Везде
Советская “оборонная литература” начала 1930-х годов и (анти)колониализм: литературное оформление новой идеологии
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Советская “оборонная литература” начала 1930-х годов и (анти)колониализм: литературное оформление новой идеологии
Аннотация
Код статьи
S241377150016294-6-1
DOI
10.31857/S241377150016294-6
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Бурцева Алла О. 
Аффилиация: Научно-издательский центр “Ладомир”
Адрес: Россия, 123365, г. Москва,Зеленоград, ул. Заводская, д. 4
Выпуск
Том 80 Номер 4
Страницы
34-42
Аннотация

Статья посвящена проблеме советской пропаганды в литературе, а именно комбинации антиколониального и оборонного аспектов. Литературное объединение Красной армии и Флота было основной организаций, включавшей оборонную тему в советский литературный дискурс. Объединение издавало журнал “ЛОКАФ”, перед которым ставилась задача превратить всю литературу в “оборонную”. Это определение было изобретено самими членами объединения. Советская пропаганда в период между двумя мировыми войнами была направлена в том числе на убеждение читателя в том, что новая война неизбежна из-за “империалистических&8j1; амбиций иностранных правительств. Этот аспект также реализовывался в сочетании оборонной и колониальной тем. Это сочетание порождало особые литературные паттерны. Писатели разрабатывали специфические стратегии, чтобы соответствовать избранной пропагандистской линии. Они сочетали свою привычную тематику (например, Центральная Азия или морская тема) с антиколониальным пафосом разными способами. Литературная критика также интегрировала колониальную тему в оборонную литературу, чтобы продемонстрировать, что колониализм – тоже проблема обороны. Читатель должен был понять, что политика СССР по существу антиколониальная, а оборонная литература – таким образом легитимировать внешнюю и внутреннюю политику СССР.

Ключевые слова
советская литература, оборонная литература, пропаганда в литературе, колониализм, история советского журнала, советские литературные организации 1930-х годов
Источник финансирования
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 20-012-00549 А.
Классификатор
Получено
22.09.2021
Дата публикации
22.09.2021
Всего подписок
15
Всего просмотров
1726
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
920 руб. / 16.0 SU
1 В период между двумя мировыми войнами советская пропаганда особое внимание уделяла теме обороны страны. Литературное объединение Красной армии и флота (ЛОКАФ), созданное в 1930 г., стало проводником этой темы в работе с писателями. Привлекая как опытных, так и начинающих авторов, объединение способствовало появлению целой литературы, получившей название “оборонной”. Так называли свои произведения сами литераторы – члены объединения. Понятие “оборонная литература” охватывало не только тексты этих авторов, декларировалась установка на то, что вся советская литература в той или иной степени должна быть оборонной [1, с 159–161]; [2, с. 231–233]. Центральным печатным органом объединения стал московский журнал “ЛОКАФ”1. В журнале публиковались художественные тексты, рецензии и публицистика, связанные с оборонной тематикой. Постепенно формировалось представление о том, какой должна быть оборонная литература, какие тексты считать образцовыми, какие подлежат критике. После постановления “О перестройке литературно-художественных организаций” объединение было преобразовано в Комиссию оборонной художественной литературы Союза советских писателей, фактически сохранив свои позиции в литературном поле [2, с. 230]. Все эти факторы привели к формированию своеобразного канона оборонной литературы внутри соцреалистического.
1. С 1933 г. журнал стал выходить под названием “Знамя”, так как ЛОКАФ был распущен в октябре 1932 г. в связи с апрельским Постановлением “О перестройке литературно-художественных организаций” [3, с. 50]. В этой статье речь пойдет о периоде, совпадающем с существованием ЛОКАФ, за исключением более поздней рецензии, которая позволяет проследить, насколько опубликованная в 1931 г. пьеса Всеволода Иванова соответствовала запросу критики.
2 Тезис о всеохватности оборонной темы, растиражированный за счет мощных пропагандистских ресурсов объединения, пересекался и вступал во взаимодействие с другими аспектами отражения советской идеологии в литературе. Одна из смежных тем, которая активно обсуждалась в начале 1930-х гг. – деколонизация новых советских республик. Конечно, в связи с этой темой возникает вопрос о раннесоветских колониальных тенденциях (и о том, корректна ли такая терминология; см. [4, с. 35–45]; [5, с. 5–6]), однако нас интересует в первую очередь советское отрицание колониальности, декларация освобождения, которое новая власть принесла прежде угнетенным народам. С колониальной темой оказывается связана тема борьбы с империализмом, что возвращает нас к оборонной литературе, готовившей советского человека к будущей войне.
3 Действительно, в журнале “ЛОКАФ” особое внимание уделяется теме “колониального гнета”, причем она развивается по двум векторам: прославление советской политики в национальных республиках и разоблачение империалистических амбиций других стран, точнее той литературы, где они реализуются. В рамках этой модели такие писатели, как Всеволод Иванов с его интересом к культуре Востока, противопоставляются писателям вроде Редьярда Киплинга, у которого восточная тема толкуется советскими литераторами и публицистами как воспевание империализма. Сопряжение колониальной и оборонной темы было сознательной установкой редакции. Так, в тезисах одного из докладов на заседании редколлегии отдельным пунктом плана по критическому отделу упоминаются
4 I Национальный вопрос и колонии. Отражение царской нац политики в дореволюционной русской литературе.
5 II Западный колониальный роман.
6 III “Поэты-конквистадоры” – Гумилев, Киплинг (РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 18).
7 В этой статье нам хотелось бы описать, что происходило с колониальной темой в советской оборонной литературе на стадии ее становления. Если говорить о предполагаемом воздействии на читателя (а конечной целью оборонной литературы так или иначе было формирование соответствующих настроений), то тексты на подобную тему должны были создать образ страны-освободителя, противопоставленной странам-колонизаторам, которые при любом удобном случае готовы начать новую войну, тем самым закрепляя свои амбиции. Аудитория журнала “ЛОКАФ” должна была получить четкое представление о том, что советская политика по существу деколонизирующая и деколонизация — одна из целей социалистической революции в любой стране. Такого рода установка порождала ясную литературную и критическую программу. Писатель был призван взять за основу удобную, привычную для него тему и добавить в нее “колониальные” аспекты.
8 Колониальная тема должна была породить соответствующую риторику негативной и позитивной оценки. Помимо собственно слова “колониальный”, которое, как мы увидим, использовалось непоследовательно, возникают такие характеристики как “экзотика” и “национализм”. Последнее понятие противопоставлено понятию “национальный”. Советский писатель должен высвечивать национальные особенности, избегая “буржуазного национализма”, под которым подразумевался, по-видимому, сепаратизм внутри СССР [4, c. 9]. Что касается “экзотики”, вероятнее всего, наполнение этого понятия до конца не понимали сами критики.
9 От соединения колониальной темы с оборонной можно ожидать характерных повторяющихся паттернов, особой риторики и ориентации на неподготовленного читателя, которому следует разъяснить, что такое колониальные амбиции и как им противопоставлена советская политика. Такие аспекты нам бы и хотелось рассмотреть в этой статье. Также заслуживает внимания сам механизм сочетания оборонной темы с колониальной. Как кажется, здесь можно ожидать разнородных стратегий, так как далеко не всегда эта связь представляется очевидной.
10 В советской литературе 1930-х годов тема деколонизации часто возникает в связи с республиками советской Центральной Азии. В силу особенностей этого региона власть выбрала удобную стратегию легитимации: противопоставление “колониального гнетаˮ “раю сталинской эпохиˮ (именно эти обороты используются в публичных выступлениях; см., например: РГАЛИ. Ф. 3256. Оп. 1. Ед. хр. 90. Л. 2; РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 6. Ед. хр. 56. Л. 33). Советская оборонная литература удачно вписывалась в эту линию, так как под остатками колониального гнета понималось басмачество (движение в Центральной Азии, которое находилось в оппозиции к советской власти; в советском дискурсе басмач фактически приравнивался к бандиту [4, c. 174]). Необходимо было представить борьбу с басмачами (к началу 1930-х годов конфликт практически сошел на нет) как оборону границ новых республик от бывших угнетателей. Заметим, что оборонная литература постоянно обращалась к недавней истории, в частности, к Гражданской войне, чтобы “учиться на героизме прошлой революционной борьбы” [6, с. 136]; см. также: [7, с. 175]. Легитимация советской национальной политики могла осуществиться только через разрешение локальных конфликтов. Это было реализовано в создании образа врага, почти ушедшего в прошлое, но готового вновь появиться в будущем.
11 Тема советской Центральной Азии и обороны ее границ в журнале “ЛОКАФ” вводится прежде всего пьесой Всеволода Иванова “Компромисс Наиб-Хана. Сцены пограничной жизни”, опубликованной в номере 2 за 1931 г.2
2. Позднее пьеса была напечатана в альманахе “Туркменистан весной” (1932), составленном по материалам писательской поездки в Туркмению. Поездка состоялась весной 1930 г., альманах, вероятнее всего, начали готовить в начале 1931 г. Тем интереснее, что “Компромисс Наиб-Хана” оказался напечатан в “ЛОКАФ” уже в февральском номере. Складывается впечатление, что писатель работал над “сценами” крайне быстро или заранее озаботился заготовками. Подробнее о писательских поездках в Туркмению см.: [8]; [9].
12 Действие пьесы разворачивается весной 1930 г. “в совхозе Кабиль, неподалеку от р. Аму-Дарьи, в Афганистане и в пограничном с Афганистаном городке М.”. Наиб-хан, “эмигрант, бывш властитель Хивы и Туркмении” прячется в Афганистане и всеми способами пытается вернуть себе былую власть [10, с. 3]. Воспользовавшись недовольством баев, Наиб-хан снаряжает своих сыновей Рустама и Каушута захватить совхоз Кабиль, куда пастухи угнали байские стада. Заручившись поддержкой купца Измаил-аги (“величайший авантюрист нашего времени, в Европе более известный под именем полковника Лауренса” [10, с. 3]), Наиб-хан получает оружие. Компромисс заключается в том, что, если оружие пропадет, Наиб-хан отвечает перед Измаил-агой всем своим имуществом. Весь диалог по поводу компромисса намекает на то, что оружие английское (Измаил-агу называют “представителем обширной империи”): “Афганцев никто не боится, но Англии боится весь мир” [10, с. 13].
13 В совхозе, однако, узнают о готовящемся нападении и собираются обороняться. Курбан – шпион Наиб-хана, проникший в совхоз под видом представителя хлопкома Мамедова – пытается расстроить оборонительный план. Курбана разоблачает Хельг, невеста руководителя совхоза Халма Кеноэ (главного протагониста). Чтобы проверить ее слова, Кеноэ и политрук Гельды выслеживают байский отряд. Гельды притворяется странником, а Кеноэ – его прокаженной матерью. В результате Гельды погибает от рук Рустама, но Кеноэ удается подслушать разговор о планах Курбана. Совхоз получает преимущество, Курбан расстрелян, баи, испугавшись прилетевшего самолета красноармейцев, пытаются бежать обратно в Афганистан, бросив Рустама и Каушута привязанными к ослам. Однако, настигнутые пограничниками, баи оказываются окружены красноармейцами со всех сторон.
14 Колониальная тема в “сценах” не особенно выражена, однако можно вычленить несколько отсылок к ней. Так, телеграфистка Чулбабаева говорит о туркменах-красноармейцах следующее: “Они бывшие колониальные рабы царя и капиталистов” [10, с. 5]. Советский союз скрыто противопоставлен империалистической Англии в лице полковника Лауренса. Естественно, местное население добровольно подчиняется советской власти: “Я бы желал согнать стада всех баев из Афганистана, Китая и Индии” [10, с. 15]. Упоминание Индии и Китая, видимо, не случайно: Индия отсылает к Британским колониям, а Китай — к конфликту на КВЖД в 1929 г., который также трактовался как происки империалистических стран (ситуации на советско-китайской границе посвящены и очерки В. Толстого под общим заглавием “Да-Джан”, опубликованные в “ЛОКАФ” в том же году в № 5–6). Колонизаторские черты появляются и, собственно, в образах антагонистов: в Афганистане Рустам носит европейское платье, во время похода — туркменское, вероятно, чтобы вызвать большее доверие среди баев. Также возникает распространенный мотив превращения “национала” в советского человека:
15 Рустам. Ты афганец?
16 Бармак. Да, был.
17 Бармак. Да здравствует советская Азия [10, с. 21–22].
18 Всеволод Иванов, таким образом, отвечает одновременно на “оборонный” и на “колониальный” государственный запрос3. Как кажется, в тексте оборона небольшого совхоза от случайного набега подана как борьба с мировым империализмом в его колонизаторском проявлении — отсюда намеки на поддержку со стороны Великобритании, “обширной империи”.
3. Нам не удалось пока установить, писалось ли произведение специально для “ЛОКАФ” или все-таки для “Туркменистана весной” (см. примеч. 2; нам кажется это принципиальным для понимания того, на какой запрос Иванов отвечал в первую очередь).
19 Уже открытые выпады в сторону Великобритании появляются в произведениях менее известного автора – Павла Лина4, особенно явно – в его очерке “Stout” (1931, № 8):
4. Лин работал корреспондентом в газете “Труд”, служил на флоте, где, видимо, и сформировался как писатель. Его тексты в “ЛОКАФ” часто связаны с жизнью моряков.
20 Настоящие дела Англии совершаются на местах, в рабских колониях, в тиши провинции, в глухих городах. Настоящие египетские дела английского империализма совершаются в Египте, где колониальные английские войска истребляют феллахов [11, с. 55].
21 В конце очерка фигурирует листовка, “призывающая к поддержке революции в Индии и свержению британского империализма” [11, с. 68]. Она приклеена к корпусу подводной лодки Stout и закрывает первые буквы таким образом, что получается out – “Вон”. Антиколониальная риторика на этот раз вложена в уста англичанина Артура Томпсона. Тема колониализма здесь напрямую вытекает из темы империализма, закрепляя для читателя связь между ними. Как и в случае с “Компромиссом Наиб-Хана”, Великобритания оказывается удобной мишенью для антиколониальной риторики. Автору, видимо, кажется важным подчеркнуть, что “деколонизировать” свою страну хочет сам ее житель. В очерке появляется и другой англичанин – Джек Броунли, “абсолютно советский человек”5 (ср. с ситуацией “я был афганцем” в “Компромиссе Наиб-Хана”). Как кажется, это сюжетное решение вытекает из того, что задача писателя в 1931 г. – продемонстрировать, что революция рано или поздно должна случиться в каждой стране. Ср. в вышеупомянутом цикле “Да-Джан”: “Советский Союз будет больше и больше. Китай присоединится. Потом Индия. Потом Европа. Политрук говорит, что в Америке позже всех революция будет” [12, c. 21]. По сути, за счет постоянного педалирования темы колоний и беспощадных к ним империалистов легитимируется советская политика в отношении собственных национальных республик, а также возможные внешнеполитические амбиции.
5. “Джек меня прервал, обиделся и дал понять, что мы знакомы, как два абсолютно советских человека” [11, с. 63].
22 В случае с “Компромиссом Наиб-Хана” колониальная тема все-таки не становится главной, в первую очередь речь идет об обороне границ и индустриализации, и открытой пропаганды, за исключением речи одного из персонажей на собрании, нет, зато есть откровенно комические моменты. В “Stout”, наоборот, колониальная тема почти полностью замещает оборонную. Герой служит на торговом судне, и лишь в конце появляется подводная лодка – орудие врага. Совсем нехарактерно для оборонной литературы ее описание. Если обычно оружие, вне зависимости от того, кому оно принадлежит, описано с восхищением или нейтрально, то Stout должен вызвать у читателя отвращение: “…новорожденное чудовище, от свежей краски липкое, серо-зеленое и мокрое, как гной” [11, с. 65]. Лодка становится воплощением колониальной политики. Соединяя антиколониальную пропаганду с оборонной, писатель вынужден отойти от проверенной стратегии. Скомпенсировано это, однако, тем, что речь ведется от первого лица и в уста героев пропаганда вложена открыто. У читателя не должно возникнуть заблуждения, что война плоха сама по себе, “пацифистских настроений”6. Плохо орудие колонистов, антиколониальная война будет благом. Интересно, что каждый из писателей решает задачу в привычных ему декорациях: для Иванова это ориентальная тема, для Лина – морская. Отвечая одновременно на антиколониальный и оборонный запрос, оба они выбирают оптимальный маневр между собственными писательскими целям и идеологией. Сопряжение оборонной темы с колониальной в художественных текстах пока не получает характерной риторической окраски, однако сочетание “колониальные рабыˮ встречается и позднее. Вообще соотнесенность “колониализмаˮ с “рабствомˮ — одна из тем, которые педалируются в литературе о советских национальных республиках. Читательское внимание привлекается к ключевым элементам колониального сюжета: рабство и освобождение, амбиции империалистов, мирная оборонная политика СССР.
6. О пацифизме в оборонной литературе см., например, статью Н. Свирина “Против пацифистских тенденций в советской литературе” (ЛОКАФ. 1931. № 9).
23 Уже в “Знамени” будет опубликована критическая статья “Всеволод Иванов — драматург” (1933, № 12), автор которой П. Березов положительно оценит “Компромисс Наиб-Хана” [13]. В статье нет прямых указаний на колониальную тему, однако присутствует такое характерное для литературной критики первой половины 1930-х годов понятие, как “экзотика”: “Автор не впадает в традиционно экзотическую трактовку Востока. Автор расценивает жизненные явления прежде всего с точки зрения классовой борьбы” [13, с. 194]. В статьях этого периода оно обычно означает поверхностное отношение к описываемой республике, которое наследует дореволюционному, а следовательно, “колониальному” изображению [14, с. 6]. По мнению критика, колониальная тема была решена в пьесе Иванова достаточно хорошо, она может служить образцом для новой литературы о Туркмении. Как кажется, стратегия Иванова оказалась удачной, работа с темой освобожденной колонии соответствовала актуальному запросу.
24 Колониальной темы также касаются критические статьи времен ЛОКАФ. Так как их содержание по существу предписывающее, в них мы встречаем указания на то, какие аспекты автор должен затрагивать в своих произведениях. Для критических статей в “ЛОКАФ” в целом характерна большая, чем для беллетристики, шаблонность. Воспроизводится один и тот же паттерн: творчество автора характеризуется по наличию в нем “империалистических”, “шовинистических”, “пацифистских” и “экзотических” тенденций положительно или отрицательно (если критик решает, что такие черты есть, произведение характеризуется как неудачное). Такая классификация встраивает оборонный сюжет в ценностную систему: критик пользуется набором характеристик и помещает произведение в соответствующую нишу, в которой, как кажется, оно и закрепляется впоследствии. В случае если произведение или сборник получают одобрительный отклик, в конце рецензии отмечаются мелкие недочеты. Так или иначе, любой критический текст завершается дежурным заявлением о необходимости следовать принципам диалектического материализма, отражать классовую борьбу и разоблачать врагов-империалистов.
25 В номерах журнала “ЛОКАФ” за 1932 г. (в 1931 г. колониальная тема в критике не затрагивается) феномен антиколониальной риторики наиболее отчетливо проявляется в статье “Колонии кричат” А. Тарасенкова (№ 5), в анонимном тексте «Преодоление “экзотики”» (№ 8–9) и отзыве А. Мингулиной “Восстающие колонии” (№ 10).
26 В первом из этих трех текстов речь идет о сборнике стихотворения Анатоля Гидаша (наст. имя – Антал Гидаш) – венгерского поэта и прозаика, принимавшего активное участие в деятельности ЛОКАФ и в издании журнала7. Сборник “Колонии кричат” вышел в переводе А. Ромма.
7. В 1925 г. Гидаш эмигрировал в СССР, позже подвергся репрессиям, а после реабилитации занимался переводами с венгерского, пока не получил разрешение вернуться в Венгрию.
27 Тарасенкова можно назвать “дежурным критиком” “ЛОКАФ” по поэзии. За два первые года существования журнала почти все рецензии на сборники стихотворений выходили с его подписью. В своих текстах Тарасенков последовательно критикует “буржуазную” поэзию. Помимо прочего, рецензия на сборник Гидаша интересна и тем, что разбираются переводные произведения. Чаще всего они оценивались исходя из лояльности автора СССР. Гидаш, однако, занимает промежуточную позицию между советскими и иностранными авторами (к моменту выхода рецензии он живет в СССР уже около семи лет).
28 Тарасенков начитает с характерного для тех лет заявления о “колониальной политике” Второго Интернационала и “гандистско-толстовской продаже национально-колониального движения в руки отечественной и метропольной буржуазии” [15, с. 149]. Под “гандистско-толстовской продажей”, вероятнее всего, автор имеет в виду пацифизм. Помимо Индии и Африки, в число колоний он включает также Китай (ср. с “Да-Джан”, где китайские солдаты предстают изможденными мучениками, которые сами не хотят воевать с советскими).
29 Рецензия на сборник в целом хвалебная, Тарасенков хвалит Гидаша за “боевые революционные лозунги, реализованные в образах борящихся (sic!) угнетенных колониальных и полуколониальных народностей” [15, с. 149]. Отрицательные оценки в основном сводятся к творческому методу Гидаша. Автор рецензии разбирает стихотворения “Гвозди привезли”, “Кто ты такой?”, “Но Африка наша”, “О советская родина”, “Чапей”, “Ну, а дальше”. Тарасенков хвалит Гидаша одновременно за интернационализм и за передачу национальных особенностей. Последнее характерно для колониальной темы в советской критике: если речь идет о народе, который угнетают империалисты, важной оказывается национальная тема. Когда же речь заходит о внутрисоветской ситуации, например о басмачестве в Центральной Азии, та часть местного населения, которая не приняла советскую власть, обвиняется в “национализме”, под которым, как уже было сказано, фактически подразумевается сепаратизм [16, с. 137]. Лавирование между “национальным” и “националистическим” зависит, таким образом, от лояльности советской власти. Однако в рецензии Тарасенкова национальная тема упомянута лишь вскользь, даже когда он цитирует строки:
30 Белый убийца, белый злодей,
31 Дитятко,
32 Он хуже змей, он тигра злей,
33 Дитятко [15, c. 149].
34 Оценки постоянно смещаются в сторону классовой борьбы. Культура колоний не интересует Тарасенкова. В первую очередь ему важна борьба с эксплуататорами, все равно в какой стране. Интересно, что Тарасенков почти не касается темы собственно козней империалистов. Так, в случае с Китаем речь идет в первую очередь о владычестве “мандаринов, помещиков и ростовщиков” [15, с. 150]. Особенно Тарасенкову нравится, что восставшие “колониальные народы” объединяются с простыми рабочими. Типично для подобного рода рецензий и упоминание “мелкобуржуазных гуманистовˮ, которым противопоставлена готовность физически уничтожить “эксплоататоров” (sic!). Впрочем, призывы уничтожить “материально-техническую культуру капитализма” Тарасенков оценивает как небольшевистские и анархические [15, с. 150].
35 На первый взгляд неочевидно, почему рецензия на этот сборник оказалась в журнале оборонной тематики. Однако авторов “ЛОКАФ” часто интересует зарубежная внутренняя политика. Под грядущей войной они подразумевают в первую очередь классовую войну. Оказывается важным подвести к этой теме любые произведения, хотя бы отчасти затрагивающие тему свержения существующего строя. У Тарасенкова мы уже находим устойчивое употребление слова “национальный” по отношению к культуре угнетенных народов (в меньшей степени) и их борьбе за свободу (в большей). Читателя таким образом подспудно укрепляют в мысли, что “мирная оборонная политика СССР” и деколонизация направлена на самом деле на сохранение национальных культур.
36 Рецензия “Восстающие колонии” А. Мингулиной посвящена книгам Сесара Вальехо “Вольфрам” и Шарля Буссино “Жалкий люд”, как раз опубликованных на русском (в первой речь идет об индейцах в Латинской Америке, во второй – о феллахах в Тунисе). Большая часть рецензии представляет собой простой пересказ романов, однако есть характерные оценочные суждения. Традиционно Мингулина начинает с подразделения писателей на три типа: “открытые идеологи империализма”, мелкобуржуазные и революционные (фактически – открыто сочувствующие СССР). Интересен характер словоупотребления: романы революционных писателей Мингулина называет “колониальными”, не подразумевая негативной коннотации. Колониальные в данном случае означает “написанные о колониях”. В советской публицистике встречается, однако, и другое употребление. Так, в рецензиях на альманахи, посвященные республикам Центральной Азии, слово “колониальный” по отношению к зарубежной литературе употребляется в негативном ключе [17, с. 174]. Терминология, таким образом, оказывается неустоявшейся. Со статьей Тарасенкова у рецензии Мингулиной много общего. Она повторяет идеологические штампы относительно межнационального единения (на этот раз – индейцев с простыми рабочими) и рисует мрачную картину колонизаторских империалистических козней. Однако с оборонной темой тема колоний у Мингулиной сопрягается иначе, чем у Тарасенкова. Одной из задач оборонной литературы была критика дореволюционной армии, Мингулина точно так же критикует “колониальную армию”:
37 Среди самых разнообразных видов угнетения, военная служба в империалистической армии – самое страшное, самое тяжелое для туземца. Мы знаем, что властью оружия и средствами запугивания империалисты в значительной степени пополняют контингент своих армий туземными войсками... [18, с. 187].
38 Империалистическая армия подспудно противопоставлена советской уже с другого ракурса: в РККА бывшие колониальные народы вступают добровольно, она становится социальным лифтом, а империалисты их заставляют. Так появляется новый паттерн для колониальной темы. Читателю транслируется мысль о том, что вся империалистическая армия колониальна по своей сути. Дежурные претензии к текстам сводятся в основном к “экзотикеˮ.
39 Этой последней теме и посвящена статья «Преодоление “экзотики”» о книге Петра Павленко “Путешествие в Туркменистан” (Туркмения по какой-то причине привлекает особое внимание писателей). Эта статья лучше всего позволяет уточнить содержание понятия “экзотика” в 1930-е годы. Аксиология статьи базируется на уже описанных принципах: писателя хвалят за то, что он “преодолел” собственный творческий метод, в конце указаны незначительные “рецидивы”. В случае Павленко объектом преодоления становится “экзотика”, которая, по мнению автора рецензии, заключается в любовании восточной эстетикой и “буржуазном ориентализме” [19, с. 217]. Однако сама по себе статья выбивается из общего ряда – оборонная тематика в ней вообще никак не представлена; в самой книге упоминаются пограничники, но лишь вскользь. Впрочем, Павленко был членом ЛОКАФ, позднее активно печатался в “Знамени”. Сама принадлежность автора к группе автоматически включает его произведение в круг “оборонных” литераторов. В рецензии колониальная тема и вовсе подменяет оборонную полностью.
40 Впоследствии журнал будет касаться колониальной темы реже. В настоящей статье мы попытались проследить начальное состояние, когда редакция ищет пути соединения “колониальности” с “оборонностью” (хотя в статье «Преодоление “экзотики”» уже намечается превалирование принадлежности автора к кругу журнала над собственно оборонной темой). Критические обзоры в журнале “ЛОКАФ” формируют особую антиколониальную риторику, а специфическая терминология этих текстов дискурсивно оформляет молодую советскую идеологию. Уже на начальном этапе можно увидеть активно тиражируемый риторический инструментарий, который можно применить практически к любому произведению на антиколониальную тему. Художественные тексты отвечают ожиданиям критики, воспроизводя характерные паттерны, используют удобные для обличения мишени, тем самым противопоставляют колониальное отношение к угнетенным народам советскому. Так антиколониальная “оборонность” встраивается в произведение как раз в той мере, чтобы выдать читателю идеологические ориентиры. Писательская стратегия в этом отношении совпадает с общей стратегией журнала: автор работает с удобной для себя темой, помещая ее в антиколониальные декорации. И писатели, и критики по-разному встраивают колониальный элемент в оборонный текст. Остается неизменным, однако, мысль о том, что колониализм будет повержен вместе с империализмом в будущей войне. Так можно легитимировать не только внутреннюю политику СССР, но и внешнюю: любой выпад в сторону других стран потенциально оценивается как помощь угнетенным народам колоний.
41 Конечно, ситуация с “постколониальной” советской оптикой была значительно сложнее. Само отношение к читателю, которому нужно растолковать, кто прав, а кто виноват в сложившейся международной ситуации, означает, что он представляется оборонным литераторам наивным, нуждающемся в обучении. Оборонный автор так или иначе занимает главенствующую позицию, он управляет читателем и направляет его в соответствии с актуальной идеологической повесткой. Эта повестка, в свою очередь, транслируется автору организацией, в нашем случае – ЛОКАФ.

Библиография

1. Добренко Е. Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. München: Verlag Otto Sagner, 1993. 405 с.

2. Добренко Е. Оборонная литература и соцреализм: ЛОКАФ // Соцреалистический канон. СПб.: Академический проект, 2000. С 225–241.

3. Закружная З.С. Литературное объединение Красной армии и флота и Союз советских писателей: к вопросу об истоках соцреализма // Studia Literrarum. 2019. Т. 4. № 2. С. 44–61.

4. Абашин С.Н. Советский кишлак. Между колониализмом и модернизацией. М.: Новое литературное обозрение, 2015. 720 с.

5. Hirsc, F. Empire of Nations. Ethnographic knowledge and making the Soviet Union. Ithaca: Cornell University Press, 2005. 392 p.

6. Новый батальон пролетарской литературы // ЛОКАФ. 1931. № 1. С. 135–138.

7. Закружная З.С. Принципы изображения героя Гражданской войны в литературно-критических выступлениях членов ЛОКАФ (по материалам архива ОР ИМЛИ РАН) // Вестник славянских культур. 2018. Т. 49. С. 171–184.

8. Роженцева Е.А. Опыт документирования туркменских поездок А.П. Платонова // Архив Андрея Платонова. Кн. 1. Москва: ИМЛИ РАН, 2009. C. 398–407.

9. Holt K. Collective Authorship and Platonov’s Socialistic Realism // Russian Literature. 2013. Vol. 73. P. 57–83.

10. Иванов В. Компромисс Наиб-Хана (Сцены пограничной жизни) // ЛОКАФ. 1931. № 2. С. 3–46.

11. Лин П. Stout // ЛОКАФ. 1931. № 8. С. 57–68.

12. Толстой В. Да-Джан // ЛОКАФ. 1931. № 5–6. С. 3–21.

13. Березов П. Всеволод Иванов — драматург // Знамя. 1933. № 12. С. 188–197.

14. Schimmelpennick van der Oye D. Russian Orientalism: Asia in the Russian Mind from Peter the Great to the Emigration. New Haven, CT: Yale University Press, 2010. 312 p.

15. Тарасенков А. Гидаш А. “Колонии кричат” // ЛОКАФ. 1932. № 5. С. 149–151.

16. Таш-Назаров О. Доклад о литературе Туркменской СССР // Первый Всесоюзный съезд советский писателей. Стенографический отчет. М.: Гослитиздат, 1934. С. 136–140.

17. Бурцева А.О. Познание “изнутри” и “снаружи”: литературная критика о туркменских альманахах 1930-х гг. // Текстология и историко-литературный процесс: Сб. статей. М.: Буки-Веди, 2020. С. 160–175.

18. Мингулина Н. Восстающие колонии // ЛОКАФ. 1932. № 10. С. 184–187.

19. Б. П. Преодоление “экзотикиˮ // ЛОКАФ. 1932. № 8–9. С. 217–219.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести