Везде
“А ты глубок, игрив и разен…”: заметки о поэтике графа Хвостова
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
“А ты глубок, игрив и разен…”: заметки о поэтике графа Хвостова
Аннотация
Код статьи
S241377150012295-7-1
DOI
10.31857/S241377150012295-7
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Довгий О. Л. 
Должность: Старший научный сотрудник
Аффилиация: МГУ имени М.В. Ломоносова
Адрес: Россия, 125009, Москва, ул. Моховая, д. 9, стр. 1
Выпуск
Том 79 Номер 5
Страницы
24-40
Аннотация

В качестве путеводной нити по поэтическому миру Хвостова в статье выбрана известная формула Пушкина, в которой, как правило, видят только иронию. Однако эту триаду можно интерпретировать и как свод основных принципов строения хвостовских произведений, как своеобразный ключ к поэтике Хвостова. Трехчастность определения отражает взаимосвязь и взаимозависимость всех трех отмеченных Пушкиным качеств. В статье представлен опыт прочтения хвостовских притч из сборника 1802 года в духе пушкинской триады. Особое внимание уделено двум особенно “раздражающим факторам” хвостовских сочинений: сравнениям, где сопрягаются самые “далековатые понятия” без всяких объяснений и резким сменам темпа. Проанализированы риторические механизмы создания эффекта глубины, игривости и разнообразия за счет использования Хвостовым возможностей четырех основных комбинаторных операций (прибавления, убавления, замены, перестановки), различных метафорических кодов (прежде всего – бестиарного), грамматики, органической связи с эмблематикой. Все вышеперечисленные приемы Хвостов применяет комплексно, что дает основания говорить о правомерности взгляда на поэтологическую систему Хвостова как на тщательно организованный мир, где царят отмеченные Пушкиным качества, составляющие суть хвостовского остранения. В результате непрерывного системного действия этих трех принципов и создается обычный для хвостовских сочинений эффект обманутого ожидания, при невнимательном прочтении часто определяемый просто как галиматья.

Ключевые слова
Д.И. Хвостов, А.С. Пушкин, пушкинская формула “глубок, игрив и разен”, бестиарный код поэзии, остранение, эмблематика
Классификатор
Получено
22.12.2020
Дата публикации
22.12.2020
Всего подписок
14
Всего просмотров
1536
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
880 руб. / 16.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2020 год
Преимущества сервисов
4224 руб. / 84.0 SU
1 О Хвостове в последнее время пишут много1, непременно вспоминая пушкинскую формулу “А ты глубок, игрив и разен...ˮ. Как правило, в ней видят только иронию. Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы его слова исчерпывались одной-единственной интерпретацией. Не может ли эта триада быть своеобразным ключом к феномену хвостовской поэтики?
1. Основной свод литературы о Хвостове собран в недавней монографии И. Виницкого [1].
2 Уже сама синтаксическая организация формулы заставляет взглянуть на нее более внимательно: два первые члена идут в режиме быстрого асиндетона как очень близкие, объединенные общностью ямбического ударения в каждом слове (“глубОкˮ, “игрИвˮ), а третий, отделенный от них союзом “иˮ, выделен сменой места ударения (“рАзенˮ) и замедлением темпа. Можно увидеть в такой синтаксической конструкции отражение причинно-следственной связи: разность, разнообразие – это цель всего творчества, а глубина и игривость – пути ее достижения.
3 Что касается первого и третьего компонентов – с ними примерно понятно: глубина – это жанровое свойство басни и притчи как иносказаний; а разнообразие (varieta) – важная категория, присутствующая во многих европейских и русских поэтиках. “Матерью всякого услаждения бывает разнообразиеˮ, – отмечал Феофан Прокопович [2, с. 383].
4 Самая большая ошибка при чтении хвостовских сочинений – подходить к ним с меркой реальной жизни: “бывает так или не бываетˮ. Как справедливо заметил А.Е. Махов по поводу высказывания М.А. Дмитриева, что у Хвостова “природа является навыворотˮ: «Точнее было бы сказать: природа в творениях Хвостова “не является” вовсе. Его своеобразие в том и заключалось, что в эпоху победного вторжения реальности в литературу он оставался к этой реальности совершенно равнодушен… В эпоху, когда писатель все больше становился по совместительству “несносным наблюдателем”, когда все больше ценилось зрение, Хвостов оставался вполне слепым литератором: он был полностью замкнут, замурован в культурно-эстетической сфере; реальность для него заменялась миром аллегорики и эмблематики…» [4, с. 8].
5 Если пользоваться Квинтилиановой оппозицией из “Воспитания оратораˮ “RES / VERBAˮ, можно сказать, что хвостовский мир – абсолютно “вербныйˮ, словесный. Там бывает все. В нем свои законы и свой порядок. И судить его можно только по ним.
6 Чтобы описать поэтику графа Хвостова, нужно изучить все его игровые правила, понять принципы хвостовской игровой комбинаторики.
7 Хвостов был склонен к поэтологической саморефлексии и в стихах постоянно говорил о тайнах своего ремесла:
8 Бери сокровища из древней кладовой, // Придав им новые и образ, и покрой [5, с.6].
9 “Древняя кладоваяˮ – это фонд готового слова русской поэзии2], откуда Хвостов черпает материал для своих знаменитых сравнений. А “новые образ и покройˮ придаются в основном при помощи четырех комбинаторных операций: прибавления, убавления, замены, перестановки.
2. О его создании см. [6
10 Примеры мы будем брать из сборника притч 1802 года [3], где тексты представлены в своей первозданной красе.
11 Начинается хвостовская игра с оглавления. Это весь хвостовский мир в миниатюре и яркая иллюстрация пушкинской формулы. Кого только не сводит хвостовская страсть к разнообразию! “Дуб и тростьˮ, “Смерть и божество бракаˮ, “Факел и свеча в фонареˮ, “Шахматыˮ, “Нарциссˮ, “Две печальныяˮ, “Эмпедокл и туфлиˮ, “Пьяница и ворˮ, “Сапожник и врачˮ, “Зрячей и слепой умницаˮ, “Скупой и пожарˮ, “Олень, его ноги и рогиˮ, “Подагра и паукˮ, “Корабль на море и корабль на рекеˮ, “Осел звонарьˮ, “Проповедник Пифагораˮ, “Старуха и зеркалаˮ, “Хромоногий и находкаˮ, “Мельник и его мальчикˮ, “Софокл и его доносительˮ, “Сверчокˮ, “Комета и неподвижная звездаˮ – уже из этого малого числа заглавий видно, сколь разнообразны приемы их образования. Принципы объединения персонажей, вынесенных в заглавие, достойны отдельного изучения. Можно бы строить разговор о поэтике Хвостова, просто идя по списку заглавий.
12 Оглавление – это и честное предупреждение “не своему читателюˮ: если вам не по себе от пестроты в заглавиях, закройте книгу: дальше будет только хуже.
13 Главные причины и восхищения (если таковое встречается), и негодования, и непонимания хвостовских стихов – 1) его знаменитые сравнения, где Хвостов сопрягает самые “далековатые понятияˮ без всяких пояснений; 2) постоянная смена темпов – что тоже часто затемняет смысл.
14 Эти два наиболее “раздражающих фактораˮ хвостовской поэтики и станут предметом нашего разговора.
15 Хвостовские сравнения.
16 Для любого сравнения нужны две сферы: “постояннаяˮ и “переменнаяˮ. “Постояннаяˮ сфера Хвостова – бестиарная топика. Это самая обширная часть хвостовского фонда готового слова, что вполне естественно для сочинителя басен. Прозвание “певец скотовˮ, идущее в рифму с фамилией сочинителя, стало общим местом. Сам Хвостов гордился своими бестиарными учителями – вполне в духе эмблематической традиции:
17 Скоты, деревья все и птицы Учители мои и мастерицы. Как на быка смотрю, учусь терпенью я, А трудолюбию у муравья. Мне горленка твердит: люби свою супругу, А пес как верну быть иль брату или другу... (“Мудрец и Крестьянинˮ) [3, с 113].
18 Хвостов умеет перевести любую ситуацию в бестиарные категории – и она становится понятнее:
19 Мы недостатки все у ближнего встречаем, Своих не примечаем. Короче, заключит читатель: я и ты – Мы рыси для других, а для себя кроты3 (“Две сумыˮ) [3, c. 45].
3. Все выделения в хвостовских текстах сделаны нами – О.Д.
20 А “переменнаяˮ сфера – семантические “разделыˮ, откуда извлекается второй член сравнения. К слову сказать, бестиарная топика может переходить из разряда “постояннойˮ в разряд переменной – в случаях, если человеческим персонажам подбираются пары из мира зверей.
21 В области “переменнойˮ можно выделить несколько семантических групп. В образованности Хвостову не отказывали даже враги. В его распоряжении весь фонд европейской и русской культуры. Мифология, история, литература, естественные науки – всем этим богатством Хвостов распоряжается свободно.
22 Мифология
23 Это самая обширная область. Античные боги активно участвуют в жизни хвостовских персонажей. Например, в притче “Топорˮ Меркурий занимается поисками уроненного мужиком в воду топора:
24 Какой-то счастливой судьбою Простосердечного пришло спасть божество. Зевесовой сказатель власти, Меркурий прилетел и все напасти В крестьянине пресек…[3, с. 15].
25 Здесь упомянуты даже два божества: Меркурий описан через перифразу, показывающую иерархию в мире богов, – “Зевесовой сказатель властиˮ.
26 Принадлежность животных различным божествам – факт хрестоматийный. Хвостов часто именует зверей и птиц по богу-покровителю:
27 Сова – птица Минервы (“Сова и Щегленокˮ):
28 Символ премудрости, богини етой птица, Сова в кружок зашла.. [3, с. 74].
29 Но общеизвестное у Хвостова всегда подвергается остранению.
30 Орел – птица Зевса. Это факт известный. Но ведь у верховного божества в греческой и римской мифологии разные имена – Хвостов не упустит случая использовать оба. В притче “Орел и червякˮ – это
31 Орел, владыка птиц, Зевеса друг известной…[3, с. 57],
32 а в притче “Орел и воронаˮ –
33 Юпитерова птица Орел или орлица [3, с. 36].
34 Уточнение гендерной принадлежности птицы – тоже повод для игры. Не забудем шуток арзамасцев по поводу внезапной перемены пола животного в басне “Осел и рябинаˮ.
35 Сюжет басни “Старуха и две служанкиˮ нехитрый: служанки, перегруженные работой, решили убить петуха, будившего их по утрам. Мифологический налет присутствует с первых строк. Для доказательства мастерства служанок в искусстве прясть Хвостов использует прием “посрамленного образцаˮ (термин наш – О.Д.): сравнивает мастериц с Парками в ущерб последним:
36 Их часть Была искусно прясть. И Парки адские искусны пряхи в свете Их хуже знали толк… [3, с. 38].
37 Хвостовская комбинаторика распространяется на все уровни текста: “Паркиˮ связаны с “пряхамиˮ не только по роду занятий, но и фонетически.
38 Наступление утра описывается в мифологических красках:
39 Лишь златовласый Феб с одра – И им вставать пора…
40 Главный герой басни – петух – описан перифрастично, через связь с богиней утренней зари:
41 А между тем петух – злощастной вестник, Как свет стоит, Аврорин друг, наперсник, Часа не промигал…
42 Решение служанок убить петуха тоже подано при помощи мифологической перифразы:
43 Умыслили сестрицы К Плутону петуха отправить петь…
44 Объединение Авроры и петуха в своего рода “семантическую группу утраˮ у Хвостова встречается не однажды (вообще разговор о постоянных группах персонажей тоже будет продуктивным). Группа эта заведомо игровая – она ведь основана по принципу сочетания высокого и низкого.
45 Вот как описано утро в притче “Два петухаˮ - отметим перемену цвета руки зари в сравнении с Ломоносовым:
46 Лишь розовой рукой веселый кинув зрак, Отворит солнцу дверь Аврора, У петухов начнется ссора…[3, с.143].
47 Царство Плутона тоже упоминается не раз: оттуда пришли на землю и паук с подагрой (“Подагра и паукˮ):
48 Подагра с пауком просила у Плутона Закона Обоих их на землю отпустить4… [3, с.122].
4. Вообще мотив отпуска у Плутона близок Хвостову. В 1811 г. он напишет стихотворение “Денису Ивановичу Фонвизинуˮ, где таким отпуском воспользуется известный комедиограф. Потом, уже знакомым путем “сатиры смелой властелинˮ совершит перемещение между мирами и в стихотворении Пушкина.
49 Покровитель муз – под разными именами – постоянный персонаж притч. Вот, например, ироническое определение поэта (“Светильница и сочинительˮ):
50 Страдальцы, Фебовы носящие вериги, Охоты буйственной стихами докучать… [3, с.84].
51 В притче “Аполлон и сатирыˮ Аполлон пообещал поэтический дар тому сатиру, который сплетет ему лучший венок. И вот как иронически описан процесс плетения (для лаврового дерева тоже нашелся мифлологический аналог):
52 Бедняжку Дафну ощипали, С нее все порвали листки И Фебу на виски Работают венки… [3, с. 108].
53 Венки сатиры плели долго, а о результате сказано кратко и быстро:
54 Сатира каждого венок Для Фебовой главы иль узок иль широк [3, с. 109].
55 Есть притчи, и целиком посвященные жизни небожителей, – например, “Любовь и дурачествоˮ:
56 Ершатся боги все, как в море чуды; Тот на Дурачество, Амуру тот свирепю Богиня красоты Венера Как женщина, как мать… К Зевесу с просьбою – Юпитер знает…[3, с. 129].
57 Невозможно не отметить морское бестиарное сравнение и глагол-неологизм “ершатсяˮ.
58 В притче “Хвастливая лягушкаˮ для посрамления хвастуньи используются различные мифологические номинации (“Беллоны дщерьˮ – именно “дщерьˮ, а не “дочьˮ; “Пантезелеяˮ):
59 Лягушечьи смутились души И победителю кричат? Сразись теперь И докажи, что ты Беллоны дщерь! Пантезелея тут весьма трухнула И с тушей храбрый дух на дно стряхнула [3, с. 105].
60 Соединение в одной фразе мифологического имени храброй воительницы с просторечным глаголом “трухнулаˮ, усиленным эмфатическим “весьмаˮ, делает закономерным финал. Ирония, как всегда у Хвостова, возникает за счет соединения, комбинирования. Налицо режим иронической гиперболы: для лягушки сравнение с Беллоной и Пантезелеей, безусловно, возвышающее. А для Беллоны и Пантезелеи – сравнение лягушкой? Сравнение всегда работает в обе стороны.
61 Боги привлекаются и для объяснения причин погодных явлений (“Овца и дождьˮ):
62 Когда с Бореем Феб был в ссоре, Лилось дождя на землю море…[3, с. 50].
63 Перифрастический рассказ о жизни пьяницы – яркий пример иронической гиперболы:
64 Наперсник Бахусов не малы годы Исправно в храм его свои носил доходы… [3, с. 72].
65 Весть род смертных сравнивается с Нарциссом (“Нарциссˮ):
66 Скажу я строго: Нарциссов таковых не только в свете много; Но во погибельный источник тот Едва ль не весь глядится смертных род [3, с. 93].
67 Для описания барана используется сравнение с циклопом “Орел и воронаˮ:
68 Кудрява длинна шерсть свалялася клочками, Рядами, Как борода у одноглазого циклопа… [3, с. 36].
69 Злой пёс сравнивается с Цербером (“Коварный и собакаˮ):
70 И на проезжева Цербер свирепо лает…[3, с. 101]; Тигр, оруженосец льва, – с Ахиллесом (“Тигр геройˮ):
71 Его наперсник Тигр, дубровный Ахиллес, Которого когтей боялся лес…[3, с.79].
72 Ахиллесы в мире Хвостова не редкость (“Два быкаˮ):
73 Два мочныя быка, Ахиллы меж быками, Сражалися рогами…[3, с.148].
74 В пример своим детям черепаха приводит Икара:
75 Без крыльев полетев, упал Икар…[3, с. 60].
76 Кот в глазах мышей равен фуриям (причем не одной, а многим) (“Кот и мышиˮ:
77 А кот, как фурии, жесток… [3, с. 42];
78 Болтливое перо (“Перо и рукаˮ) сравнивает себя с Атлантом:
79 Я как Атлант держу в связи весь смертный род…[3, с. 79].
80 Найденная на дороге устрица (“Устрица и два прохожихˮ) – с амврозией:
81 Прохожих два нашли кусок преславной Амврозии равной… [3, с. 39].
82 Для усиления иронического эффекта Хвостов легко комбинирует мифологических персонажей. Семидесятилетний старик, взявший в жены пятнадцатилетнюю девочку, вызывает ассоциации с Пенелопой и Циклопом. Связь подчеркнута рифмой (“Насмешливый пророкˮ):
83 Хотел, чтобы была жена ему верна, Как Пенелопа, Хотя сам походил жених мой на Циклопа…[3, с. 109].
84 Примеры можно множить и множить – редкая притча обходится у Хвостова без мифологических аналогий.
85 Присутствие мифологии в басенном мире создает атмосферу травестийности в духе ироикомической поэмы 18-го века. В соединении с бестиарной топикой мифологические образы – мощный инструмент создания иронического тона. Повинуясь причудливой фантазии автора, соединяются, казалось бы, несоединимые, вещи, для объяснения самых бытовых явлений Хвостов смело тревожит высшие силы – и это не может не вызывать смех. Балансирование между риторическими режимами литоты (когда дается сравнение с заведомо низким образцом) и гиперболы (когда сравнение возвышает) [7, с. 146] – один из главных принципов хвостовской игры.
86 Приведем еще несколько областей, откуда Хвостов использует материла для сравнений.
87 Библейские – лев сравнивается с Иовом (“Лев состаревшейсяˮ):
88 Лев Иов в море зол…[3, с. 121].
89 Из мира искусства
90 Лисица вознесла ворону похвалами, А паче песенки, я чаю – голосок Приятен у тебя, и нежен и высок. Ворона возмечтала, что вправду Тоди стала… (“Ворона и сырˮ) [3, с. 3].
91 Хвостов в примечании дает пояснение: “славная певица 18 столетияˮ. Комментарий преследует двойную цель: чисто просветительскую (читатель не обязан знать певиц 18 века) и самовосхваляющую (Хвостов-то эту певицу знает). Отметим и изменения в названии. Лисица, главное действующее лицо, вообще пропадает из заглавия. Остаются ворона и сыр. И это тоже игра.
92 В притче “Петух и жемчужное зерноˮ картина Рафаэля выступает в роли знака неравноценного обмена:
93 Невежда с радостью за борзую скотину С придачею отдаст Рафайлову картину.. [3, с. 32].
94 Из истории
95 Исторические параллели у Хвостова одна изысканнее другой.
96 Крокодил сравнивается с вождем гуннов (“Нил и собакаˮ):
97 Ужасен крокодил там псам, Как древле был Аттила сам…[3, с. 49];
98 Мышь из “Совета мышейˮ – с великим древнегреческим оратором:
99 Та мышь была знаток… Словами действовать она была богата, Замысловата, Как Демосфен в мышах витиевата…[3, с. 42];
100 Лев – с римскими императорами (“Лев и его советˮ):
101 Зверина царства Тит, самодержавный Лев… Он был похож на римска Антонина, Желал отрад, спокойствия зверина… [3, с. 85];
102 Конь – с Буцефалом (“Конь и Волк лекарьˮ):
103 Какой-то Буцефал ногою оступился, На скачку от того гораздо притупился… [3, с.136];
104 Лягушки – с якобинцами (“Лягушки и их царьˮ):
105 Лягушки скучили как якобинцы жить И верой-правдою хотят царям служить…[3, с.115].
106 Утки в притче “Черепаха и уткиˮ вспоминают путешественника Кука:
107 Взялись две утки Ей мир весь показать не в год, а в сутки… И сверить самому, что рассказал нам Кук…[3, с. 121].
108 Овца в притче “Овца и дождьˮ оказалась поданной на пир Лукулла:
109 Попалася овца не в хлев к своим сестрам, Сушиться забрела на кухню к поварам. Они с овцой не много говорили, На ужин Лукуллу сварили [3, c. 50].
110 Волк-обманщик объявляет себя Эскулапом (“Конь и Волк лекарьˮ):
111 И говорит ему: я есмь наперстник Ескулапа, От Факультета мне дана недавно шляпа…[3, с.136];
112 Врачи именуются Галенами (“Ескулапий и больнойˮ):
113 Стекается врачей толпа, Больной Галенами ни мало не доволен…[3, с.160];
114 Незадачливый ритор (“Ритор и болванˮ) уподобляется Цицерону:
115 Стоял болван в лесу, вития мой дубровуИзволит посещать, и мнит, что там готовуСебе получит славу нову,И чванится, как Цицерон,Как за Лигария вступился он [3, с. 61]. Из литературы Скупой сравнивается с персонажами Мольера и Вергилия (“Скупой и пожарˮ):
116 В каком-то городе жил Гарпагон, Которому душа, любовница и боги Червонцы в куче многи… …С мешками на плечах, как с батюшком Еней, Хотя все силою старается своей, С мешками поспешает…[3, с. 106].
117 Ссылки на предшественников в жанре басни – отдельный большой блок:
118 Овец тазать охочи волки, Российской Ла Фонтен о них худые толки Пустил и приобрёл венец, Французскому Фонтену подражая, Фонтену Федр был образец, Езоп им всем отец (“Волки и мореˮ) [3, c. 45].
119 Здесь ясно представлена вся басенная традиция: Эзоп – Федр – Лафонтен. Под российским Лафонтеном подразумевается Сумароков, который наследовал всем главным европейским баснописцам.
120 Из разных наук
121 Как правило, имя ученого или название его науки – знак иронии:
122 Один нахмурился, другой скакать пустился И каждый астроном отгадчиком быть льстился… (“Туча и два другаˮ) [3, с. 99].
123 Какой-то Тихобрах великий астроном, Который в дружбе был с планетами, звездами, Хотел на небесах себе построить дом, Душою, как Икар, парил над городами (“Старуха и звездочетˮ) [3, с. 169].
124 Сравнение с Икаром, чья судьба хорошо известна, – пример иронической литоты: такое сравнение чести не добавляет.
125 Перечисление громких имен в притче “Мудрец и крестьянинˮ – инструмент, при помощи которого “ученыйˮ думает устыдить и принизить крестьянина:
126 Скажи, слыхал ли ты, кто был Сократ, Платон, Монтань и Пуфендорф, Сенека и Солон, Умы высокия, мужи презнамениты… А ты об них родяся не слыхал…[3, с. 119].
127 Эта пышная риторика разбивается о рифму, которая по форме является антитетической, а в контексте этой притчи – синонимической:
128 Мужик так отвечал кичливому глупцу И мудрецу.. [3, с. 110].
129 Как видим, “переменнаяˮ сфера сравнений очень богата. С одной стороны, цель ее, безусловно, просветительская; но самое главное – это сильный инструмент создания иронического эффекта за счет комбинаторных связей, часто непредсказуемых. А ведь кроме “интеллектуальнойˮ области, Хвостов для своей комбинаторной сравнительной игры пользуется и другими областями жизни (бытовой, профессиональной и т.д.).
130 Глаголы быстрого движения – важная часть хвостовского игрового арсенала.
131 В притче “Медведь и обезьянаˮ мартышка влезла на дуб и возгордилась, т.к. мир сверху показался ей маленьким. Что с ней случилось дальше – описано чередой “быстрыхˮ глаголов:
132 Гордилась, прыгала и хвостиком вертела, Вертясь, слетела… [3, с. 74].
133 В первой строке все глаголы несовершенного вида. Первые два глагола идут без союза, быстро, ускоренные аллитерацией (р-л). А перед третьим глаголом поставлен союз “иˮ, как бы обособляющий новое действие, к которому есть и уточнение “хвостикомˮ. Такое обособление у Хвостова часто знак особой важности. И действительно: за глаголом “вертелаˮ, заканчивающим строку, сразу следует однокоренное деепричастие, открывающее следующую строку, – “вертясьˮ. А за анадиплосисом “Вертелась –/ вертясьˮ сразу идет быстрый глагол совершенного вида “слетелаˮ, выражающий мгновенное действие. Рифма “вертела – слетелаˮ, сближающая два глагола разного вида, обозначает самую суть случившегося. Мартышка, скорее всего, даже не успела понять, что произошло.
134 Скачки и полеты – любимый способ передвижения в притчах.
135 Скачут в мире Хвостова многие персонажи – причем этот глагол может выражать и просто быстрое движение:
136 Увидели опять, Погони скачут… (“Разбойники и омутˮ [3, с.53],
137 Кума лиса к нему скакала (“Лиса и виноградˮ), [3, с.27],
138 и агрессию:
139 На бедную лису табун слепней там скачет… (“Лисица и мухаˮ) [3, с.5],
140 и радость:
141 Один нахмурился, другой скакать пустился… (“Туча и два другаˮ) [3 с.99],
142 Матросы стали пить, от радости скакали… “Кормчий и матросыˮ [3 с.153],
143 и жест отчаяния:
144 Когда в огонь скакать На что и туфли покидать (“Эмпедокл и туфлиˮ) [3, с.59].
145 В притче “Мужик и змеяˮ дана совсем фантастическая (с точки зрения здравого смысла) картина – скачущая разрубленная змея:
146 Змея рассечена скакала… [3, с. 119].
147 Не является ли эта разрубленная змея, ищуща съединения частей, эмблемой всего хвостовского творчества…
148 Глагол летать в мире Хвостова часто обозначает очень быстрое движение, поэтому летать (на уровне VERBA, разумеется) могут очень многие:
149 Опечаленная смертью собачки дама (“Две печальныяˮ):
150 Хозяйка к городу летит в карете И гости тож.. [3, с.103].
151 Заяц, поспоривший с черепахой (“Заяц и Черепахаˮ):
152 Тогда и заяц мой летит стрелой, как птица…[3, с.116],
153 Волк (“Волк и Ягненокˮ):
154 …летит голодный волк.. [3, с.9],
155 Олень, гонимый “от псовˮ (“Хозяин, Олень и Быкиˮ):
156 Летит в село, на двор приходит скотный И шасть в бычачий хлев…[3, с.151],
157 Служанка спасать каштаны (“Мартышка и Кошкаˮ):
158 Летит служанка с жаром…[3, с.125],
159 Собаки (“Петух и Собакаˮ):
160 Я вижу близ тебя пята с пятой Летят собаки…[3, с. 130],
161 Грабители (“Разбойники и омутˮ):
162 Грабители народ суровый, Для денег, для добыч готовый Лететь к опасности, к беде и смерти новой [3, с. 53],
163 Глупец, к которому постучалась Фортуна (“Щастие у дверейˮ):
164 Жены не слушаясь, в кафтан он нарядился, В кафтане полетел к дверям…[3, с.70],
165 Сапожник, которому внезапно дали денег (“Сапожник и Откупщикˮ):
166 Сапожник возмечтал богатей быть Могола, Вмиг деньги подхватя, летит домой… [3, с.134],
167 Яйца (“Муж и яйцоˮ):
168 Бегут – и яйцам дают полет [3, с. 11].
169 Направление сравнения.
170 Это тоже игровая сфера.
171 1) Животные могут уподобляться людям. Какие эффекты можно из этих сравнений извлекать, мы говорили выше.
172 Бывают случаи, когда животное определяется человеческой устойчивой формулой:
173 Сыскалась сука доброй человек (“Сука и щенятыˮ) [3, с. 35].
174 В скобках заметим, что и здесь Хвостов “топчет следыˮ Сумарокова, у которого такой оборот не редкость: у него есть “Коршун доброй человекˮ (“Коршунˮ). Здесь важно, что зверь сразу подходит под устойчивое определение “добрый человекˮ. Мимо таких характеристик критикам трудно пройти.
175 2) Человек уподобляется животному.
176 Пастух, конечно, зверь негодный, Овец мучитель он природный [3, с. 26], –
177 так характеризуют звери человека в притче “Мор зверейˮ. Здесь важны именно моральные качества пастуха. По звериной шкале они невысоки.
178 “Катахрезаˮ или единый текст?
179 Действительно далеко не все сравнения Хвостова пройдут проверку здравым смыслом.
180 Набор хвостовских “нелепостейˮ кочует из статьи в статью, создался своего рода “канон хвостизмовˮ. Добавим несколько не менее интересных:
181 Мечущее взор болтающее перо (“Рука и пероˮ):
182 Бумаги золотой голландской белой Перо искусное чертя листы, И видя почерка различны красоты, Внезапно заразясь кичливой мыслью смелой, К путеводителю к руке Всечасно взор метало, Всечасно хлопотало И о достоинствах своих болтало.. [3, с.79].
183 Вбегающая, как ветр, змея (“Змея и пилаˮ):
184 Змея пошла гулять… Проворно к слесарю, как ветр, вбежала.. [3, с.135].
185 Живущая в дупле кошка (“Орлица, веприца и кошкаˮ):
186 А кошке середина досталася дупла…[3, с.22].
187 Баран с плечами (“Орел и Воронаˮ):
188 ...баран жертвенна… Ворона поле етой речи Летит на жирну тварь, вцепилась прямо в плечи…[3, с. 36].
189 Лица с ногами:
190 И Я здесь изображу преславны два лица, Которые хотят ногами похвалиться…[3, с.116].
191 Список можно продолжать.
192 Но дело именно в законах, действующих в мире Хвостова, о которых шла речь в начале статьи. Поэтому слово “катахрезаˮ мы берем в кавычки.
193 Бежит здоровой мой, как будто без души, Как заяц, так летит, к бутылке поспешает… (“Хромоногий и находкаˮ) [3, с. 211].
194 Эффект катахрезы в сравнении “летит, как заяцˮ возникает из-за столкновения уровней RES/VERBA. И существительное, и глагол – “вербныеˮ. Само сравнение изначально звучит так: “заяц – как птицаˮ. Перед нами многоуровневое действие: сначала заяц уподобляется птице и награждается птичьим глаголом, затем существительное “птицаˮ уходит в эллипсис, оставив после себя глагол “летитˮ; птичий глагол остаётся при зайце как принадлежащий ему – и быстро бегущий человек сравнивается с летящим зайцем.
195 А если принять, что притчи – единый тест, то сравнение “летит, как заяцˮ можно прочитать и как отсылку к притче “Заяц и черепахаˮ, где заяц летит, как птица (см. выше). И тогда круг бестарных переименований замыкается: по большому счету, все, кто летит, в мире Хвостова – птицы.
196 Именование зайца птицей не редкость в этом художественном мире, поэтому Хвостов, уповая на знакомство читателя с его творчеством, позволяет себе эллипсис и суггестию, которые многим кажутся нелепицей.
197 По этой же причине Хвостов спокойно может сказать: “Черепаха – не та небесна птаха…ˮ [3, с. 116], отсылая читателя к другому эпизоду из главы “про черепахуˮ – к ее полету с утками. О каждом звере у него есть свой сюжет (его можно увидеть уже в списке заглавий). И никто не мешает Хвостову тасовать элементы этих сюжетов, как подсказывает его инвенционный дар.
198 Баран увесистей случился нежли сыр, –
199 читаем в басне “Орел и воронаˮ. При чем тут сыр? А вот же хвостовская подсказка – в заглавии: “Воронаˮ. Надо просто вспомнить сюжет басни “Ворона и сырˮ. Вот и другая – ворона унесла барана. Унесла сыр – унесла барана; баран тяжелее, чем сыр. Все ясно, никакой темноты. Просто надо правильно сложить пазл.
200 Хвостов выстраивает, старается – но ведь читатель может и не помнить всех хвостовских сюжетов, а может не догадаться о правилах игры. Вот и почва для непонимания, а значит, и смеха.
201 Перейдем ко второму “раздражающему факторуˮ хвостовских сочинений.
202 Смена темпов
203 Быстрота
204 “Нет басен быстрее хвостовских: все совершается у него мгновенно и при полном презрении к закону тяготения, препятствующему этой мгновенностиˮ, – замечает Махов и сравнивает хвостовскую быстроту в текстах с суворовской военной быстротой [4, с 21].
205 Причина этой скорости – комбинаторная операция убавления и связанные с ней риторические приемы. Перечислим некоторые способы, используемые Хвостовым для “ускоренияˮ текста.
206 Глаголы быстрого движения, о которых шла речь выше.
207 Односложные слова:
208 Такой урон Его колеблет трон… [3, с.110];
209 Но Царь остался ввек и глух, и нем, и слеп…[3, с.115];
210 Что ту лягушку в лоб, ту в нос, Той казнь [3, с.116];
211 Что шаг, то враг…[3, с.161];
212 Здесь стоит выделить наречия, обозначающие мгновенное действие (вмиг, вдруг), о которых уже писал Махов; а также “быстрыеˮ отглагольные формы:
213 Старуха рассердясь его рукою торг…[3, с.169].
214 Эллипсисы, доходящие до темноты:
215 Чуть свет – он петь… [3, с.135];
216 Кому противно что, Тому конечно то Не надо ни на что... [3, с.72];
217 Вскарабкалась на дуб – прыжок, и раз, и два.. [3, с.73].
218 Скопление существительных в косвенных падежах, особенно в родительном:
219 Медведь не захотел свово менять лица, Сказав, что он пленил медведиц тьмы сердца…[3, с.132].
220 Простые предложения, асиндетон:
221 Борей, Эол дохнули, Суда все потонули…[3, с. 77].
222 Ассонансы и аллитерации:
223 На что спесивиться чинами, Чины не вечно с нами…[3, с. 73].
224 Глаголы с приставками с семантикой быстрого подъема (взмостился, возблистал, взвилися):
225 Старик спустился, Дитя взмостился [3, c. 6],
226 Старуха согласилась; Взвилися селезни старуха возносилась… [3, с.122].
227 Перечисления:
228 Мы ищем все, нас сколько есть, Или сокровище, иль чин, иль честь… [с. 76].
229 На этом примере видна комбинация темпов. Сначала темп более медленный – ему соответствуют длинное слово и полная форма союза “илиˮ, а потом темп ускоряется – слова становятся односложными, а форма союза краткой (“иль чин, иль честьˮ).
230 Зевгма
231 Эта фигура из числа самых игровых – она позволяет на один глагол “вешатьˮ самые непредсказуемые сочетания существительных, что способствует ускорению темпа и созданию эффекта обманутого ожидания.
232 Душой и хвостиком лисицы не вертели [3, с. 25].
233 Кто догадается, что эта зевгма из притчи “Мор зверейˮ – перифраз уныния?
234 Зевгма неосложненная выглядит как перечисление: одно подлежащее – и много глаголов. Змея в притче “Мужик и змеяˮ:
235 От ярости кипела, Шипела, свиснула, и в миг успела И развернуться вся и голову поднять И жало на того хотела изощрять… [3, с. 119].
236 Быстрота поддержана эмфатическим уточнением “в мигˮ. А два союза “иˮ в последней строке слегка замедляют темп: змея все успела так быстро – что теперь может и покрасоваться, и развернуться.
237 И следом идет еще одна неотягченная зевгма: на местоимение “ктоˮ “повешеноˮ несколько существительных, одно выше другого, обозначающих роль мужика в жизни змеи – получилась настоящая градация:
238 Кто благодетель ей, отец и воскреситель, Спаситель! [3, с. 119].
239 Зевгма семантически не напряженная бывает очень насыщенной, причем общий глагол может быть в одном предложении, а все существительные, на него “повешенныеˮ, – в другом:
240 Но нечто слон в ките нашел поправить. Так муравей в осе, а муха в пауке, Комар в кузнечике, кузнечик в червяке… (“Лев и его Советˮ) [3, с. 133].
241 Зевгма семантически напряженная еще более способствует хвостовсколму игровому настрою:
242 И душу и лицо раз по сту в день ломает.. (“Фортуна и шелехиˮ) [3, с. 77].
243 Эта скорость раздражала и создавала (хотя почему в прошедшем времени?) эффект непонятности, часто объявляемой галиматьей. Итак, Хвостов – слишком быстр? Не будем спешить с выводами.
244 Замедление, ретардация.
245 Здесь речь пойдет о противоположной комбинаторной операции – прибавления. Она проявляется в кружении фразы, в различных приемах ретардации. Как результат – замедление темпа.
246 В основе механизма ретардации лежат всевозможные повторы.
247 Анадиплосис:
248 Светильница в глаза попалася глупца, Глупца ученого, каких везде довольно…[3, с. 83].
249 Повтор слова нужен для эмфазы – для подготовки оксюморона. Глупость “ученыхˮ – любимый хвостовский мотив, в развитии которого он весьма изобретателен. Рифма первого и последнего слов в строке (“светильница – глупцаˮ) придает топосу “учение – светˮ иронический оттенок.
250 Синонимы
251 Вот как описан медленно идущий воз в притче “Муха и возˮ, посвященной как раз проблеме скорости:
252 Увидя то, что воз Идет медлительно, лениво…[3, с.46].
253 Ход воза замедляет и наличие двух синонимов, и длинное слово “медлительноˮ, перегородившее всю строку, и аллитерация на “л, д, нˮ.
254 Амплификация
255 Это очень подходящее для комбинаторной игры средство. Хвостов его использует постоянно, особенно в номинациях. В основе его, по сути, лежит все то же сравнение.
256 Широкия степенныя Невы Вельможа лещ, воды степенный житель… (“Лещ и лещатаˮ), [3, с. 95].
257 Лещ и Нева под стать друг другу – оба степенные. Для обоих находятся все новые определения, замедляющие темп.
258 В притче “Черепаха и уткиˮ Черепаха находит все новые варианты имени для себя:
259 А черепаха тут, во весь народ Кричит, разиня рот: Я то, что лев в зверях, меж птицами орлица…[3, с.122].
260 Хвостов нанизывает всё новые и новые бестиарные номинации, одна лестнее другой. Сначала черепаха просто сравнена с птахой (отметим выбор слова – чтобы было в рифму); а затем начинается ценностная гиперболизация, многими принимаемая за абсурд и разгул катахрезы: черепаха-птаха видится себе одновременно львом и орлицей, из-за чего непомерно раздувается в собственных глазах. Финал – увы – печален.
261 Параллельные конструкции.
262 В притче “Волки и мореˮ замедление, нужное для изображения нерешительности волков, боящихся войти в воду, дано при помощи двух конструкций:
263 Скрипели и зубами, Вертели и хвостами…[3, с.46].
264 Здесь параллели не только на синтаксическом уровне: повтор и на уровне рифмы – причем не только концевой, в окончаниях существительных (-ами/-ами), но и внутренней, в окончаниях глаголов (-ели/-ели). Особенно интересен повтор союза “иˮ в обеих конструкциях. Стоящий в середине обеих параллельных строк он приковывает к себе внимание и вызывает вопросы, совершенно к делу не относящиеся: чем еще скрипели и вертели?
265 Перифразы
266 Это часть хвостовской игровой поэтологической стратегии.
267 Типичный хвостовский принцип описания: оппозиция в номинации - номинация сложная/ номинация заведомо простая.
268 Вот, например, любимая хвостовская тема – чума. Для нее в одной строфе притчи “Мор зверейˮ длинное (в четыре строчки) определение с привлечением и адской, и небесной метафорики, и гиперболы:
269 Лютейше зло из всех на свете зол, Рожденное во ада чреве, Которо Небеса во гневе На земной кинули нещастной дол…
270 А следом идут три очень простых определения, уместившихся в одну строчку:
271 Заразой, язвой и чумою Зовут его врачи…[3, с. 25].
272 И три простые быстрые слова действуют сильнее, чем все цветистое описание выше.
273 В примере из притчи “Сука и щенятыˮ игра на разных стилистических регистрах (комбинация слов высокого стиля с низким словом “сукаˮ), что тоже влечет перемены в темпе:
274 Назначенно судьбой приспело суке время Любовно сбросить бремя, То есть что попросту пришлося ей родить…[3, с. 34].
275 Раз в системе есть переключения - должны быть и переключатели (“шифтерыˮ), знаки перехода от стиля к стилю, от темпа, к темпу. В вышеприведенном примере в этой роли выступает наречие “попростуˮ.
276 В следующем примере – краткое прилагательное “прощеˮ:
277 Журила некогда Ворона Орфея кранных рощ, а проще – Соловья… (“Ворона и Соловейˮ) [3, с. 68].
278 Часто “шифтеромˮ служит введение национального кода – формула “по-русскиˮ. “Рускостьˮ у Хвостова служит знаком понятного объяснения:
279 И захотела вдруг Ворона без ума Павлином быть сама Павлиньи пёрушки усердно подбирала, По-руски, крала.. (“Ворона в павлиных перьяхˮ) [3, с. 48];
280 Лягушка некая сердита, зла, Так мышке говорит: хочу тебя я скушать. Зачем ты гостья здесь? Иль наши песни слушать? По-руски говорю, что есть тебя хочу (“Мышь и лягушкаˮ) [3, с. 51];
281 Во древни времена, весьма давно, Олимпа жители, по руски ложны боги… (“Перун и желательˮ) [3, с. 167];
282 Была сераль, – султанов два, Султаншей там десятки, Пиндаров брося слог и все загадки, Скажу по руски я простые лишь слова, Что кур премножество, а петухов там два…… (“Два петухаˮ) [3, с.130].
283 Один Случился господин, Который ум имел, но только беспокойный, По – руски непосед (“Фортуна и Шелехиˮ) [3, с. 76].
284 Петух проворной был, петух боец, По-руски молодец… (“Петух и лисицаˮ) [3, с.130].
285 Грамматика
286 Басня может держаться на игре грамматических форм. Например, в притче “Найденный топорˮ читатель следит за чередованием местоимений. Грамматические тонкости оказываются необходимыми сначала для выяснения, кому же владеть топором:
287 Нам нужен был топор – и мы его нашли; А тот: увидел Я, как он лежал в пыли, И я ево поднял, так я один, не двое, Топор стал мой, не кстате МЫ..
288 А когда оказывается, что топор краденый, грамматическая точность может избавить от побоев:
289 …Тот, кто нашёл топор: нашли его МЫ вместе… Другой ему в ответ: ты прежде сам кричал: Нашли топор не двое, Так мне в побоях доли нет… [3, с. 43].
290 Безусловно, эти грамматические диспуты очень замедляют текст.
291 Покажем еще несколько повторяющихся хвостовских “замедляющихˮ приемов, которым даем рабочие названия.
292 “Забота о читателеˮ и “формулы авторской индульгенцииˮ
293 Хвостов собирается описать двух персонажей притчи “Зрячий и слепой умницаˮ. Формула “ненужно знатьˮ предпослана перечислению того, что Хвостов не будет описывать:
294 Потребно описать мне ясно их приметы, Ненужно знать какие леты, Каой был рост, лицо и нос, Которой белокур, а то черноволос…
295 Рассказ уже замедлился. А Хвостов замедляет его еще более, давая аргументацию своих действий:
296 Подробности читателя не учатА часто напротив читателю наскучат… [3, с.89].
297 Вот, оказывается, в чем дело: Хвостов затягивает рассказ на целых 4 строки, радея о динамичности и живости текста. Что это – как не игра? Формул, регулирующих отношения автора и читателя, в арсенале Хвостова много. Нарративные стратегии Хвостова – большая отдельная тема. Мы коснулись ее в связи с приемами замедления темпа повествования.
298 Череда ложных подсказок
299 Речь об эффекте обманутого ожидания, на который Хвостов большой мастер.
300 По сути, это нереализованные возможности развития действия. Здесь, как правило, включается грамматика – и богатый спектр возможностей отрицательной частицы.
301 Чтоб странствовать тебе спокойно без докук, Посадим мы тебя не в сани и не в лодку, Положим палку в глотку [3, с. 121], –
302 так утки настраивают черепаху на спокойное путешествие (“Черепаха и уткиˮ).
303 Притча “Найденный топорˮ начинается неторопливо:
304 Два друга шли, не греки, не цыгане, Но русские крестьяне… [3, с. 42].
305 Зачем это замедление, эта отрицательная конкретизация (“не греки, не цыганеˮ), которое к тому же уводит мысль в сторону, заставляя задуматься, почему именно греки и цыгане введены в текст и как это сработает в дальнейшем. И почему важно, что крестьяне были именно русские. А оказывается – все это совершенно не важно для дальнейшего развития сюжета. Обманул Хвостов замедлением. А внимание приковал.
306 Притча “Учитель и ученикˮ дает пример ретардации, которая могла стоить ребенку жизни. А Хвостов показывает отражение этого промедления на уровне текста. Учитель латинского языка, всецело погруженный в свою науку, повел гулять детей. Один мальчик упал. Начало притчи идет в неспешном темпе:
307 Почтенной древности воспитанник на ус, Не Немец, не Француз; Наперстник муз, Русак простой в латыню погруженной И не осел, ослинус уваженной…[3, с 42].
308 Здесь тоже непонятно – зачем все эти отрицательные характеристики (“не немецˮ, “не французˮ), когда герой – “русак простойˮ. Но в хвостовском мире в этом случае не надо спешить – надо насладиться возможностями, выжимаемыми из слога “усˮ как знака латинского языка (тут и тройная рифма “ус-француз-музˮ), и латинизация бестиарного определения, делающая его еще более смешным (использован все тот же прием первоначальной ошибочной характеристики и уточнения: “не осел – ослинусˮ).
309 О падении рассказано в чисто хвостовском быстром темпе:
310 …один шалунИграя, бегая упал без спросу,Не пощадя руки, ни носу…
311 Глагол совершенного вида “упалˮ, и сам по себе быстрый и внезапный, кажется еще внезапнее, т.к. теряется среди обилия быстрых деепричастий несовершенного вида: “играяˮ, “бегаяˮ, “не пощадяˮ. Обстоятельство “без спросуˮ тоже работает на ускорение рассказа. И казалось бы, какая разница – куда он упал?
312 Тут бы еще ускорить темп – и быстро сказать о мерах по спасению ребенка. Так нет – темп резко замедляется и возникает долгое кружение фразы: вопрос, затем череда ответов – сначала общего, абсолютно риторического, с привлечением мифологической ассоциации, потом серии неправильных, занимающих целую строку; и лишь после этого – правильного:
313 Упал куда? Где царствует Нептун; Однако ж не в реку, не в озеро, не в море, Но в пруд упал дитя, напасти, горе!..
314 А слово “прудˮ, единственно нужное на уровне RES, пропадает во вновь ускорившейся фразе среди эмоциональных восклицаний. “Шалунˮ превращается в “дитяˮ – что меняет отношение к случившемуся.
315 Итак, темп то ускоряется, то замедляется и заканчивается притча недвусмысленной моралью:
316 Доскажешь после речь, вынь из воды ты прежде!
317 Притча “Щука и удаˮ – диалог двух рыб: проглотившей уду Щуки и живущей по соседству Плотвы. В мире Хвостова нас совершенно не удивляют вопящие щуки, говорящая плотва. Это условность самого общего порядка – басенного. Суть “хвостизмовˮ лежит глубже.
318 Щука уду проглотила;От того в тоске была, —И рвалася и вопила…[3, с. 67].
319 Живущая вблизи плотва и начинает с вопящей от боли щукой душеспасительный разговор:
320 Вопрошает щуку: Мне поведай муку, Мне поведай скуку, Рвёт которая тебя..[3, с. 67].
321 Отметим повтор: Щука “рваласяˮ от совершенно реальной, а Плотва просит поведать муку, которая ее “рветˮ фигурально. Налицо комбинация уровней RES /VERBA.
322 Перед нами откровенная ретардация, выраженная параллельными конструкциями, тройной рифмой (“щуку-муку-скукуˮ). А на уровне содержания это синтаксически изысканное замедление может сойти за садизм: ведь причина страданий щуки названа в самом начале – и она вполне физическая.
323 В притче “Разбойники и омутˮ прием “ложных подсказокˮ виден очень ясно. Речь идет о том, как разбойники спасаются от погони. На их пути сначала река
324 Реку потребно преплывать. Реку не малую,большую,примерно как Нева, такую…[3, с. 53].
325 Река описана уже знакомым нам способом – медленно, с лексическими повторами, с уточняющими подробностями. Сравнение этой басенной реки с Невой – тоже игра, тоже комбинация уровней RES / VERBA.
326 Разбойники переплыли реку – и продолжили предаваться бесчинствам до тех пор, пока снова не услышали за собой погони. И тут снова водная преграда:
327 И тут на встречу им ручей, Ручей, а не река, ручей, почти безводный, Которой орошал кротчайшею струей; Ручей казался тих, ручей незлобный, Без ветру, без валов…[3, с. 54].
328 Ретардация, как всегда, достигается путем повторов. Слово “ручейˮ повторено в 4 строчках пять раз – причем повторы составляют разные риторические фигуры: анадиплосис (“и тут на встречу им ручей/ручей, а не рекаˮ), анафору как в начале второй и четвертой строк, так и в середине этих строк. Кроме того, словосочетание “на встречу… ручейˮ представляет собой фактически результат буквенной перестановки и фонетическую игру. И уже знакомое нам уточнение через ложное определение (“Ручей, а не рекаˮ). Все это очень замедляет темп и привлекает внимание читателя к этому незаметному ручью.
329 А разбойники с презрением отнеслись к этой преграде, поддавшись аргументу a fortiori:
330 …разбойники кричат: …давича мы переплыли реку Довольно глубоку; Ручей безделица – в безделицу скакнули И потонули [3, с. 54].
331 После ретардации, после всех замедлений (среди которых и анадиплосис: “безделица – в безделицуˮ) – снова ускорение: два ничем не поддержанных глагола: “Скакнули // и потонулиˮ.
332 А заканчивается притча моралью - переходом в бестиарный регистр:
333 Притворной кротости и тихости не верь, Который лает пес, не вредный зверь.
334 Эта притча может быть рассмотрена и в связи с эмблематикой: в ней проводится мысль об опасности от малых, слабых, незаметных. Никем не надо пренебрегать – обычный эмблематический урок.
335 Непредсказуемое чередование темпов за счет комбинирования операций убавления / прибавления – одна из любимых хвостовских игр.
336 Комбинацию этих операций и – соответственно – смену темпов можно обозначить как принцип “стреляющего/нестреляющего ружьяˮ. Читатель ждет уж, что каждое ружье выстрелит, – а Хвостов учит, что далеко не каждое. Если бы не стреляли все – было бы проще. А когда полная неизвестность?
337 Кстати, у Хвостова есть притча про реальное невыстрелившее ружье – “Буря и ворˮ. И своеобразный эпиграф к этому разделу у Хвостова есть (“Туча и два другаˮ:
338 Всяк крепко настоял на мнение любимо. Но что же сделалось? Прошла та туча мимо [3, с.99].
339 Связь с эмблематикой
340 Мы касаемся этой обширной темы вскользь – поскольку эмблематика, основанная на комбинаторной игре, по сути своей близка хвостовскому мироощущению.
341 Самый верхний слой – использование традиционных эмблематических образов сюжетов. Эмблематические изображения (“Старик с песочными часамиˮ, “фортуна с завязкой на глазахˮ), эмблематические сюжеты (“Дуб и тростьˮ, “Орлица и орлятаˮ, “Лавр и маслинаˮ, “Собака и теньˮ, “Старуха и зеркалоˮ и т.д.). В качестве иллюстраций можно приводить эмблемы из книги А.Е. Махова “Эмблематика. Макрокосмˮ.
342 Другой слой – игра на многообразии свойств каждого зверя, каждого предмета.
343 Один из важнейших эмблематических принципов – у всякого предмета множество свойств и можно выбрать любые. И не обязательно самые известные. На этом и основана хвостовская игра: читатель, услышав знакомое имя, сразу считает, что он понимает, как будет развиваться аргументация, – и ошибается. Хвостов в полной мере использует возможности комбинаторной операции замены: меняет ожидаемое свойство предмета на совершенно неожиданный
344 Вот как начинается притча “Лисица и мухаˮ:
345 Улиссова сестрица Лисица…[3, с. 58].
346 Эта номинация сама по себе смела и неожиданна. Известно, что лиса хитра, красноречива, но сравнение её с Улиссом нельзя отнести к избитым. Восхищаемся хвостовской инвенционностью, поддержанной и на уровне фонетики внутренней рифмы: “Улисс-лисˮ.
347 Но хвостовская игра ещё тоньше. Сравнение с Улиссом по принципу хитрости, как ни изысканно, но все же могло быть предсказано. Хитрость – это самое первое приходящее в голову свойство и лисы, и хитроумного Одиссея.
348 Хвостов заменяет предсказуемое на непредсказуемое – берет совсем неожиданное основание для сравнения:
349 По самы по груди попала в грязь и в тину, Оставила одну на руже только спину. В руках Циклоповых был сам Итаки Князь…[3, с. 58].
350 Вот она, общая черта – никто не застрахован от неожиданного падения и заточения, и на старуху бывает проруха. Просто иллюстрация формулы “Нас всех подстерегает случайˮ. Количество моральных уроков у этого сравнения очень велико.
351 В притче “Зрячий и слепой умницаˮ тоже неожиданное сравнение:
352 Один был прост, то есть глупец, Другой был умница; но как Гомер, слепец…[3, с. 89].
353 Ярко – но в общем можно было к этому сравнению прийти. А вот вывод – непредсказуем:
354 Ты слеп по зрению, а по голове, Ты мыслишь далеко, не видишь, что в траве… Два наставления иль два примера Удобно почерпать у мнимаго Гомера Высокомерия негоднейший урок, Другой урок: Что опытность, не ум к познанию возводят, Сображательны блестящине умы Подобно как слепцы, средь тьмы,Лишь спотыкаются и бродят [3, с.90].
355 Итак, Гомер – пример не ума, не таланта, не умения сносить удары судьбы. Весь этот набор Хвостов отметает как негодный. Гомер – пример высокомерия и слепоты. Такая интерпретация вряд ли кому-то придет в голову.
356 “Сюжеты с двумя выходамиˮ.
357 Так мы называем притчи на известные сюжеты, где мораль амфиболична – их можно прочитать двумя прямо противоположными способами.
358 Мораль может помещаться в начале, а может в конце притчи – в этом проявляется комбинаторная операция перестановки. Раз место морали в композиции подвижно – то и отношение к ней может быть различным.
359 Притчу “Летучая мышьˮ Хвостов начинает совершенно однозначным моральным уроком – по сути, спором с пословицей:
360 Не худо ежель епанча На оба у кого накинута плеча. Пословица гораздо справедлива, Хотя душа не очень в том красива, Который так живет…[3, с.14].
361 Отметим в скобках чисто хвостовское определение: душа должна быть красива.
362 Дальше из “переменной сферыˮ – топики одежды – происходит переход в сферу “постояннуюˮ, бестиарную и начинается сам рассказ. Летучая мышь сама по себе редкость, чудо комбинаторики, совмещает черты двух разных групп животных:
363 Мышь некогда была,Летучая, на все смышленая дела –Зверок и птица!Летала, как синица,Как мышь — ходить легка…[3, с.14].
364 Хвостов раскладывает сочетание “летучая мышьˮ на составляющие и умножает каждую из частей. Вторичная бестиарная номинация (термин наш – О.Д.) увеличивает число зверей: из одной летучей мыши получаются зверок, птица, синица и простая мышь. Казалось бы, Хвостов должен восхищаться многокрасочностью своей героини. Читатель уже предсказывает концовку в духе “будь разнообразенˮ – и слышит следующее (мораль продолжается уже в ироническом тоне):
365 Так воздух и земля ей все погост. Кому дано коварство И мастер кто на обе руки бить, Тому не худо в свете жить.
366 Итак, в притче две морали: серьезная, осуждающая двойную жизнь, и одобряющая – но очень ироничная. Какую выберет читатель?
367 Притча “Орлица и Черепахаˮ, где речь идет о двух системах воспитания тоже дает два варианта морали. Орлица воспитывает детей так, чтобы они
368 Прострели взоры смело, На выспренни пределы Где пламенной чертят круг Фебовы кони…[3, с.59],
369 Вторая участница диалога – Черепаха, описанная оксюморонно:
370 И медленно спеша короткими шагами Мать черепаха в дом…[3, с. 59],
371 пытается отговорить Орлицу от такой рискованной практики и приводит два неоспоримых аргумента.
372 Первый из своей истории:
373 Историю ты разве не читала, Как бабушка летала И сколько от того бед приключилось ей [3, с. 60].
374 Отметим, что здесь Хвостов в очередной раз указывает на сквозной характер своих персонажей и мотивов, намекая на притчу “Черепаха и уткиˮ.
375 Второй аргумент – из мифологии:
376 Без крыльев полетев, упал Икар [3, с. 60].
377 А обща мораль притчи после всех этих аргументов благоразумия звучит совершенно неожиданно:
378 Но кто крыле имеет в дар, Тот в тесноте кругов не должен замыкаться – И стыдно Эйлеру ползти и пресмыкаться [3, с. 60].
379 Как видим, спор аргументационных авторитетов налицо. Что выбрать – читатель пусть решит сам. Главное – дать выбор.
380 Игра в рифмы
381 Часто Хвостов сводит в рифменной позиции слова, вроде бы неожиданные, - тем не менее, создающие новые смыслы.
382 В притче “Живописецˮ в двух параллельных конструкциях “Послал за…ˮ “знатокиˮ рифмуются с “дуракамиˮ – что проливает дополнительный свет на глупость псевдоценителей искусства:
383 Старик доволен был, но так как он Ещё не Аполлон, Чтоб оценить портрет, послал за знатоками, Послал за дураками…[3. c. 70].
384 В притче “Туча, гора и кучаˮ, где речь идет об оптическом обмане [4, с.] рифма в духе Сумарокова переводит ситуацию в абсолютно комический план:
385 Где видели Кавказ, где тучу зрели грозну, Нашли Лишь кучу там навозну [3, с.45].
386 Антитетические рифмы – любимое хвостовское орудие – дают лаконичное определение самой сути противоречий.
387 В притче “Лягушки и их царьˮ речь о том, что лягушки не могут дождаться достойного царя. Суть их претензий к претендентам на престол исчерпывающе выражается рифмой:
388 Тот царь чрезмерно тих, Другой гораздо лих [3, с.115].
389 В притче “Мужик и блохаˮ изысканная рифменная антитеза.
390 Мужик, кусаемый злой блохою, взывает к небесам:
391 Он челобитствовал о том лишь у Небес, Чтобы управился с блохою Геркулес Или чтоб на не свой гром пустил Зевес [3, с.8].
392 Тройная рифма, объединяющая небожителей (“Небес-Геркулес-Зевесˮ) противопоставлена “низкойˮ рифменной паре морали:
393 Мужик! Не умничай, таскайся за сохою И небу не скучай блохою.
394 “Сохою – блохоюˮ – этим кругом определена жизнь мужика, и согласно морали, выходить за черту ему не следует.
395 Рифма может заключать самую суть рассказа – как в притче “Олень, его ноги и рогиˮ:
396 Ему погибельны красивы роги, Полезны ноги [3, с.118].
397 Банальные рифмы в бестиарном контексте притч получают новый смысл:
398 Остановилось в ней дыхание и кровь, У мужика в душе к змее пришла любовь [3, с.119].
399 Подведем итог.
400 К странной поэтике Хвостова – и ключ странный. Поэтический.
401 Взятая в качестве путеводной нити пушкинская формула привела нас к анализу риторических механизмов двух самых “раздражающих факторовˮ хвостовской поэтики – его сравнений и резкой смены темпов повествования и показала, что сочинения Хвостова – это особым образом организованный поэтический мир, органически связанный с русской поэзией XVIII века, в основе которого лежит ars combinatorica.
402 У Пушкина есть стихотворение, которое начинается словами “О ты, который сочетал…ˮ. Эту формулу можно взять эпиграфом к разговору о хвостовской поэтике. Хвостов поистине “великий комбинаторˮ. Нет уровня текста, которого не коснулся бы его инвенционный полет. В своей игре Хвостов использует четыре основные комбинаторные операции, возможности разных метафорических кодов и микроуровней текста. Связь с эмблематикой – это общая почва для любого разговора о поэтике Хвостова.
403 Хвостов трепетно относится к своему поэтическому миру, создает ювелирные связи внутри него – видные только при внимательном чтении и требующие микрофилологической оптики. Именно отсутствием нужного оптического прибора для чтения хвостовских сочинений и объясняется непонимание.
404 Написать подробную поэтику Хвостова – задача столь же соблазнительная, сколь сложная. Один из путей подхода к решению этой задачи – путь индукции: от собирания примеров к их осмыслению и систематизации и уж затем к выводу общих законов этого поэтического мира. Для того, чтобы делать описание поэтического мира Хвостова, нужно прежде всего задать параметры, создать матрицу. В нашей статье предложены некоторые разделы этого общего описания.
405 Вдруг скачущая рассеченная хвостовская змея когда-то сможет съединить свои части?

Библиография

1. Виницкий Илья. Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура. М.: НЛО, 2017.

2. Феофан Прокопович. Сочинения / под ред. И. П. Еремина; Акад. наук СССР, Ин-т рус. лит. (Пушк. дом). М. ; Л. : Изд-во Акад. наук СССР, [Ленингр. отд-ние], 1961.

3. Хвостов Д.И. Избранные притчи из лучших сочинителей российскими стихами… графа Д.И. Хвостова. Спб: Импер. Акад. Наук,1802.

4. Махов А.Е. Это веселое имя Хвостов // Хвостов Д.И. Сочинения. М.: Intrada, 1999. С. 2–42.

5. Хвостов Д.И. Лирическия стихотворения Графа Хвостова. Третье полное издание. Т.3 СПБ, 1829.

6. Кулагина О.Л. Сатиры А.Д. Кантемира: Поэтика, контексты, интертексты. Автореферат дисс…. докт. филол. н. М., 2018.

7. Махов А.Е.Странные сближения в бестиарной эмблематике // Риторика бестиарности: Сб. статей. М.: Intrada, 2014. С. 146–163.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести