В сборнике опубликованы работы выдающего отечественного филолога, исследователя взаимосвязей русской и европейской литератур, академика АН СССР Михаила Павловича Алексеева (1896–1981). Материалы, создававшиеся на протяжении пятидесяти лет, объединены тематикой, интересовавшей академика всю жизнь, – представлением о России за рубежом, формированием этого представления посредством узнавания разрозненных фактов о русском языке, русской истории, отдельных образцах русской литературы.

Публикацию предваряет статья В.Е. Багно, ученика М.П. Алексеева, а ныне – члена-корреспондента РАН, научного руководителя ИРЛИ, заведующего Отделом взаимосвязей русской и зарубежных литератур, созданным по инициативе М.П. Алексеева. В.Е. Багно рассматривает причины обращения классика отечественного литературоведения к теме восприятия России за рубежом, а также формулирует основные вехи в истории формирования представлений о России и русских в европейской литературе с опорой на труды М.П. Алексеева.

Такая форма предисловия косвенно объясняет выбор трудов М.П. Алексеева для републикации: напечатанные в рецензируемом сборнике статьи о связях русской культуры с культурами Германии, Англии, Испании, Франции XIV – начала XX в. лишь на первый взгляд могут показаться разрозненным описанием случайно заинтересовавших автора эпизодов знакомства Европы с Россией; напротив, эти статьи, как кусочки мозаики, складываются в картину истории “русской темы” в европейской литературе, поскольку М.П. Алексеев рассматривает наиболее важные или наиболее показательные сюжеты. Так, академик анализирует образ России, предстающий у самых значимых европейских авторов (“Вольтер и русская культура XVIII века”, 1947¹; «Эпизоды из русской истории в “Опытах” Монтеня», 1957; “Шекспир и русское государство XVI–XVII веков”, 1965), обращается к самым известным и часто привлекающим литераторов событиям и личностям из истории России (“Борис Годунов и Дмитрий Самозванец в европейской драме”, 1936; “Н.Г. Чернышевский в западноевропейской литературе”, 1941). Темы статей М.П. Алексеева широки ровно в той мере, в какой возможен доскональный анализ текста и всей доступной исторической литературы: именно доступной, а не только необходимой, потому что М.П. Алексеев всегда стремится писать не только об анализируемом эпизоде рецепции, но и о его широком контексте. Так, например, говоря о русских источниках поэмы Р. Браунинга “Иван Иванович” 1878 г. (статья “Роберт Браунинг и его русские отношения”, опубликованная впервые в 1998 г.), М.П. Алексеев пытается выяснить, берет ли Х. Ибсен в пьесе “Фру Ингер из Эстрота” схожий сюжет (о крестьянке, бросающей по одному своих детей волкам, чтобы спастись самой) у Браунинга или из книги, откуда, возможно, взял этот сюжет Браунинг (“Тайны России. Политическая и нравственная картина империи” Ф. Лакруа), или из других вариантов этого рассказа.

И всё же раздавались и раздаются упреки М.П. Алексееву в недостаточном теоретизировании: “Много вещей нужных, даже необходимых, но все – в куче, не разобрано, не осмыслено…”, – пишет И.О. Шайтанов о ленинградской школе, приводя шутку Виктора Шкловского, сравнившего труды Алексеева с “машиной, груженной для переезда на дачу” [1, с. 2]; П.Н. Берков в статье 1966 г., открывающей сборник к 70-летию М.П. Алексеева, вынужден был оправдывать его метод: “Каждая его статья в той или иной форме вскрывает новый аспект изучения вопроса или по-новому иллюстрирует какое-либо принципиальное литературоведческое положение. М.П. Алексеев так привык к подобному характеру своих работ, что даже не считает нужным указывать в их заглавиях проблему, рассматриваемую в той или иной статье, докладе, заметке. Это может подчас ввести в заблуждение читателя, недостаточно знакомого с исследовательской манерой М.П. Алексеева…” [2, с. 8].

Статьи М.П. Алексеева действительно посвящены более широким вопросам, чем может показаться, судя по заглавию: например, в опубликованной в рецензируемом сборнике статье под названием «“Русский язык” у немецкого поэта XIV века» (1934) он, приводя любопытнейшие примеры преобразования славянских слов на немецкий лад в стихах Освальда фон Волькенштейна, поднимает на этом материале вопрос о путях и способах взаимного ознакомления с эпосом на германском Западе и славянском Востоке, сетуя на то, что большинство исследователей этой проблемы пока блуждают в догадках. М.П. Алексеев критикует представление о том, что торговавшие между собой русские и западные купцы знали языки друг друга. Русский язык предстает в статье таким же объектом рецепции, как, например, историческое событие: узнавание происходит постепенно, при этом неизбежны ошибки восприятия. “Русский язык” Освальда фон Волькенштейна, как показывает М.П. Алексеев, – “русский” в кавычках: это смесь из разных славянских языков.

Упреки в недостаточном теоретическом осмыслении материала связаны, возможно, с разительным отличием стиля и метода М.П. Алексеева, заключающегося в “неустанном поиске малоизвестных, но важных исторических фактов, послуживших материалом для их литературного обобщения, осмысления и постижения” [3, с. 16] от стиля и методов как его учителя А.Н. Веселовского, так и (в еще большей степени) его современников В.Я. Проппа и В.М. Жирмунского. Современный исследователь И.О. Шайтанов объясняет причины особенностей М.П. Алексеева тем, что, с одной стороны, “привязанность к факту” служила компаративистике оберегом от возвращения к нормативности, свойственной исследователям поэтики, а с другой – позволяла успешнее проходить цензуру [1, с. 99–102].

Бесспорное достоинство трудов М.П. Алексеева, на которое обратил внимание еще в 1966 г. его коллега из Пушкинского дома П.Н. Берков – принадлежность к “категории исследователей-художников, отдающих изучаемому вопросу пыл, увлеченность, непосредственность чувства” [2, с. 9]. И П.Н. Берков, и В.Е. Багно в статьях, посвященных М.П. Алексееву ([2], [3]), отмечают, что излюбленным его словом было слово “любопытно”, наглядно демонстрирующее его живой интерес к предмету исследования. Из увлеченности следует и поразительная дотошность в хорошем смысле этого слова: М.П. Алексеев с большим вниманием встречает любой намек на “русский след” того или иного произведения европейского литературы или даже отдельного слова в нем: так, несколько материалов посвящены теме узнавания европейцами не литературы или истории, а языка (работы “Английский язык в России и русский язык в Англии”, 1944; «“Книга русского языка” Т. Шрове 1546 года и ее автор», 1951; “Заметки о русских словах у французских литераторов XIX века”, 1972,, а также уже упоминавшаяся статья 1934 г. «“Русский язык” у немецкого поэта XIV века», из которой также заметно, что литературоведческий и лингвистический анализ никогда не остаются у М.П. Алексеева вне исторического контекста: ученый не довольствуется имеющимися у историков выводами о времени и маршруте путешествий Освальда фон Волькенштейна, но пытается путем сопоставления исторических и художественных произведений уточнить, в каких именно славянских землях бывал немецкий поэт).

Путешествие иностранца по Руси или России – одна из любимых тем М.П. Алексеева, что, конечно, легко объяснимо. Один из ярких примеров культурного посредничества, описанных им, – пятимесячное посещение Паулем Флемингом Новгорода (“Немецкий поэт в Новгороде XVII века”, 1935). Здесь им сделан скрупулезный анализ как исторической литературы, так и текстов Флеминга, в частности поэмы из жизни новгородских крестьян.

Сам М.П. Алексеев тоже был путешественником, успел повидать разные уголки страны, что отразилось на его научном творчестве. Он родился и вырос в Киеве, учился в Киевском университете (1914–1918), был “профессорским стипендиатом” при историко-филологическом факультете Новороссийского (Одесского) университета (1920–1924), начал работать в Одессе (1924–1927), потом преподавал в Иркутском университете (1927–1933), где вступил в Русское географическое общество и увлекся краеведением, затем был приглашен в Ленинград, где работал до конца жизни. Украина и Сибирь – две большие страницы в жизни М.П. Алексеева и две большие темы его статей. Восприятию истории и реалий этих регионов в западной литературе посвящены статьи сборника “Украинские казаки в описании французского поэта XVII века” (1927), “Сибирская ссылка и английский поэт” (1928), “Сибирь в романе Даниэля Дефо” (1928), “Английские мемуары о декабристах” (1964); кроме последней, все они написаны “на месте действия”. Благодаря путешествиям, а также благодаря сосредоточенности, отчасти вынужденной, на культуре народов СССР, М.П. Алексеев открывал темы, которыми сегодня интересуется отечественная и мировая культурология: так, его замечательная книга о Сибири в известиях западноевропейских путешественников и писателей XIII–XVII вв. [4] переиздавалась дважды, в том числе совсем недавно, в 2006 году.

Хотя М.П. Алексеева заслуженно называют одним из зачинателей сравнительно-исторического литературоведения, его метод, как пишет В.Е. Багно, “не столько сравнительное литературоведение, сколько наука о взаимном ознакомлении народов” [3, с. 5]. И действительно, большая часть статей повествует о рецепции некой российской реалии или события из истории России у зарубежных авторов. Вместе с тем, описания России у европейских писателей зачастую основаны не на непосредственном опыте, а на произведениях русской литературы, затрагивающих то или иное историческое событие. И такие случаи, естественно, особенно интересуют М.П. Алексеева. Так, в статье “Немецкая поэма о декабристах” (1926) он рассказывает об истории создания поэмы А. фон Шамиссо “Изгнанники” (“Die Verbannten”, 1831). Первая часть поэмы является сокращенным пересказом поэмы К.Ф. Рылеева “Войнаровский” (1825), посвященной А.А. Бестужеву, а вторая – повествует о самом Бестужеве-Марлинском на основе рассказа немецкого ученого и путешественника Г.А. Эрмана. М.П. Алексеев анализирует творческий замысел Шамиссо: провести параллель между двумя встречами, случившимися в Якутске с разницей почти в век: историка Г.Ф. Миллера с сосланным в Сибирь мазепинцем А.И. Войнаровским в 1736 или 1737 г. и Г.А. Эрмана с А.А. Бестужевым в 1829 г. Еще одному любопытному “перепеву” поэмы другого декабриста посвящена статья «Французская поэма 1836 года о “киргизах” и ее автор», в которой М.П. Алексеев разбирает поэму К. Клермонт (псевдоним Г. Гамбса) “Владимир и Зара”, написанную на сюжет “Киргизского пленника” Н.М. Муравьева (1828), восходящего, в свою очередь, к “Кавказскому пленнику” А.С. Пушкина. М.П. Алексеев выделяет эту поэму по причине того, что в ней сделана относительно успешная попытка сообщить как можно больше данных о быте киргиз-кайсаков и о местностях, где они кочуют, в отличие от большого числа русских и зарубежных подражаний пушкинскому “Пленнику”, в которых описание экзотики становилось объектом справедливой критики и даже насмешек. Желая в будущем узнать, в какой именно части азиатской России бывал автор поэмы, М.П. Алексеев проводит историческое расследование и выясняет настоящее имя автора поэмы и историю псевдонима (Клер Клермонт – реально существовавшая знакомая Германа Гамбса, о примечательной судьбе которой М.П. Алексеев находит много сведений).

В конце сборника размещены материалы к библиографии трудов М.П. Алексеева 1976–2018 гг., подготовленные К.С. Корконосенко. После смерти академика каждый год выходит как минимум по одной им написанной или отредактированной работе.

Почему так важно сегодня издание неизвестных и малоизвестных статей М.П. Алексеева?

В России всегда пристально следили за тем, какой наша страна предстает в глазах Запада, иногда даже пытаясь повлиять на создание зарубежных трудов (впрочем, сложившуюся еще у современников историю об одном таком случае – якобы заказанной русским правительством Вольтеру “Истории Российской империи при Петре Великом” – М.П. Алексеев критикует, доказывая, что Вольтер сам заинтересовался эпохой Петра I как материалом, на котором можно совместить повествование о личности и о государстве). М.П. Алексееву иногда вменяют в вину некоторую русоцентричность (впрочем, в сосредоточенности на родной культуре винят и французских компаративистов, см.: [1, с. 102–103]), позволявшую ему заниматься сравнительно-историческими исследованиями во времена клеймения космополитизма. Авторы издания не открещиваются от этой сосредоточенности работ М.П. Алексеева на России (объясняя ее личным интересом академика и отрицая влияние конъюнктурных соображений, за исключением невозможности работать в зарубежных библиотеках, см.: [3, с. 5]), а, наоборот, подбирают для переиздания работы, непосредственно посвященные изучению образу России. Публикация трудов, положивших начало отечественной имагологии в ее нынешнем виде, представляет интерес в первую очередь как способ презентации наследия М.П. Алексеева, основных тем, его интересовавших, и его метода, основанного на тщательном анализе фактов, но также и в контексте сегодняшней гуманитарной науки, активно занимающейся проблемой восприятия России за рубежом.