вначале “Деньˮ был вынужден их печатать в значительно сокращенном виде, а затем Бутков распорядился, чтобы абсолютно все материалы по теме “Уставной грамотыˮ Московский цензурный комитет пересылал ему лично. Этот порядок сильно замедлил ход полемики, подрывая к ней читательский интерес, но и этого Буткову показалось мало, и очередной ответ Дмитрия Самарина на критику тот просто не допустил к публикации. И.С. Аксаков справедливо счел продолжение дискуссии на страницах “Дняˮ невозможным, поскольку одной из сторон не дают высказываться. Обсуждение программы Тверитинова было завершено волевым решением редакции (см. [13, c. 302–305], [9 , с. 18]). Самарин-младший не сразу откажется от полюбившейся ему дидактической формы: в № 51 газеты “Деньˮ за 22 декабря 1862 г. будет опубликован новый диспут Бецкого и Тверитинова, где последний снова будет рекламировать общинное землевладение [14]. Тем не менее, в памяти современников останется лишь беседа об уставных грамотах и налоге для крестьян2.
2. Небезынтересно, что спустя полвека после публикации статья Самарина удостоится лестного отзыва со стороны авторитетного историка великих реформ, секретаря ЦК партии кадетов А.А. Корнилова. Корнилов назовет статью “остроумнойˮ и согласится с выводами автора, касавшимися умонастроений крестьян вскоре после издания Манифеста (см. [15, c. 243–244]).
27 Говоря о восприятии “программы Тверитиноваˮ читающей публикой, нельзя пройти мимо отзывов из революционно-демократического лагеря. В № 8 сатирического приложения к “Современникуˮ “Свистокˮ Чернышевский помещает памфлет, подписанный псевдонимом Эфиоп. Сравнительно небольшой текст полон пародийных аллюзий, достаточно указать его полный заголовок: “Опыты открытий и изобретений. Г. Магистр Н. де Безобразов — псевдоним! Библиографическое открытие!! (Посвящается немецкому философу Фихте и русскому библиографу М.Н. Лонгинову)ˮ. Вложенное в уста Тверитинова предложение Самарина сделать из оброка подать Чернышевским воспринимается едва ли не как проект узаконенного мошенничества: “В самом деле, как сделать, чтобы люди, не желающие платить, стали платить с удовольствием?ˮ (Там же, 74) “...Подлинный г. магистр Н. Безобразов найден! Да это он, г. Д. Самарин. Абсолютное тождество этих двух имен очевидноˮ, – приходит к выводу Чернышевский (Там же, 74–75). Здесь нужно дать краткое пояснение, чтобы стало понятно, на что Чернышевский намекает.
28 Петербургский уездный предводитель дворянства, камергер Н.А. Безобразов был одним из первых представителей “партии крупных землевладельцевˮ, публично отозвавшихся об инициативе по освобождению крепостных. В 1858 г. в Берлине была напечатана его брошюра на эту тему – “Об усовершении узаконений, касающихся до вотчинных прав дворянстваˮ. В ней Безобразов, рекомендуя себя магистром законоведения, доказывает, что уничтожение крепостного права, а вместе с ним и сословных привилегий дворянства – мера преждевременная и избыточная. Несмотря на отдельные вопиющие случаи помещичьего произвола, между классами крестьян и помещиков нет неразрешимого, вытекающего из самой системы межсословных отношений, конфликта. В этой уверенности Безобразов выказывает себя единомышленником другого идеолога “аристократической партииˮ Г.Б. Бланка, писавшего, в частности: “В России рабства в том смысле, в каком оно существовало в прочей Европе, нет и не бывало: там человек принадлежал человеку, тут принадлежат одному, и то с законным ограничением, только рабочие силы другого; там были рабы, а теперь бездомные наемники, здесь подчиненные, имеющие оседлость, обеспеченные в своем существовали, связанные в своих пользах с пользами своих помещиков...ˮ [16, c. 119–120]. Безобразов не настолько идеализирует нравы русских поместий, признавая, что в настоящее время многие дворяне смотрят на крепостных крестьян как на собственное имущество, наравне с землей, скотом, хозяйственными постройками. Чтобы исправить это положение, утверждает магистр законоведения, достаточно просто внести необходимые уточнения в Свод законов, причем уточнения эти почти косметические. Необходимо устранить смешение собственно крепостного права с правом вотчинного управления: помещик владеет землей, и он же регулирует жизнь крестьян на своей земле. Однако вывод, что крестьяне на этом основании сами прикреплены к земле, то есть являются имуществом, попросту не соответствует законодательству. Это юридическая химера. Поэтому для исправления положения крестьян будет достаточно перенести некоторые статьи из одного тома Свода законов в другой, не включать крестьянские души в купчие, а указывать их в особом приложении к купчим, наконец, изобрести новые формулировки вместо слов “крепостное правоˮ и “крепостныеˮ. Последних Безобразов, к примеру, предлагал назвать “людьми, в помещичьем ведомстве состоящимиˮ.
29 Брошюра Безобразова была встречена шквалом насмешек со стороны всех, кроме узкого круга богатых помещиков, некоторые из которых впоследствии вошли в редакционный кружок газеты “Вестьˮ. «Изменить название и оставить факт! – выражал свое изумление с полос “Колоколаˮ Н.П. Огарев. – Это крайний предел иезуитизма. Как ни называй Федула Клеопатрой, он все-таки останется Федулом» [17, c. 120].
30 Таким образом, Чернышевский проводит очевидную параллель между словесной эквилибристикой Н. Безобразова и ухищрениями, предлагаемыми в статье Самарина Тверитиновым.
31 Компрометирующее для славянофила сравнение с готовностью разделял и поэт В.С. Курочкин в стихотворении “Благоразумная точка зрения (руководство для несозревших старцев и юношей)ˮ (Искра. 1862. № 6):
32 Уважая свободные мнения,
33 Быт, обычай, преданья и род,
34 Я читаю газет рассуждения
35 Как философ, юрист, патриот.
36 Но, конечно, с достоинством барина
37 Я смотрю беспристрастно на них, —
38 С точки зрения Бланка, Самарина,
39 Безобразова Н. и других [18, c. 127]3.
3. В примечании к процитированному фрагменту И.Г. Ямпольский уточнял, что Курочкин имел в виду не Григория Борисовича Бланка, а его родного брата Петра Борисовича, также примыкавшего к «партии “Вести”». Статья П.Б. Бланка “Крестьянские выборыˮ была опубликована в выпуске “Дняˮ от 4 ноября 1861 г., т.е. незадолго до выхода в свет статьи Д.Ф. Самарина (25 ноября) (См. Там же. С. 352).
40 Материал газеты “Деньˮ не прошел мимо и Достоевского. Публикация Самарина бегло, сдержанно и скорее без сочувствия упоминается в журнале “Времяˮ (см. [19, с. 41–42]).
41 Велика ли вероятность, что запись “Возможность Тверитиноваˮ отсылает нас именно к самаринскому Тверитинову, а если это так, то что это может обозначать в контексте замысла “Бесовˮ?
42 От полемики вокруг статей Самарина Достоевского на момент возникновения “важной заметкиˮ отделяет около десятилетия. Вместе с тем, в ходе работы над романом Достоевский нередко обращается к, казалось бы, устаревшим реалиям и приметам. Н.А. Безобразова не стало в 1867 г., однако на определенном этапе творческой работы Достоевского именно эта фигура становится воплощением той самой “боярской партииˮ или «партии “Вести”», к которой в романе тяготеют Юлия Михайловна фон Лембке, Артемий Павлович Гаганов и ряд других персонажей. Уже давний к началу 1870-х годов скандал с «безобразным поступком “Века”» также кочует по произведениям и замыслам писателя. В целом нет ничего необычного и в том, что Достоевский в определенный момент припоминает и статьи Д.Ф. Самарина, а также, вероятно, и пародийные отклики на них Ю.Ф. Самарина, Н.Г. Чернышевского и других. Как писателя и публициста Достоевского отличала достаточно цепкая память на имена, крылатые фразы, символические происшествия, литературные скандалы — это был весьма наблюдательный свидетель литературного процесса.
43 Предположим, Тверитинов в тетради III – это тот самый Тверитинов, что описывал преимущества общинного землевладения князю Бецкому. На что же может указывать его упоминание в подготовительных материалах к “Бесамˮ? Шатов как альтернативный Нечаеву (Верховенскому) лидер может убеждать рабочих попытаться привлечь на свою сторону государство, которое, как и в случае с оброком и выкупом, могло бы прийти на помощь людям, выступив посредником между хозяевами и работниками. Конфликты между фабричными крестьянами и нерадивыми заводчиками случались регулярно (см. [20, c. 50–51]). Стоит вспомнить и аннотацию Аксакова, писавшего о необходимости учета народного права наряду с формальным юридическим.
44 Как мы помним, замысел Достоевского предполагает “характеры и типы народные в роде как из мертвого домаˮ. В письме к брату Михаилу, отправленном в 1854 г. из Омска, Достоевский писал: “...В каторге между разбойниками я, в четыре года, отличил наконец людей. Поверишь ли: есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото. И не один, не два, а несколько. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают егоˮ (ПСС1, XXVIII1, 172, 173). В “Записках из мертвого домаˮ (1862) перед нами не просто разворачивается галерея народных типажей – чрезвычайные обстоятельства каторжной тюрьмы нагляднее знакомят нас с устройством России, нежели более “привычныеˮ социальные среды. “...Этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашегоˮ (ПСС2, IV, 257). И все же именно по необыкновенным чертам, по нетипичной концентрации сил, способностей, страстей Достоевский вместе со своим рассказчиком познает народное целое.
45 Именно это испытание, очевидно, ожидало героев Достоевского и при общении с фабричными работниками: встретив раскольника, Нечаев (Верховенский) должен был спасовать перед духовным разнообразием и психологической сложностью того народа, который участники революционного кружка так легко надеялись сагитировать. Еще в «Объявлении о подписке на журнал “Время” на 1861 год» (1860) писатель интерпретировал распространение религиозного инакомыслия следующим образом: “...разойдясь с [петровской] реформой, народ не пал духом. Он неоднократно заявлял свою самостоятельность, заявлял ее с чрезвычайными, судорожными усилиями, потому что был один и ему было трудно. Он шел в темноте, но энергически держался своей особой дороги. Он вдумывался в себя и в свое положение, пробовал создать себе воззрение, свою философию, распадался на таинственные уродливые секты, искал для своей жизни новых исходов, новых форм. А между тем его называли хранителем старых допетровских форм, тупого старообрядстваˮ (ПСС1, XVIII, 36).
46 Такое понимание Достоевским раскола создает возможность для второй, сектантской гипотезы.
47 2. Дело московского лекаря Дмитрия Евдокимовича Тверитинова (Дерюшкина), обвиненного духовными и светскими властями в распространении протестантизма среди православных, было известно специалистам по истории церкви и петровской эпохи. В некоторых источниках учение Тверитинова отождествляется с кальвинизмом4. О деле Тверитинова в контексте судеб протестантских учений в России вспоминал и В.И. Кельсиев [23, c. x–xi]. Долгое время основным источником сведений о Тверитинове и его последователях являлось одно из главнейших антипротестантских сочинений, оставленных православным богословием – “Камень верыˮ (1718) митрополита Стефана Яворского. Разбирательство по делу о московских “хулителях верыˮ стало непосредственным поводом к составлению этого труда. Во вступлении к книге митрополит Стефан задает основной круг мотивов, которые впоследствии будут развиваться во всех дальнейших сочинениях, посвященных Тверитинову: “Смолоду он пристал к некоему врачу-иноверцу, от которого научился врачебным хитростям, но при этом повредился душой от недуга еретичества. Он стал телесным врачом, но жесточайшим душевным губителем. он стал ересеучителем и, возглавив сборище губителей, стал засеивать плевелы различных ересей посреди пшеницы святого благочестия. То, что он впитал с молоком с молодости, в совершенстве лет и своей злобы стал выплевывать. Он учил не по чину, вопреки всем Вселенским и Поместным Соборам, что следует отвергнуть святые иконы, что в Святейшей Евхаристии есть только обычный хлеб, что бесполезно призывать святых, что напрасно поклоняться животворящему Кресту Господню, что не следует почитать святые мощи и молиться за умерших, а также другим нечестивым догматам, издревле проклятым Вселенскими Соборамиˮ [24, c. 18]. Стефан Яворский упоминает и учеников московского лекаря. Из них для нас наиболее интересен цирюльник Фома Иванов – наиболее фанатичный поклонник тверитиновских рассуждений. Иванов, сообщает Стефан, “достиг такой степени беснования, что по демонскому наущению, из-за своего еретичества, будучи пьяным, дерзнул надругаться даже над образом Божия угодника святого Митрополита Российского Алексия в Чудовом монастыре. по монаршескому указу звероподобный еретик Фома за свое безумное дерзновение понес соответствующее суровое наказание – смертную казнь. За это он достоин похвалы, поскольку, хотя и сотворил вначале зло, но после этого совершил добро, загладив свое злодеяние искренним покаянием, исповеданием своих грехов и публичным покаянием в своей дерзости. Остальные еретики, не покорившиеся Святой Церкви, то есть Димитрий Тверитинов с единомышленниками, на общем Совете Священного Собора были преданы анафемеˮ [24, c. 18—19].
4. См., напр.: [21, c. 248]. Интерпретация Аскоченского почти дословно воспроизводится духовным писателем Е. Н. Поселяниным: [22, c. 12].
48 Дело Тверитинова, судя по сохранившимся документам, в самом деле было значимым для своего времени, сыграв немалую роль лично в биографии Стефана Яворского и в его политической борьбе с другими видными церковными иерархами, в первую очередь с подозревавшимся в симпатиях к немецким протестантам Феофаном Прокоповичем.
49 Что касается научного и общественного интереса к Тверитинову и его адептам, то, надо полагать, решающую роль в возрастании этого интереса сыграли исследования молодого церковного историка, будущего профессора Киевской духовной академии Ф. А. Терновского (1838–1884). В 1862 г. Терновский защитил магистерскую диссертацию по теме “Местоблюститель патриаршего престола митрополит рязанский Стефан Яворский и Димитрий Тверитиновˮ. В 1864 г. диссертация была дополнена автором и переиздана под названием “Митрополит Стефан Яворский: биографический очеркˮ в “Трудах Киевской духовной академииˮ. Годом ранее в Москве и Казани издавались статьи по теме диссертации из журнала “Православное обозрениеˮ и материалы следствия по делу ([25], [26]).
50 В конце 1860-х – начале 1870-х годов, незадолго до начала работы Достоевского над “Бесамиˮ и непосредственно во время этой работы, в свет выходит сразу несколько трудов по истории православной церкви и русского религиозного раскола, в которых более или менее подробно излагается биография и основные взгляды Дмитрия Тверитинова. Для Достоевского, с его неоднозначным отношением к фигуре и историческим заслугам Петра, особенно интересным и важным могло показаться как раз то, что Тверитинов действует в петровское время и во многом заимствует свои воззрения из Немецкой слободы. Рецепция немецкого протестантизма московским лекарем могла быть рассмотрена в качестве наглядного примера взаимодействия русского национального сознания с европейской цивилизацией. Общим местом в литературе по расколу становится утверждение линии духовной преемственности: вначале протестантские вероучения просачиваются на русскую почву в царствование Ивана IV (так появляются так называемые рационалистические секты Матвея Башкина и Феодосия Косого), затем влияние протестантов достигает пика в эпоху Петра, а затем теряет европейские черты, порождая секты духоборов и молокан. Следует заметить, что для 1860-х – 1870-х гг. довольно типичным является сочувственное отношение к ересям и сектам как к проявлению духовных поисков и свободомыслия русского народа. Тверитинов – промежуточное звено между привнесенным Петром лютеранством и современными протестантскими сектами.
51 Наиболее отчетливо эта идея выражена и развита в трудах популярного публициста и историка Ф.В. Ливанова, чье имя было, несомненно, знакомо Достоевскому и даже упоминалось им в записных тетрадях к роману (См. ПСС1, XI, 150; XII, 219, 350). В первой части своего известного труда “Раскольники и острожникиˮ (1869) Ливанов соглашается с теми, кто пишет о персональных симпатиях Петра к лютеранам и о том, что бурные и резкие преобразования императора поколебали религиозные убеждения народа, дав повод к брожению умов и возникновению ересей. Вместе с тем историк настаивает: учение Тверитинова не было простой калькой ни с лютеранства, ни с какого-либо еще протестантского верования: более того, целый ряд утверждений Тверитинова и его учеников, насколько можно судить по материалам следствия, прямо противоречат лютеранским догматам. Ливанов настаивает на глубоко самобытном характере “русского протестантизмаˮ, его укорененности в духовных и интеллектуальных потребностях самого народа, так что мы можем говорить о полноценном “реформационном движении русскомˮ [27, c. 192]. В своем анализе Ливанов пытается уйти от чрезмерного соотнесения тех или иных тенденций религиозной жизни с конкретными историческими лицами: Лютер дал имя лютеранству, но лютеранство жило прежде Лютера; русская реформация не имела лидеров, и Тверитинов также не мог бы претендовать на этот статус. Популярность рационалистических толков в народе обусловлена не столько деятельностью “ересеучителейˮ, сколько объективными историческими условиями, такими, как деградация и падение авторитета официальной церкви: “...Духовенство подверглось полной деморализации, унизилось пред аристократизмом XVIII века, на который тогда изливались милости и привилегии, отнимаемые у духовенства, и в чувстве этого самоунижения и раболепства пред обществом, при отсутствии сил и средств подняться на высоту общественного положения, окончательно упало нравственно, закоснело в бессознательности своего назначения и свыклось с худым мнением о нем общества, отчего, без зазрения совести, не дорожило уже собою... Народ и общество московское отшатнулись, вследствии сего, от духовенства окончательно, и рационализм, в последнем представителе своем, Тверитинове и его учениках, полил потоком по России...ˮ, – заключал Ливанов [27, c. 395].
52 В комментарии к записным тетрадям Достоевского Н.Ф. Буданова обращает внимание на знакомство писателя с разгромными рецензиями В.И. Кельсиева на ливановские сочинения в журнале В.В. Кашпирёва и Н.Н. Страхова “Заряˮ. Так, в апрельском номере журнала за 1870 г. Кельсиев открыто обвиняет Ливанова в “проповеди молоканстваˮ: с точки зрения рецензента, автор явно утратил необходимую дистанцию с предметом изучения и превратился из рассказчика в своего рода миссионера. При этом Кельсиев прямо пишет о некомпетентности Ливанова в целом ряде вопросов, о которых тот берется писать, а также о недопустимом тоне предисловия к переизданию “Раскольников и острожниковˮ 1870 г. Отдельные обороты из предисловия Ливанова, действительно, производят странное впечатление: «Первое издание нашей книги “Раскольники и Острожники” вызвало со всех концов России благодарность за беспристрастный взгляд на дело раскола и фактическое разоблачение так называемых тайн сектантских... Нам довелось получать благодарственные письма от всех слоев русского общества. Все желают одного: света и света для темных дел раскольничьих... ближе к развязке!» [27, c. I] Всех своих критиков Ливанов подозревает в тайной работе на богатых раскольников, нередко опускаясь до прямых оскорблений и распространения ложных слухов. О самом Кельсиеве Ливанов пишет как о недоучке, считающим себя турецким султаном (намек на поездки Кельсиева в Турцию) и сидящим в “желтом домеˮ [28, c. iii–iv].
53 Очевидно, именно насмешки Кельсиева над обидчивостью и самомнением Ливанова повлияли, как отмечал В.А. Туниманов, на соответствующую запись в тетради Достоевского: «Нечаев страшно самолюбив, но как младенец (Ливанов). “Мое имя не умрет века, мои прокламации — история, моя брошюра проживет столько же, сколько проживет мир”» (ПСС1, XI, 150; XII, 219). Кельсиев приводил буквальную цитату из предисловия ко второму тому “Раскольников и острожниковˮ: “...изданные нами книги, по своим источникам и разработке оных, послужат краеугольным камнем всех последующих исследований сих любопытных сект, и книги наши проживут […] столетия; потому не нам обращать серьезное внимание на жалкие завывания малограмотных фельетонистов и бездарных рецензентов – неучей, неспособных отличить даже поповца от беспоповца...ˮ [28, c. i]
54 Внимательное отношение Достоевского к Кельсиеву должно было объясняться его заслугами в деле изучения народных верований. Василий Иванович Кельсиев (1835–1872) окончил коммерческое училище за счет Российско-американской компании и по условиям соглашения должен был отработать свое обучение на Аляске. Отправившись морским путем в Ситку (Ново-Архангельск) на Аляске, Кельсиев сбежал с рейса в Плимуте, а затем перебрался в Лондон, где стал сотрудником Герцена и Огарева. Именно Кельсиеву принадлежала идея привлечь на сторону революционного движения в России раскольников – старообрядцев и сектантов. Энергичный, добросовестный и любознательный, Кельсиев собрал и проанализировал огромный массив полевой и архивной информации, принимал участие в издании огаревской газеты “Общее вечеˮ, нелегально посещал Москву и Петербург, вел агитацию в среде австрийских старообрядцев и осевших в Турции казаков-некрасовцев, мечтал основать русскую колонию на Дунае. За время эмиграции от нищеты и болезней скончались родной брат Кельсиева, а также его жена и двое маленьких детей. Сломленный семейными трагедиями и неудачами всех его политических проектов, он разочаровался в прежних взглядах, официально вернулся в Россию и публично отрекся от прежних убеждений, за что был помилован властями. Остаток лет Кельсиев проработал в журналах “Заряˮ, “Русский вестникˮ, “Всемирный трудˮ и других. Есть основания предполагать, что фигура Кельсиева, его необычная судьба и редкие познания в области народной жизни могли послужить Достоевскому при разработке образа Шатова в “Бесахˮ (См. об этом ПСС1, XII, 232–233).
55 В своей рецензии Кельсиев пытался продемонстрировать истоки суждений Ливанова и ему подобных, считавших старообрядчество и мистические секты плодом народного невежества и фанатизма, а вероучения, тяготевшие к европейскому протестантизму, напротив, проявлением здравомыслия и тяги к просвещению. С точки зрения Кельсиева, такой подход является порождением либеральных симпатий русского образованного общества, которое в рецензии “Зариˮ названо “по-ливановски молоканствующимˮ [23, c. 129]. Фактически же и русское молоканство, и западный протестантизм, и мода на них у определенной части либеральной публики – явления бесплодные, порождения интеллектуальной и духовной лени, трусости. Протестантские учения, с их отрицанием чудес, обрядности и предметов поклонения, пытаются предложить человеку удобный (в терминах записных тетрадей Достоевского можно было бы сказать “пищеварительныйˮ) компромисс между верой и неверием. Честный протестант или молоканин рано или поздно признается сам себе, что его убеждения требуют либо воссоединения с “истиннойˮ религией (православием или католичеством), либо тотального отказа от идеи Бога, принятия атеизма [23, c. 124–125].
56 В публицистике Достоевского нетрудно отыскать рассуждения, близкие подходу Кельсиева. Так, в статье “Три идеиˮ из январского “Дневника писателяˮ за 1877 г. читаем: “…Лютеров протестантизм есть уже факт: вера эта есть протестующая и лишь отрицательная, и чуть исчезнет с земли католичество, исчезнет вслед за ним и протестантство, наверно, потому что не против чего будет протестовать, обратится в прямой атеизм и тем кончитсяˮ (ПСС1, XXV, 8). Впрочем, критика протестантизма у Достоевского простирается гораздо дальше насущных вопросов, и в этом его взгляд отличается от взгляда Кельсиева. Достоевский, как и Кельсиев, видит в протестантизме критику, отторжение католичества, камуфлированное в форму самостоятельной религии, каковыми лютеранство или англиканство, по существу, не являются. Однако в противостоянии католиков и лютеран Достоевский, видимо, находясь под влиянием идей Н.Я. Данилевского, распознает и цивилизационный конфликт – девятнадцативековое противоборство римской и германской идеи. Вся Германия, убежден Достоевский, выросла из мечты о крушении Рима, и как только эта мечта будет полностью воплощена, исторический смысл существования германской нации будет утрачен.
57 Именно этими размышлениями, к примеру, обусловлено отношение Достоевского к штундизму: штунда, по мнению, высказанному им со страниц “Гражданинаˮ в 1873 г., явление сколь случайное, столь и национальное. Русский крестьянин пришел к немцу поучиться хозяйственности и правде, движимый желанием очнуться, обретя свободу после Манифеста 19 февраля. “Главное, правды захотелось, правды во что бы ни стало, даже жертвуя всем, что было до сих пор ему свято. Потому что никаким развратом, никаким давлением и никаким унижением не истребишь, не замертвишь и не искоренишь в сердце народа нашего жажду правды, ибо эта жажда ему дороже всегоˮ (ПСС1, XXI, 58). Желая правды, мужики из Херсонской губернии тянутся к немецкому пастору лишь потому, что православное духовенство своих пастырских функций не исполняет. Вот почему люди увлечены ложным путем: “Ну какой в самом деле наш народ протестант и какой он немец? И не заключается ли всё, всё, чего ищет он, в православии? Не в нем ли одном и правда и спасение народа русского, а в будущих веках и для всего человечества? Не в православии ли одном сохранился божественный лик Христа во всей чистоте?ˮ (Там же, 59).
58 В разбираемом нами фрагменте из записной тетради Достоевского упомянуты раскольники. В разговоре со Ставрогиным о перспективах политической агитации на шпигулинской фабрике Петр Верховенский ссылается на суждение Шатова: “...Шатов уверяет, что если в России бунт начинать, то чтобы непременно начать с атеизма. Может, и правдаˮ (ПСС1, Х, 180). В логическом переходе разговора от пропаганды атеизма к возможным беспорядкам на фабрике можно увидеть структурную параллель с записью на странице 60. В этом случае возможность Тверитинова – это возможность облечь социальный протест в религиозные формы.
59 Ливанов отдавал должное не только миссионерской убедительности Тверитинова, но и его организационным способностям. Тверитинов был медиком по роду занятий, а потому “звание врача и обширная практика давали ему возможность сближаться со всеми классами общества...ˮ [27, c. 182–183] Сама пропаганда сводилась к простому и убедительному приему: Тверитинов раздавал всем желающим тетрадки с выдержками из Священного писания и краткими комментариями. По утверждению Ливанова, цитаты из тетрадок Тверитинова до сих пор используются молоканами в повседневной жизни [27, c. 183]. Исследователь Ф.А. Терновский комментировал состав тетрадей следующим образом: “Самостоятельной работе Д. Тверитинова принадлежала только группировка текстов и надписаний; все остальное взято из Библии и отцев» [29, c. 115].
60 В заключение укажем на еще один важный довод в пользу второй гипотезы. Обвинения, предъявленные духовным и светским судом Тверитинову и его ученикам, как бы распадаются на две части: с одной стороны, еретиков наказывали за распространение протестантизма, с другой – за иконоборчество. К примеру, 21 марта 1715 г. тверитиновское дело слушалось в Канцелярии Сената именно как “иконоборноеˮ (см. [30, стлб. XIII]). Следует заметить, что следствие и суд о Тверитинове и его товарищах длилось не один год. Гражданские власти, согласно разысканиям Ф.А. Терновского, не исключая императора Петра, склонялись к тому, чтобы отпустить лекаря на свободу, приняв от него покаянное письмо. Рассматривался план торжественного оглашения воссоединения Тверитинова с церковью, дабы восстановить доброе имя врача. Однако Стефан Яворский убедил церковные и светские власти в том, что покаяние, принесенное Тверитиновым и другими, притворное, и что возвращать еретикам свободу не следует, а дознание надлежит возобновить. Участников религиозных собраний регулярно разлучали, переводя из одного монастыря в другой. Именно в это время случилось то надругательство над иконой, о котором писал в “Камне верыˮ еще митрополит Стефан Яворский. Из авторов, современных Достоевскому, наиболее полно и красноречиво этот эпизод пересказывал С.М. Соловьев в XVI томе “Истории России с древнейших временˮ (“История России в эпоху преобразованияˮ, т. IV): «...Один из еретиков, Фома Иванов , был отдан под начал в Чудов монастырь, и велено его в оковах приводить в церковь во время службы; 5 октября [1714 г.], после заутрени, Фома вынул косарь5, принесенный им тайно из кельи, и перерубил по лицу образ св. Алексия митрополита “в церкви Благовещения, за железною решеткою стоящий по человечеству резной на серебре”; монахи и лампадчики едва успели схватить его и удержать. Приведенный в Духовный патриарший приказ, Фома сказал: отец его был посадский человек и жил в Твери; он, Фома, учился грамоте у попа; 22 года тому назад приехал в Москву, жил в разных домах, нанимался работать, на исповеди не бывал, в церкви хаживал и молился истинному богу, а иконам не поклонялся; в прошлом 1713 году велено сыскать его вПреображенский приказ, где расспрашиван об иконоборстве, послан был в Петербург, оттуда – в Чудов монастырь и порубил образ для того, что икон, креста и мощей не почитает и не поклоняется, ибо иконы и крест – дела рук человеческих, а мощи его, Фому, не милуют; призывания святых и молитвы за умерших не приемлет, в евхаристии не верует быти истинному телу и крови Христовой, но просвира и вино церковное просто, и в книгах Ветхого и Нового завета не нашел ничего этого. Ни у кого не учился, до всего дошел сам, других не учил и не знает, кто бы с ним одинаково думал; подал покаяние, чтоб получить свободу, а если б получил свободу, творил бы прежнее; лекарь Тверитинов ему брат двоюродный» [31, c. 343–344].
5. Разновидность тяжелого хозяйственного ножа.
61 Мотив иконоборчества занимает важное место в структуре романа “Бесыˮ. Наиболее подробно он рассмотрен польской исследовательницей Д. Вальчак, возводящей размышления Достоевского о сходстве между иконоборчеством и нигилизмом к цитате из письма Белинского к Гоголю: “Основа религиозности есть пиэтизм, благоговение, страх Божий. А русский человек произносит имя Божие, почесывая себе задницу. Он говорит об образе: годится – молиться, не годится – горшки покрывать. Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народˮ (Белинский, Х, 215) [32, c. 71]. В самом романе перед нами проходит целая вереница иконокластов, как, например, подпоручик, ударивший и укусивший своего командира: “Сомнения не было, что сошел с ума, по крайней мере обнаружилось, что в последнее время он замечен был в самых невозможных странностях. Выбросил, например, из квартиры своей два хозяйские образа и один из них изрубил топором; в своей же комнате разложил на подставках, в виде трех налоев, сочинения Фохта, Молешотта и Бюхнера и пред каждым налоем зажигал восковые церковные свечкиˮ (ПСС1, Х, 269). Одним из самых ярких эпизодов в “Бесахˮ становится и эпизод поругания иконы Богородицы. Сошлемся на ценное наблюдение Вальчак: «Автором проводится четкое различие между самим ограблением образа – кражей части драгоценных камней из ризы – и “глумительным кощунством”, которым был запуск живой мыши за стекло иконы (хотя, в отличие от кражи, мышь не причинила никакого физического вреда образу)» [32, c. 72]. Приведем, вслед за нашей коллегой, упрек, который кидает Петру Верховенскому Федька-каторжный: “Я, видишь, Петр Степанович, говорю тебе это верно, что обдирал; но я только зеньчуг поснимал, и почем ты знаешь, может, и моя слеза пред горнилом всевышнего в ту самую минуту преобразилась, за некую обиду мою, так как есть точь-в-точь самый сей сирота, не имея насущного даже пристанища. А ты пустил мышь, значит, надругался над самым Божиим перстом. И не будь ты природный мой господин, которого я, еще отроком бывши, на руках наших нашивал, то как есть тебя теперича порешил бы, даже с места сего не сходя!ˮ (ПСС1, Х, 428)
62 Вальчак заключает, что Достоевский проводит четкую взаимосвязь между нигилизмом и иконоборчеством с одной стороны и иконой, церковью и государством – с другой. Ко времени публикации “Бесовˮ эти мотивы стали уже типичными в жанровой поэтике антинигилистического романа (исследовательница приводит пример из романа Вс. Крестовского “Кровавый пуфˮ) (см. [32, c. 73, 74–75]). На наш взгляд, введение в наброски имени Тверитинова, может послужить лишним указанием на то, что иконоборческая тема в “Бесахˮ простирается гораздо дальше “антинигилистическогоˮ жанрового задания.
63 Сама Вальчак неслучайно упоминает Кириллова, который, по меткому наблюдению Петра Верховенского, верует, “пожалуй, еще больше попаˮ (ПСС1, Х, 471). Обратимся к более позднему тексту – очерку “Власˮ из “Дневника писателяˮ за 1873 г. Достоевский проводит тонкий психологический анализ поступка двух деревенских парней, один из которых вызвал своего приятеля на неслыханную дерзость, на богохульство: вынуть изо рта причастие, отойти в укромное место и выстрелить в причастие (т.е. в тело Христово) из ружья, расстрелять Иисуса. Юноша, не в силах противиться соблазну и трепеща от ужаса, исполняет почти все условия спора, но в последний момент видит перед собой распятого Христа и падает без чувств. Для Достоевского в этом эпизоде сконцентрированы все проблемы русской духовной жизни: потребность в серьезных нравственных испытаниях, в постоянном познании добра и зла, завороженном изучении бездны; и при том безошибочный инстинкт сердца, которое в последний момент не позволило совершиться ужасному греху, сознание которого могло бы навсегда уничтожить молодого крестьянина. Достоевский пишет о типе русского безобразника, который “прежде всего сам страдалецˮ (ПСС1, XXI, 36). Заметим, что надругательство над причастием – гораздо более изощренная форма богохульства, нежели насмешка над иконой или даже ее уничтожение, несмотря на семиотическую близость этих деяний. Тем не менее, и в том, и в другом случае Достоевский оставляет пространство для разных интерпретаций. Последует ли за надругательством покаяние и примирение? Свидетельствует ли иконоборчество о поиске истины или об отпадении от нее? Разорение драгоценной ризы может обернуться глубоким пониманием своего проступка, а неудавшийся выстрел в причастие – драматичным духовным переломом.
64 За подобными случаями Достоевский видит не только теологические и этические, но и социальные проблемы. Так, во “Власеˮ он интересуется не только судьбой стрелка, но и судьбой его искусителя. Вопрос о том, раскаялся ли другой парень, подговаривавший друга, представляется писателю важным в свете общественных перемен, вызванных реформами: “...Что, если это и впрямь настоящий нигилист деревенский, доморощенный отрицатель и мыслитель, не верующий, с высокомерною насмешкой выбравший предмет состязания, не страдавший, не трепетавший вместе с своею жертвою, как предположили мы в нашем этюде, а с холодным любопытством следивший за ее трепетаниями и корчами, из одной лишь потребности чужого страдания, человеческого унижения, – черт знает, может быть, из ученого наблюдения?ˮ (Там же, 40) Достоевский допускает вероятность того, что, освободившись, крестьянская молодежь начнет по-своему переживать все те интеллектуальные искушения, через которые проходят их сверстники-горожане.
65 Отсюда следует, что возможность Тверитинова подразумевает различные варианты пограничного религиозного опыта: пересмотр православных канонов и обрядов, стихийное иконоборчество, увлечение атеизмом, а может быть, и наоборот, путь штунды, испытание протестантизмом?
66 Так или иначе, эти сюжетные варианты не были реализованы, по крайней мере в том схематическом виде, в каком они были обозначены на странице 60. Замысел “Бесовˮ продолжил трансформироваться. Тверитинов первой или второй гипотезы, вероятно, послужил Достоевскому вспомогательным материалом, опорной точкой для дальнейших размышлений над композицией произведения. Вымышленный филантроп из диалогов Самарина или религиозный вольнодумец петровского времени, он не занял в ряду исторических образов и прототипов романа того же места, что Грановский или Нечаев. Однако и такая крохотная деталь может быть полезна литературоведу при реконструкции идеологического и философского контекста романа “Бесыˮ.

Библиография

1. ПСС1 – Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1972–1990.

2. ПСС2 – Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: В 35 т. СПб.: 2013–.

3. Белинский – Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М.: Издательство АН СССР, 1953–1959.

4. К истории нечаевского процесса. (Донесения и письма Н.Д. Горемыкина) // Красный архив. 1930. Т. 6 (43). С. 111–165.

5. Записные тетради Ф.М. Достоевского / Подг. Е.Н. Коншиной, И.И. Игнатовой. М.; Л.: Academia, 1935.

6. Тверитинов А.Н. Об объявлении приговора Н.Г. Чернышевскому, о распространении его сочинений на французском языке в Западной Европе и о многом другом. Воспоминания. СПб., 1906.

7. Кантор Р.М. Тверитинов, Алексей Николаевич // Деятели революционного движения в России. Биобиблиографический словарь. Т. II. Семидесятые годы. Вып. IV. С–Я. М.: Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев, 1932. Стлб. 1681–1683.

8. Петров Ф.А. Популяризатор идей Чернышевского // Вопросы истории. 1979. № 8. С. 174–178.

9. Цимбаев Н.И. Славянофильство: из истории русской общественно-политической мысли XIX века. М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2013.

10. Нольде Б.Э. Юрий Самарин и его время. Paris: [б. и.,] 1926.

11. Христофоров И.А. Судьба реформы: Русское крестьянство в правительственной политике до и после отмены крепостного права (1830–1890-е гг.). М.: Собрание, 2011.

12. Самарин Д.Ф. Уставная грамота // Самарин Д.Ф. Собрание статей, речей и докладов. Т. I. Крестьянское дело. М.: Типолитография товарищества “И.Н. Кушнерев и К°ˮ, 1903. С. 1–18.

13. Аксаков И.С. Письмо к А.Д. Блудовой // Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. Т. IV. Ч. 2. СПб.: Императорская Публичная библиотека, 1896. С. 212–214.

14. Пирогов Н.И. Разговор мирового посредника о крестьянском деле с любопытным и недовольным // Пирогов Н.И. Сочинения. Т. I. Киев: Пироговское общество, 1914. Стлб. 794 –816.

15. Самарин Ю.Ф. Ответ на статьи Д.Ф. Самарина, напечатанные в №№ 7 и 10 “Дняˮ // Самарин Ю.Ф. Сочинения. Т. IV. М.: Товарищество типографии А.И. Мамонтова, 1911. С. 385–418.

16. Попельницкий А.З. Специальная цензура книг и статей по крестьянскому вопросу в 1861–1862 гг. // Русская старина. 1916. Т. 165. Февраль. С. 294–309.

17. Самарин Д.Ф. Передел общинных полей // Самарин Д.Ф. Собрание статей, речей и докладов. Т. I. Крестьянское дело. М.: Типолитография Товарищества “И.Н. Кушнерев и К°ˮ, 1903. С. 228–244.

18. Корнилов А.А. Деятельность мировых посредников // Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Т. V. М.: Типография Товарищества И.Д. Сытина, 1911. С. 237–252.

19. Бланк Г.Б. Русский помещичий крестьянин // Труды Вольного экономического общества.1856. Т. 2. № 6. Отд. II. С. 117–129.

20. [Огарев Н. П.] Разбор брошюры Н. Безобразова «Об усовершенствовании узаконений, касающихся до вотчинных прав дворянства» // Колокол. 1858. Л. 15. 15 мая. С. 117–122.

21. Поэты «Искры»: В 2 т. Т. 1. В. Курочкин. Л.: Советский писатель, Ленинградское отделение, 1987.

22. Наши домашние дела. Современные заметки // Время. 1862. № 7. С. 35—64.

23. Трефилова Л.А. Землевладение и землепользование горнозаводского населения посессионных заводов Пермской губернии в 1861–1917 гг. // Из истории рабочего класса и крестьянства Пермского края. Сб. ст. Пермь: Пермское книжное издательство, 1965. С. 46–68.

24. Аскоченский В.И. Киев с древнейшим его училищем Академиею. Ч. I. Киев: Университетская типография, 1856.

25. Поселянин Е. Н. Русская церковь и русские подвижники 18-го века. СПб.: И. Л. Тузов, 1905.

26. Кельсиев В.И. Сборник правительственных сведений о раскольниках. Вып. 1. Лондон: Trübner & C°, 1860.

27. Стефан Яворский, Митрополит Рязанский и Муромский. Камень веры Православно-Кафолической Восточной Церкви. СПб.: Общество Памяти Игуменьи Таисии, 2010.

28. Терновский Ф.А. Московские еретики в царствование Петра I. Материалы по делу о Тверитинове. [Казань, 1863].

29. Терновский Ф.А. Следственное дело о московских еретиках в царствование Петра I и полемические сочинения против них. М.: Университетская типография (Катков и К°), 1863.

30. Ливанов Ф.В. Раскольники и острожники. Очерки и рассказы. Т. I. СПб.: Типография доктора М. Хана, 1869.

31. Ливанов Ф.В. Раскольники и острожники. Очерки и рассказы. Т. II. СПб.: Типография доктора М. Хана, 1870.

32. Терновский Ф.А. Московские еретики при Петре I (Окончание) // Православное обозрение. 1863. Т. XI. С. 111—135.

33. Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т. 1. СПб., 1868.

34. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. XVI. М.: Университетская типография (Катков и К°), 1866.

35. Вальчак Д. Нигилист и икона. Революционеры-иконоборцы в романе Ф. М. Достоевского “Бесыˮ // LibriMagistri. 2018. V. С. 70–76.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести