Везде
Функции реминисценций из “Слова о полку Игореве” в романе Юрия Тынянова “Смерть Вазир-Мухтара”
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Функции реминисценций из “Слова о полку Игореве” в романе Юрия Тынянова “Смерть Вазир-Мухтара”
Аннотация
Код статьи
S241377150005409-2-1
DOI
10.31857/S241377150005409-2
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Ранчин Андрей  
ORCID: 0000-0002-0414-5106
Должность: профессор
Аффилиация: Московсковский государственный университет им. М. В. Ломоносова
Адрес: Москва, Россия, 119991, Москва, Ленинские Горы, д. 1, стр. 51
Выпуск
Том 78 Номер 3
Страницы
24-32
Аннотация

В романе Юрия Тынянова “Смерть Вазир-Мухтара” есть три эпиграфа из “Слова о полку Игореве”, в двух случаях цитаты затем варьируются и повторяются в тексте соответствующих глав. Функции этих цитат многообразны: они являются знаками – предвестиями будущих событий, они приоткрывают происходящее в подсознании героя, они придают происходящему глубинный символический смысл. Тынянов в своем романе трактует “Слово о полку Игореве” как произведение мифопоэтической природы задолго до того, когда эта интерпретация утвердилась в филологии. 

Ключевые слова
“Слово о полку Игореве”, “Смерть Вазир-Мухтара”, реминисценции, функции, абсурд, символика, мифопоэтика.
Классификатор
Получено
05.06.2019
Дата публикации
24.06.2019
Всего подписок
94
Всего просмотров
2807
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
800 руб. / 16.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2019 год
Преимущества сервисов
4224 руб. / 30.0 SU
1 В романе Тынянова реминисценции из древнерусской “песни” встречаются трижды1, и во всех трех случаях они вводятся посредством эпиграфов к главкам внутри “больших глав”: в главке 25-й 2-й главы, в главке 40-й той же главы и в главке 1-й 10-й главы. В первом случае эпиграф – это изолированная цитата: реминисценция не выходит за пределы эпиграфа, не повторяется и не варьируется в тексте главки. Во втором и третьем случаях это цитаты “распыленные”, “дисперсионные”: их элементы повторяются на протяжении главок, становясь семантическими и композиционными лейтмотивами. Попробуем внимательно рассмотреть все три случая.
1. В отличие от цитат из документальных источников тыняновского романа и от аллюзий на них, тщательно рассмотренных в содержательной статье Г.А. Левинтона [1], а также цитат из литературных произведений, связанных с личностью Грибоедова (см. [2], см. в этой связи также [3]), цитаты из “Слова о полку Игореве” специально, несколько известно автору настоящей статье, не анализировались.
2 25-я главка второй главы открывается эпиграфом “Стрелявший с отьня злата стола салтаны за землями. Слово о полку Игореве” [4, c. 110]. Цитата – фрагмент из обращения к князю Ярославу “Осмомыслу” Галицкому – является неточной. В тексте первого издания 1800 г. этот фрагмент выглядит так: “стрѣляеши съ отня злата стола Салтани за землями” [4, c. 30]. Расхождение отьня / отня может быть объяснено, по-видимому, гиперкоррекцией, вольно или невольно сделанной Тыняновым при воспроизведении древнерусского оригинала. В “Слове о полку Игореве” это притяжательное прилагательное встречается 5 раз в различных падежных формах, во всех случаях без буквы ь, что отражает падение редуцированных, завершившееся, как известно, в XII в. Его результат, естественно, был зафиксирован в списке “песни”, по мнению большинства лингвистов значительно более позднем — видимо, XVI в. Как можно предположить, Тынянов реконструирует первоначальную форму этого слова, какую оно должно или могло иметь в исходном, авторском тексте древнерусского произведения, созданного на исходе XII столетия. В реконструкции В.Н. Перетца: “с' ѡт'нѧ” [7, c. 116]. Можно было бы предположить, что Тынянов опирался именно на эту реконструкцию, сделанную известным медиевистом. Однако это предположение едва ли справедливо: автор “Смерти Вазир-Мухтара” в отличие от В.Н. Перетца (впрочем, отклоняясь и от такого же написания в тексте первого издания) придает лексеме “салтаны” флексию -ы, а не -и и опускает в ней еръ (ъ), в воссозданном В.Н. Перетцем тексте XII в. представленный в форме паерка: сал'тани [7, c. 116]. Автор реконструкции в этом случае ориентировался на текст “Слова” в версии так называемой Екатерининской копии2. Очевидно, Тынянов, как и Перетц, но независимо от него, меняет начальную прописную букву на срочную в слове салтани / сал'тани (она есть и в так называемой Екатерининской копии, и в издании 1800 г.), справедливо полагая, что вариант с прописной отражает орфографический обычай XVIII – начала XIX в. писать с заглавной буквы титулы. Одновременно он, вероятно бессознательно, заменяет флективное -и на -ы, воспроизводя грамматическую основу лексемы “салтан” в ее твердом варианте, привычном и нормативном для Нового времени.
2. Ср. вариант Екатерининской копии, например, по изданию “Слова” А.С. Орловым: [8, с. 72, прим. 11].
3 Более интересный и не столь просто объяснимый случай — замена Тыняновым глагола второго лица настоящего времени “стрѣляеши” на причастие прошедшего времени “стрелявший”. Одна из возможных причин заключается в том, что автор “Смерти Вазир-Мухтара” стремится создать оппозицию Ярослав Галицкий – Николай I: в отличие от отца Ярославны, якобы действительно “стрелявшего” иноземных султанов3, российский император решает сохранить и поддержать власть персидского “салтана” Фетх Али-шаха: “В Персии могло подняться возмущение черни, – он холодно приподнял бровь, – я же признаю законных государей. Династия Каджаров должна царствовать” [4, с. 114]. Как поясняет повествователь, “Николай боялся, чтоб не свергли шаха с престола” [4, c. 114]. Полувозражение Грибоедова “Каджары в Персии не народны” [4, с. 114] царь игнорирует. На фоне героической — в трактовке автора “Слова” — фигуры Ярослава “Осмомысла” император выглядит блекло. Эпиграф контрастирует с текстом главки.
3. Кто именно подразумевается под “салтанами”, не вполне ясно. Высказывались гипотезы, что это султан Саладин (Салах-ад-Дин) и что галицкие полки могли участвовать в третьем крестовом походе, договоренность о чем была достигнута еще при жизни Ярослава; что это сельджукские правители; что это именование половецких ханов. См.: [9, c. 263].
4 Можно предположить, что цитата из обращения к Ярославу Галицкому была приведена романистом по памяти, однако замена “стрѣляеши” на “стрелявший” едва ли объяснима ошибкой запоминания: текст в целом цитируется достаточно точно. Кроме того, в языке XII в. действительное причастие прошедшего времени в именительном падеже единственного числа должно от глагола стрѣляти должно было иметь (в членном варианте) форму стрѣляи, а не стрѣлявший / стрелявший, что профессиональный филолог Тынянов, конечно же, знал.
5 В двух остальных случаях соотнесенность эпиграфов и тыняновского текста намного сложнее.
6 40-я главка 2-й главы открывается эпиграфом “Встала обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, всплескала лебедиными крылы на синем море. Слово о полку Игореве” [4, c. 138]. В отличие о первого эпиграфа эта цитата точна. Единственное разночтение с древнерусским текстом — замена “вступилъ”4 на “вступила”; но эта конъектура, диктуемая требованиями синтаксической правильности, была давно принята в науке5. Эпиграф неоднократно воспроизводится на протяжении текста главки, образуя ее композиционный стрежень и семантический лейтмотив:
4. Ср. текст первого издания [5, с. 19] и Екатерининской копии [8, c. 69, прим. 9].

5. Уже первые издатели, переведя эту лексему с помощью деепричастия “вступив” и отнеся тем самым к действиям Девы Обиды (см. [5, c. 19]), по существу предложили эту конъектуру.
7 “Встала обида. От Нессельрода, от мышьего государства, от раскоряки-грека, от совершенных ляжек тмутараканского болвана на софе - встала обида. Встала обида в силах Дажьбожа внука. От быстрого и удачливого Пушкина, от молчания отечного монумента Крылова, от собственных бедных желтых листков, которым не ожить вовеки, - встала обида. Встала обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою. От безответной Кати, от мадонны Мурильо, сладкой и денежной Леночки, от того, что он начинал и бросал женщин, как стихи, и не мог иначе, – встала обида. Вступила девою, далекою, с тяжелыми детскими глазами. Встала обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню. От земли, родной земли, на которой голландский солдат и инженер, Петр по имени, навалил камни и назвал Петербургом, от финской, чужой земли, издавна выдаваемой за русскую, с эстонскими чудскими, белесыми людьми, – встала обида. Встала обида в силах Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, всплескала лебедиными крылы на синем море. На синем, южном море, которое ему не отдали для труда, для пота, чужого труда и чужого пота, для его глаз, для его сердца, плескала она крылами” [4, с. 138 – 39].
8 Эпиграф выступает в роли зачина — анафоры сначала в каждом нечетном абзаце: в первом, третьем, пятом и седьмом – и одновременно является эпифорой в четных абзацах — начиная со второго и заканчивая шестым. В восьмом абзаце эпиграф используется одновременно в качестве и анафоры, и эпифоры. При этом в качестве эпифоры используется сокращенный фрагмент цитаты, ее семантическое и синтаксическое ядро (субъект и первый из предикатов – однородных сказуемых), в то время как в анафорических цитатах текст эпиграфа воспроизводится постепенно, с расширением начиная с первых двух лексем и далее. В предпоследнем, девятом абзаце главки происходит своеобразное собирание цитаты-эпиграфа: эпиграф вновь воспроизводится целиком. Таким образом, почти весь текст этой главки замыкается в «цитатное кольцо», на уровне плана выражения реализующее инвариантный мотив тыняновского романа – безысходность, предрешенность судьбы Грибоедова в последекабрьской, николаевской России. В десятом абзаце от цитаты оставлены выражение “на синем море”, разорванное вставным определением “южным”, и словосочетание “плескала крылами”, также разорванное вставкой — местоимением “она”. Последняя цитата не вполне точна: глагол совершенного вида “всплескала” заменяется на глагол несовершенного вида “плескала”, чтó подчеркивает неизбывность, неоконченность обиды героя – на власть, на удачливых или равнодушных литераторов-соперников, на любовниц, на страну и эпоху. Замена древней формы творительного инструментального “крылы” на современную “крылами” объясняется тем, что цитата раскавычена и применена к судьбе главного героя. В заключительном абзаце главки мы вновь встречаем все то же композиционное кольцо: абзац окольцован двумя цитатами из эпиграфа.
9 Третий эпиграф из “Слова” – “Дремлет в поле Ольгово хороброе гнездо, далече залетело. Слово о полку Игореве” – открывает 1-ю главку 10-й главы [4, с. 351]. Как и в предыдущем случае, вся главка строится на этом эпиграфе, “прошивается” им:
10 “О, дремота перед отсроченным отъездом, когда завязли ноги во вчерашнем дне, когда спишь на чужой кровати, и в комнате как бы нет уже стен, и вещи сложены, а ноги завязли и руки связаны дремотой.    Из порожних тул поганых половцев сыплют на грудь крупный жемчуг, без конца.    Дремлют ноги, что чувствовали теплые бока жеребца, лежат руки, как чужие государства.    Дышит грудь, волынка, которую надувают неумелые дети.    Тириликает российская балалайка на первом дворе.    Дремота заколодила дороги, завалила хворостом, спутала Россию, подменила ее в потемках Кавказом. Какая долгая дорога даже здесь, с третьего двора на второй, со второго на первый - не перебраться через порог, не найти калитки. Стоят часовые.    Тириликает балалайка на первом дворе.    Одеяло сползает с ног, ноги стынут, и дремоте кажется, что человек переходит через холодный ручей. Снова натягивается одеяло, и ручей высыхает. Встречается человек с родными и друзьями, но все они безымянные - дремота позабыла имена. Силится человек на кровати вспомнить имя, и нужно ему назвать женские руки, которые здесь, близко. Ярославна плачет в городе Тебризе на английской кровати. Она беременна, и беременность ее мучительная. Тириликает казацкая балалайка на первом дворе. Ведет дремота бумажное делопроизводство об одном каком-то неприятном деле, и ни за что ей не вспомнить, почему дело возникло, и каков нумер, и как зовут того человека. Но дело самонужное, человек этот провинился. Кажется, он русский человек, и кажется, он кому-то изменил, чуть ли не Россию он предал. А где Россия? Дремота заколодила дороги, спутала Россию. И нужно разгрести тысячи верст хворосту, чтоб добраться и услышать: плачет Ярославна в городе Тебризе” [4, с. 351–352].
11 Однако на этот раз эпиграф ни разу точно не воспроизводится в тексте – ни в виде отдельных слов и выражений, ни целиком. Варьируется не текст эпиграфа, а его мотив – дремота, выраженный в глаголе “дремлют” и в самом слове “дремота”, семь раз в разных формах повторяющемся в тексте главки. Число повторов, очевидно, не случайно: это число символическое, означающее предел, конец6; именно в таком значении его, видимо, употребляет автор “песни”, когда говорит: “На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребiй о дѣвицю себѣ любу” [5, с. 35]. В тыняновском романе это, конечно, конец жизни героя, знак-предвестие его гибели. В тексте романа мотив дремоты получает символический, мифопоэтический смысл, которого он лишен в тексте древнерусском. Дремота персонифицирована в “Смерти Вазир-Мухтара” наподобие Обиды в “Слове”: дремота забывает имена и ведет дела. Дремота не только сонное состояние главного героя, не способного пошевелить ни ногой, ни рукой; она означает и неизбывную, беспробудную инертность, скованность, бездеятельность перед лицом истории и судьбы. Это инертность не столько Грибоедова, который пытается переменить свою участь, но все же, принимая опасное назначение, почти неизбежно, как это ясно читателю, тем самым выбирает смерть. – сколько всей страны, если не всего бытия. Далече залетевшее в чужую, восточную землю и дремлющее Олегово хороброе гнездо на первичном, фабульном уровне соотносится с отрядом российского посла, а плену героев “Слова” соответствует смерть Грибоедова и его людей. Финал в противоположность “повести” о князе Игоре оказывается дурным: на родину возвращается не живой герой, а лишь тело, причем неизвестно кому принадлежащее. На глубинном символическом уровне плену храбрых Ольговичей соответствует плененность человека остановившейся историей7. Как писал о романе Тынянова А.В. Белинков: “Человеческой свободы от истории, человеческой автономии не существует. Тынянов пишет о том, что независимой от истории личной судьбы не существует”; “История, рок, абсолютная детерминация, судьба, процесс поглощают человеческую жизнь и отрицают свободу воли” [12, c. 334, 338].
6. См. об этом, например: [10, c. 118–119].

7. Ср. в этой связи об осмыслении Тыняновым и Б.М. Эйхенбаумом себя и своего отношения к истории: [11, c. 433–454].
12 В этой главке всплывают также еще две цитаты из “Слова”: “Из порожних тул поганых половцев сыплют на грудь крупный жемчуг”8 и дважды повторенное “Ярославна плачет” / “плачет Ярославна”9.
8. Цитата представляет собой перевод-толкование с изменением некоторых грамматических форм; в тексте издания 1800 г.: “сыпахутьми тъщими тулы поганых тльковинъ великый женчюгь на лоно” [5, с. 23].

9. В “Слове” это тройной повтор, вводящий три части заклинания – моления – плача Ярославны: “Ярославна рано плачетъ”, все три раза с упоминанием города (Путивля), в котором плачет княгиня, один раз употреблена и лексема “городу” [5, с. 38-39]. Ср. у Тынянова упоминание Тебриза и его именование “город”.
13 Первая цитата вводит аллюзию на смерть героя романа: образ насыпаемого жемчуга – метафора печали и горя, и в сне Святослава, в котором она содержится, эта метафора означает горе, погребальный плач по покойному. Включение цитаты в текст главки мотивировано также тем, что она, как и эта главка, принадлежит “онейрическому дискурсу”, относится к сну персонажей – Святослава Киевского и Грибоедова, соответственно.
14 Вторая цитата отождествляет Нину, оставленную в Тебризе Грибоедовым юную жену, с супругой Игоря. Однако соотнесенность “беременна” разительным несходством: плач – заклинание – молитва Ярославны оказываются действенными, и ее муж невредимым возвращается из плена; сетования “новой” Ярославны – это только плач, не обладающий ни заклинательной, ни молитвенной силой, и он не приводится в тексте. Соответственно, и Грибоедова ждет не встреча с женой, а страшная гибель. Возможно, не случайно, что тройной повтор “Ярославна плачетъ” в романе воспроизводится лишь дважды: тройственная структура плача Ярославны соотносится, с одной стороны, со структурой заговора10, а с другой — с композицией молитвы, обращенной к Трем Лицам Святой Троицы — Богу-отцу, Богу-сыну и Святому Духу11. О плаче Нины сообщается лишь дважды – он структурно не похож ни на заклинание, ни на молитву, и он не может быть действенным.
10. См. об этом, например: [13, с. 65; 14, c. 321–329; 15, с. 32–34].

11. См. об этом: [16, с. 442].
15 Сравнение с кукушкой (как традиционно понимается “зегзица” из плача Ярославны) соотносит княгиню с вдовой из народных песен12, а мотив полета к Каяле-реке, возможно, содержит отсылку к сказочному мотиву поиска мертвой воды для оживления убитого героя13. Таким образом, начальная часть плача Ярославны напоминает не заговор или молитву, а оплакивание покойника. В относительно недавних работах были прослежены и вероятная связь “песни” с апокалиптической словесностью14, и символическое осмысление в ней пленения Игоря как временной смерти15.
12. См.: [13, c. 64, 17, с. 111].

13. См.: [13, c. 65; 18, c. 38–47].

14. См., например: [19, c. 64–69; 20, c. 104–115].

15. См.: [21; 22, с. 88–89, 102–103; 23, с. 491–493]. Ср. в этой связи наблюдения о мифопоэтической природе “Слова”: [24].
16 Отголоском “Слова о полку Игореве” можно считать мотив разлуки с родиной, непреодолимого расстояния между ней и чужой землей, в которой оказался герой. В «Слове» этот мотив выражен в дважды повторенном восклицании автора: “О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!” [5, с. 10 и с. 12), с одним орфографическим разночтением.
17 Главка с эпиграфом об “обиде” и главка с эпиграфом о “дремоте” содержат очевидные признаки так называемой несобственно-прямой речи – “явления, которое можно определенными операциями превратить (с той или иной степенью точности) как в прямую речь, так и в косвенную” [25, c. 54]. Несобственно-прямая речь построена на совмещении внешней (ракурс повествователя) и внутренней (ракурс героя) точек зрения. В высказывании “На синем, южном море, которое ему не отдали для труда, для пота, чужого труда и чужого пота, для его глаз, для его сердца, плескала она крылами” непосредственно выражена точка зрения тыняновского героя, и он легко может быть трансформирован в прямую речь посредством замены местоимений ему и его на мне и моего. Более сложный пример — фрагменты 1-й главки 10-й главы. Высказывания “Дремлют ноги, что чувствовали теплые бока жеребца, лежат руки, как чужие государства”; “Дышит грудь, волынка, которую надувают неумелые дети”; “Одеяло сползает с ног, ноги стынут, и дремоте кажется, что человек переходит через холодный ручей”, конечно, передают ощущения Грибоедова (мыслимы и естественны уточнения мои – ноги, руки, грудь), но при этом эти ощущения отчуждены от я героя и приписаны персонифицированной дремоте, а я названо так же отчуждено, “в третьем лице” – “человек”. Дремота и аллюзии на претекст – “Слово” – становятся знаком такого отчуждения, родная Нина превращается в другую, в чужую, в далекую не только в пространстве, но и во времени — в Ярославну.
18 Вместе с тем, поскольку и в главке об “обиде”, и в главке о “дремоте” ощутимы признаки несобственно-прямой речи, оба фрагмента (первый с большей очевидностью) могут быть истолкованы как своего рода внутренние монологи Грибоедова, переведенные в речь от третьего лица. Соответственно, допустимо предположение, что читающий должен понять всплывающие цитаты из “Слова” как работу сознания и подсознания (в состоянии сна или полусна) героя, пытающегося вспомнить-собрать “по кусочкам” в единое целое текст “Слова”, ассоциирующийся для него и с родиной, и с женой и понимаемый как некий пратекст, «идеальный» текст и исток всей русской литературы. Как текст, который дарит герою язык для описания и постижения его судьбы.
19 При этом в полудремотной, полубредовой “полувнутренней” речи раритетные лексемы или устаревшие грамматические формы из древнерусской «песни» становятся своеобразной заумью, сигнализирующей об обрыве коммуникации и об абсурде бытия. Таковы малопонятные “тмутаранский болван”16 и “Дажьбож внук”, загадочное притяжательное прилагательное в словосочетании “на землю Трояню”17 или выглядящее в тексте Нового времени как аграмматизм слово “крылы”.
16. Это выражение — реминисценция из еще одного фрагмента “Слова”; в древнерусском памятнике: “Тьмутороканьскый блъванъ” [5, с. 9].

17. Ср. обзор разных толкований лексемы, сводящихся к пяти основным версиям: [26].
20 Ключ к пониманию общей функции реминисценций из “Слова” в тыняновском романе содержится в строках из 2-й главки 7-й главы:
21 “Песня. Песня в нем гуляла, болела, назревала, бродила и рассыпалась. Это не о новом государстве он думал, не из-за него старался, а из-за старой русской песни он бился, которая сменит нежные романсы Сашки и альманашников. Теперь, когда он постарел и молодость сняли с него, как тесное платье, он это понял. Не театр военный и не театр Большой, не министерство иностранных и престранных дел, не журналы лавошников и чиновников, а хотел он построить простую, прямо русскую, не петербургскую, древнюю песню, полунощное слово о новом полку Игореве” (с. 278).
22 Приписанный Тыняновым Грибоедову замысел не находит бесспорного документального подтверждения, но соответствует интересу и любви автора “Горя от ума” к русской старине и культу национальной древности, характерному для грибоедовской эпохи. Об этом живом интересе свидетельствуют предположительно датированные 1824–1825 гг. заметки и выписки по древней русской истории под общим названием “Desiderata”18. Среди них есть любопытное толкование лексемы “къмети” из “Слова о полку Игореве”19. Возможно, с воздействием “Слова” связан замысел неоконченной драматической поэмы “Диалог половецких князей”, хотя реминисценций из древнерусской “песни” в ее известном нам фрагменте нет20.
18. См.: [27, с. 92 – 100].

19. См.: [27, c. 100]. О ценности этого толкования с этимологической точки зрения см.: [ 28, c. 237 – 238].

20. См. об этом произведении: [28, c. 236 – 239].
23 Другой вопрос: почему Тынянов именно “Слово о полку Игореве” выбирает в качестве едва ли не самого главного претекста для своего романа? Ведь “Слово” в романе, как замечает В.А. Каверин, – это мотив “лирический, тайный”. «Оно приходит к нему на помощь и в удаче и в неудаче. Он сам хочет написать свое “Слово”. Все поэтические отступления, когда Грибоедов остается с самим собой, связаны со “Словом”. Поход в Персию — это поход Игоря в половецкие степи. Игорь у половцев, в плену, из которого ему удастся убежать. Грибоедову некуда бежать» [29, c. 222].
24 Б.М. Эйхенбаум напомнил о статье Тынянова о Хлебникове, где есть такие слова: «Перед судом нового строя Хлебникова литературные традиции оказываются распахнутыми настежь. Получается огромное смещение традиций. “Слово о полку Игореве” вдруг оказывается более современным, чем Брюсов» [30, с. 590–591]21. Как замечает Эйхенбаум, разбирающий текст 1-й гавки 10-й главы, в романе «[п]роисходит полное смещение традиций — и “Слово о полку Игореве” входит в роман на правах нового строя художественной речи...» [31, c. 407]. О стиле романа он замечает: «Это и “Слово о полку Игореве” и Хлебников...» [31, c. 407]. Эйхенбаум проводит параллель с “описательной поэмой” Хлебникова “Зверинец”, замечая: «И замечательно, что эта описательная поэма Хлебникова, построенная на семантических опытах, заканчивается напоминанием о “Слове о полку Игореве”: “Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в Часослов «Слово о полку Игореве»”» [31, c. 408].
21. См.: [31, c. 406].
25 Эти наблюдения справедливы и точны, однако исследователь в традициях ОПОЯЗа делает акцент на плане выражения, на “форме”, на языке. Между тем не менее важна мифопоэтическая природа этого произведения, достаточно полно раскрытая только в работах относительно недавнего времени и постигнутая автором “Смерти Вазира-Мухтара”, видимо, прежде всего интуитивно. “Слово” как семантический конденсатор оказалось для Тынянова необходимым.
26 Так же важно и особое место “Слова о полку Игореве” в русской культуре и словесности как ее начального, первого “поэтического” творения: в начале было “Слово”. Велимир Хлебников в поэме — “сверхповести” “Война в мышеловке” писал о земле, преображенной эсхатологической катастрофой:
27

И когда шар земной, выгорев,

Станет строже и спросит: “Кто же я?” —

Мы создадим “Слово Полку Игореве” (так! — А. Р.)

Или же что-нибудь на него похожее [32, c. 454].
28

Мир выгорел в огне революции и обнаружил в себе отвратные черты “мышьего государства”. Футуристический пафос ослабел, поблек, испарился. Создать новое “Слово” не удалось. Но осталось “Слово” старое – и вечно новое. Как недостижимый ориентир. Как неиссякающий источник образов и смыслов.

Библиография

1. 1. Левинтон Г.А. Источники и подтексты романа “Смерть Вазир-Мухтара” // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига: Зинатне, 1988. С. 6–14.

2. Левинтон Г.А. Грибоедовские подтексты в романе “Смерть Вазир-Мухтара” // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения, Рига: Зинатне, 1990. С. 21–34.

3. Левинтон Г.А. Еще раз о комментировании романов Тынянова // Русская литература, 1991. №. 2. С. 126–130.

4. Тынянов Ю. Сочинения: В 2 т. Л.: Художественная литература, 1985. Т. 2: Смерть Вазир-Мухтара. 440 с.

5. Ироическая песнь о походе на половцов удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие. М.: В Сенатской тип., 1800. VIII+46 с.

6. Словарь-справочник “Слова о полку Игореве”: В 6 вып. / Сост. В. Л. Виноградова. Вып. 4: О—П. М.; Л.: Наука, 1973. 234 с.

7. Перетц В. “Слово о полку Iгоревiм”: Пам'ятка феодальної України-Руси XII вiку. Вступ. Текст. Коментар. Київ: В друкарни Українскої АН, 1926. IX+356 c. (Українска Академия Наук. Збiрник Iсторично-филологiчного вiддiлу. № 33).

8. Орлов А.С. “Слово о полку Игореве” 2-е, доп. изд. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1946. 215 с.

9. Бобров А.Г. Салтан // Энциклопедия “Слова о полку Игореве”: В 5 т. Т. 4: П – Слово. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. С. 263.

10. Словарь-справочник “Слова о полку Игореве”: В 6 выпусках / Сост. В. Л. Виноградова. Вып. 5: Р–С. М.; Л.: Наука, 1968. 264 с.

11. Чудакова М.О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Чудакова М.О. Работы разных лет. Т. 1: Литература советского прошлого. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 433–454.

12. Белинков А. Юрий Тынянов // Каверин В., Новиков В. Новое зрение: Книга о Юрии Тынянове. М.: Книга, 1988. С. 260–319.

13. Барсов Е.В. “Слово о полку Игореве” как художественный памятник киевской дружинной Руси. Исследование. Т. 2. М.: В Унив. тип., 1887. 322 с.

14. Сапунов Б.В. Ярославна и древнерусское язычество // Слово о полку Игореве – памятник XII века: Сб. статей / Отв. ред. Д.С. Лихачев. М.; Л.; Изд-во АН СССР, 1962. С. 321–329.

15. Якобсон Р.О. Композиция и космология плача Ярославны // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР. Т. 24. Л.: Наука, 1969. С. 32–34.

16. Пиккио Р. “Слово о полку Игореве” как памятник религиозной литературы Древней Руси // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН. Т. 50. СПб.: Дмитрий Буланин, 1997. С. 430–431.

17. Соколова Л.В. Плач Ярославны // Энциклопедия “Слова о полку Игореве”: В 5 т. Т. 4. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. С. 109–116.

18. Соколова Л.В. Мотив живой и мертвой воды в “Слове о полку Игореве” // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН. Т. 48. СПб.: Дмитрий Буланин, 1993. С. 38-47.

19. Клейн Й. Донец и Стикс: (Пограничная река между светом и тьмою в ”Слове о полку Игореве”) // Культурное наследие Древней Руси: (Истоки. Становление. Традиции) / Отв. ред. В.Г. Базанов. М.: Наука, 1976. С. 64—69.

20. Клейн Й. “Слово о полку Игореве” и апокалиптическая литература: (К постановке вопроса о топике древнерусской литературы) // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) АН СССР. Т. 31. Л.: Наука, 1976. С. 104–115.

21. Гаспаров Б.М. Поэтика “Слова о полку Игореве”. М.: Аграф, 2000. 608 с.

22. Демкова Н.С. Проблемы изучения “Слова о полку Игореве” // Чтения по древнерусской литературе / Ред. К.В. Айвазян. Ереван: Ереванский гос. ун-т, 1980. С. 858–107.

23. Демкова Н.С. Бегство князя Игоря // “Слово о полку Игореве”: 800 лет / Гл. ред. И.И. Шкляревский; Сост. Л.И. Сазонова. М.: Сов. писатель, 1986. С. 491–493.

24. Подкорытова Т.И. Параллель мифа и истории, образа и нарратива в “Слове о полку Игореве” // / Русская филология: Ученые записки кафедры литературы и методики ее преподавания Смоленского государственного университета. Т. 16 / Сост. и ред. И.В. Романова, Л.В. Павлова, Л.Г. Каяниди. Смоленск, 2015. С. 10–28.

25. Успенский Б.А. Поэтика композиции // Успенский Б.А. Семиотика искусства. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. С. 9–220.

26. Соколова Л.В. Троян в “Слове” // Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 т.. Т. 5: Слово Даниила Заточника – Я. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. С. 131–137.

27. Грибоедов А.С. Полн. собр. сочинений: [В 3 т.]. Т. 3. Пг.: Издание Разряда изящной словесности АН, 1917. IX+396 с.

28. Прийма Ф.Я. “Слово о полку Игореве” в русском историко-литературном процессе первой трети XIX века. Л.: Наука, 1980. 249 с.

29. Каверин В., Новиков В. Новое зрение: Книга о Юрии Тынянове. М.: Книга, 1988. 319 c.

30. Тынянов Ю. Архаисты и новаторы. [Л.]: Прибой, 1929. 596 с.

31. Эйхенбаум Б.М. Творчество Ю. Тынянова // Эйхенбаум Б. О прозе: Сб. cтатей / Сост. и подгот. текста И. Ямпольского; Вступит. ст. Г. Бялого. Л.: Художественная литература, 1969. С. 380–420.

32. Хлебников В. Творения / Общ. ред. и вступит. ст. М.Я. Полякова; Сост., подгот. текста и коммент. В.П. Григорьева и А.Е. Парниса. М.: Сов. писатель, 1986. 736 с.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести