ГРИШИНА Е. А. РУССКАЯ ЖЕСТИКУЛЯЦИЯ С ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ (КОРПУСНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ).  М: ЯЗЫКИ СЛАВЯНСКОЙ КУЛЬТУРЫ, 2017. 744 с.

Переверзева Светлана И.

doi:10.31857/S241377150004960-9

1

Бытовая русская жестикуляция привлекла внимание лингвистов сравнительно недавно и быстро сделалась популярным объектом изучения. Так, если в 1970-х гг. было справедливо утверждение: “Предмет исследования кинесики таков, что в настоящее время о нём нет полного и определённого представленияˮ [1, с. 185], то уже в 90-х гг. были описаны базовые жесты, составляющие ядро русского языка тела [2], и разработан системный подход к изучению невербальной коммуникации, предполагающий, что “невербальное поведение имеет структуру… и совершается по определённым правиламˮ [3, с. 69]. Позже Г.Е. Крейдлин [4, 5, 6] и его соавторы показали, что при формулировании этих правил удобно не рассматривать вербальные и невербальные знаки как цельные, неделимые единицы, а выделять в составе жестов “телесные компоненты, которые играют важную роль в их образованииˮ [7, с. 428] и соотносить их со смысловыми компонентами сопутствующих высказываний.

2

Именно этот метод успешно применён в рецензируемой монографии Е.А. Гришиной, посвящённой всестороннему описанию русского языка тела. Каждый жест в ней рассматривается как вертикальная лигатура¹ – “комбинация значений некоторой совокупности параметров… (например, конфигурация руки, ориентация ладони, направление движения по трём декартовым координатам, угол между рукой и телом и мн. др.)ˮ (с. 33). Направление движения жестикулирующего органа раскладывается на векторы, параллельные координатным осям (с. 203). Сложные круговые движения рук представляются как сочетания колебательных и более простых круговых движений (с. 363). Свой набор параметров устанавливается и для речевого сопровождения жестов (тип иллокуции, временные и модальные характеристики высказывания, тип синтаксической конструкции и др.).

1. Здесь и далее термины Е.А. Гришиной выделяются курсивом.

3

На основании выделенных параметров жесты и речевые фрагменты объединяются в группы: “жесты – по формальным признакам, речевые фрагменты – по лингвистическимˮ (с. 34), после чего выявляются мультимодальные кластеры – “пары собственно лингвистических и жестикуляционных явлений, которые встречаются в устной речи с частотой, заметно выше среднейˮ (с. 27). В определении состава таких мультимодальных кластеров и состоит основная задача книги.

4

Очевидно, чтобы судить о связи явлений между собой, не анализируя каждый отдельный случай, а ориентируясь главным образом на количественные показатели, нужно иметь очень большую базу данных. Такая база у автора была: за несколько лет Е.Г.² просмотрела и подробно разметила несколько тысяч небольших фрагментов кинофильмов и видеозаписей устной публичной речи; все эти материалы входят в созданный ею же ранее Мультимедийный русский корпус (МУРКО). Для монографии Е.Г. отобрала более 600 иллюстративных видеоклипов, упорядочила их по главам и разделам, снабдила интернет-ссылками и добавила замедленное воспроизведение тех жестов, которые неподготовленному зрителю может быть трудно разглядеть с первого раза. Поражает и масштаб, и тщательность проделанной работы – в особенности в свете того, что глубокую жестовую разметку, насколько нам известно, Е.Г. выполняла в одиночку. И тем более вызывает сожаление то, что к этой базе нет доступа: большая часть примеров не входит в размеченную (т.е. открытую для параметрического поиска жестов) часть МУРКО, поэтому заинтересованному читателю, который захочет досконально разобраться в наблюдениях Е.Г., придётся самому добывать все данные почти с нуля, а это поистине титаническая работа.

2. Далее в рецензии мы позволим себе в некоторых случаях указывать только два инициала Е.А. Гришиной.

Очевидно, чтобы судить о связи явлений между собой, не анализируя каждый отдельный случай, а ориентируясь главным образом на количественные показатели, нужно иметь очень большую базу данных. Такая база у автора была: за несколько лет Е.Г.2 просмотрела и подробно разметила несколько тысяч небольших фрагментов кинофильмов и видеозаписей устной публичной речи; все эти материалы входят в созданный ею же ранее Мультимедийный русский корпус (МУРКО). Для монографии Е.Г. отобрала более 600 иллюстративных видеоклипов, упорядочила их по главам и разделам, снабдила интернет-ссылками и добавила замедленное воспроизведение тех жестов, которые неподготовленному зрителю может быть трудно разглядеть с первого раза. Поражает и масштаб, и тщательность проделанной работы – в особенности в свете того, что глубокую жестовую разметку, насколько нам известно, Е.Г. выполняла в одиночку. И тем более вызывает сожаление то, что к этой базе нет доступа: большая часть примеров не входит в размеченную (т.е. открытую для параметрического поиска жестов) часть МУРКО, поэтому заинтересованному читателю, который захочет досконально разобраться в наблюдениях Е.Г., придётся самому добывать все данные почти с нуля, а это поистине титаническая работа.

5

Скажем несколько слов о критерии χ², с помощью которого устанавливается достоверность полученных распределений. Достоинства статистической проверки очевидны: она объективна, в частности, позволяет верифицировать гипотезы других исследователей, сделанные либо на основе субъективных наблюдений, либо на материале другого языка или особых коммуникативных жанров. Так, подтверждается наблюдение Г.Е. Крейдлина [5] о связи указания открытой ладонью с множественностью указываемого объекта (с. 81) и вывод А. Кендона [8] о том, что указание большим пальцем “имеет анафорическую функцию, т.е. отсылает слушающего к предупомянутомуˮ (с. 107, см. также с. 114–116).

6

Тем не менее у критерия χ² есть свои ограничения. Во-первых, как отмечает О.В. Фёдорова в обзоре, приуроченном к выходу данной монографии, “довольно велика вероятность потери некоторых корреляций, для которых хи-квадрат оказался недостаточно чувствительнымˮ [9, с. 118]. Критерий χ²не даёт ответа и на вопрос, как исполняется жест, если на него “воздействуют одновременно два фактора, которые предполагают противоположные результаты (например, модальный фактор требует движения руки вправо, а значение приставки… – движения влево…)ˮ (с. 284). В некоторых случаях влияние нескольких альтернативных факторов на реализацию жеста очень заметно – см., например, Табл. 8_2 (с. 297)³:

3. В таблицах мы сохраняем шрифтовые и цветовые выделения Е.А. Гришиной: если данные в ячейке больше теоретического среднего результата, они выделяются жирным цветом и заливкой, если меньше – курсивом и подчёркиванием.

7

Ориентация ладони Направление движения	Вверх	Не вверх
сверху вниз	255	771
снизу вверх	213	378

8

Эти данные показывают, что ориентация ладони вверх связана с направлением движения руки снизу вверх, а любая другая ориентация – с направлением сверху вниз. Числа 255 и 378 – результат ниже теоретического среднего. Очевидно, то, что эти числа весьма велики, определяется какими-то иными факторами, но какими именно, неизвестно. Впрочем, по словам Е.Г., “попытка построить иерархию факторов – задача другого исследования, на сегодняшний день у нас нет данных для решения этой проблемыˮ (с. 285).

9

В отдельных случаях автор осознанно прибегает к упрощениям реальной картины. Так, мягкий императивный компонент (‘просьба’) передаётся ладонью, обращённой вверх, а жёсткий императивный компонент (‘подавление’) – ладонью вниз (с. 67–68), и примеры показывают, что ключевую роль для различения императивов играют именно жестовые, а не языковые параметры – ср. два очень похожих высказывания с противоположными ориентациями ладони: На голову не лей! – ладонь вверх, мягкий императив; Ну-ка стой так! – ладонь вниз, жёсткий императив. Вместе с тем Е.Г. отмечает, что для различения этих компонентов при подсчётах она использует лингвистические признаки: “При статистическом анализе материала… мы считали мягкий императивный компонент имеющимся только в вопросе – императивы… считались… имеющими жёсткий императивный компонентˮ (там же). По-видимому, такого рода огрубления неизбежны при работе с большим объёмом данных, и можно считать, что как раз благодаря большим числам ряд исключений типа На голову не лей! (мягкий императив, интерпретируемый как жёсткий) не исказит общую картину.

В отдельных случаях автор осознанно прибегает к упрощениям реальной картины. Так, мягкий императивный компонент (‘просьба’) передаётся ладонью, обращённой вверх, а жёсткий императивный компонент (‘подавление’) – ладонью вниз (с. 67–68), и примеры показывают, что ключевую роль для различения императивов играют именно жестовые, а не языковые параметры – ср. два очень похожих высказывания с противоположными ориентациями ладони: На голову не лей! – ладонь вверх, мягкий императив; Ну-ка стой так! – ладонь вниз, жёсткий императив. Вместе с тем Е.Г. отмечает, что для различения этих компонентов при подсчётах она использует лингвистические признаки: “При статистическом анализе материала… мы считали мягкий императивный компонент имеющимся только в вопросе – императивы… считались… имеющими жёсткий императивный компонентˮ (там же). По-видимому, такого рода огрубления неизбежны при работе с большим объёмом данных, и можно считать, что как раз благодаря большим числам ряд исключений типа На голову не лей! (мягкий императив, интерпретируемый как жёсткий) не исказит общую картину.

10

Некоторые огрубления касаются и формулировок, посредством которых автор описывает полученные распределения, в частности использования слова только, ср. “…Жест поворот головы может быть обращён только на… недоступный объектˮ (с. 151). Сказанное ни в коем случае не следует понимать как “Поворот головы не может указывать на доступные объектыˮ – вообще-то может (11 примеров из 50 – 22%! – см. Табл. 4_5 на с. 146), но в этих случаях, по всей видимости, он обусловлен не параметром “доступность объекта указанияˮ, а какими-то иными характеристиками высказывания или коммуникативной ситуации в целом. Процитированное утверждение означает лишь то, что поворот головы при указании на недоступный объект встречается в исследовательском корпусе с частотой, превышающей теоретическое среднее, то есть что совпадение этих явлений, скорее всего, не случайно.

11

После того как между параметрами установлены достоверные связи, наступает этап интерпретации наблюдаемых закономерностей. Тут следует заметить, что, с одной стороны, книга включает в себя целый ряд самостоятельных исследований, охватывающих самые разнообразные аспекты русской жестикуляции – от полнозначных дейктических и изобразительных жестов до морганий, выполняющих чисто служебные функции. С другой стороны, интерпретация всех полученных результатов в едином ключе подводит читателя к некоторым общим идеям, касающимся устройства русского языка тела в целом, – в частности, о принципиально различных способах невербального выражения абстрактных и конкретных понятий: грамматических и лексических единиц, ситуаций и объектов и др.

12

Обращает на себя внимание то, что Е.Г. находит объяснение для огромного большинства полученных распределений; лишь в весьма редких случаях иллюстрирующих явление примеров очень мало (менее 10), и Е.Г. предполагает, что зависимость может быть случайной. То, что автор умеет интерпретировать почти любую открытую им закономерность, одновременно и вдохновляет, и настораживает. Возникает вопрос, насколько хорошо предлагаемые объяснения будут работать на другом материале, и этот вопрос уже начинает активно изучаться (см., в частности, работу О. В. Фёдоровой [11], в которой исследуется направление взглядов трёх коммуникантов по данным корпуса “Рассказы и разговоры о грушахˮ и обнаруживаются особенности глазного поведения, не описанные Е.Г.).

13

Остаётся не до конца понятным, сколько примеров необходимо для того, чтобы можно было считать отклонение от ожидаемого результата проявлением какой-то закономерности. Так, в Табл. 7_7 (с. 265) количество примеров для приставки воз- в сочетании с жестом голова вперёд “весьма невеликоˮ (6 – при ожидаемом 2,86), и поэтому “не исключено, что эта зависимость имеет случайный характерˮ (с. 264), а 7 примеров (при ожидаемом 3,74) для приставки раз- в сочетании с боковым кивком (та же таблица) уже достаточно для содержательной интерпретации.

14

Хотелось бы остановиться на одной очень важной установке Е.Г., повлиявшей не только на её интерпретации в книге, но и собственно на глубокую жестовую разметку МУРКО: в одном конкретном контексте многозначный жест выражает ровно одно из своих значений. Мы считаем, что эта установка в целом верна, но в некоторых случаях целесообразно делать поправки⁴. Так, Е.Г. иногда строго классифицирует жесты по значению там, где, по нашему мнению, следовало бы допустить, что один жест может входить в разные группы. Приведём два примера из главы 5 (“Автодейксисˮ).

4. См. в этой связи замечание Н.В. Перцова о неоправданности жёсткого дискретного подхода к описанию лексических единиц, принятого в теоретической семантике и лексикографии, для анализа поэтического текста [10, с. 301-302].

15

Для жеста прижать ладонь к груди выделяются две взаимоисключающих ситуации употребления: 1) “когда говорящему нужно осуществить любой речевой акт, компонентом которого является перформатив ‘прошу мне поверить’ˮ (с. 191), например, “жестом – речевым действием ‘просьба’ говорящий просит собеседника поверить в то, что говорящему очень нужно исполнение его просьбыˮ (там же), 2) чисто дейктическое употребление, когда говорящий просто указывает на себя, прикладывая ладонь к груди (с. 192). Второе употребление отличает от первого синхронизация жеста с “местоимением я, его производными или перифразамиˮ (там же). Так, в примере 5.5_1 Значит, договорились в смысле кандидатуры? жест прижать ладонь к груди приходится на одно только слово кандидатура (‘моя кандидатура’), и Е.Г. интерпретирует его как дейктический; если бы этот жест “выражал идею просьбы, то он бы употреблялся асинхронно, т.е. был бы смещён к началу вопроса или к предикату (договорились)ˮ (там же). Нам кажется, что эти два употребления не противоречат друг другу: ведь можно вообразить ситуацию, в которой данный жест одновременно выражает и автоуказание, и перформативный компонент. Например, представим себе высказывание (здесь и далее слова, на которые приходится жест, подчёркнуты) Не знаю, как они, а я вам очень благодарна: это и дейктический жест (частично приходится на я, причём я противопоставляется им), и типичное невербальное сопровождение речевого акта благодарности (‘прошу поверить, что я действительно вам благодарна’).

Для жеста прижать ладонь к груди выделяются две взаимоисключающих ситуации употребления: 1) “когда говорящему нужно осуществить любой речевой акт, компонентом которого является перформатив ‘прошу мне поверить’ˮ (с. 191), например, “жестом – речевым действием ‘просьба’ говорящий просит собеседника поверить в то, что говорящему очень нужно исполнение его просьбыˮ (там же), 2) чисто дейктическое употребление, когда говорящий просто указывает на себя, прикладывая ладонь к груди (с. 192). Второе употребление отличает от первого синхронизация жеста с “местоимением я, его производными или перифразамиˮ (там же). Так, в примере 5.5_1 Значит, договорились в смысле кандидатуры? жест прижать ладонь к груди приходится на одно только слово кандидатура (‘моя кандидатура’), и Е.Г. интерпретирует его как дейктический; если бы этот жест “выражал идею просьбы, то он бы употреблялся асинхронно, т.е. был бы смещён к началу вопроса или к предикату (договорились)ˮ (там же). Нам кажется, что эти два употребления не противоречат друг другу: ведь можно вообразить ситуацию, в которой данный жест одновременно выражает и автоуказание, и перформативный компонент. Например, представим себе высказывание (здесь и далее слова, на которые приходится жест, подчёркнуты) Не знаю, как они, а я вам очень благодарна: это и дейктический жест (частично приходится на я, причём я противопоставляется им), и типичное невербальное сопровождение речевого акта благодарности (‘прошу поверить, что я действительно вам благодарна’).

Для жеста прижать ладонь к груди выделяются две взаимоисключающих ситуации употребления: 1) “когда говорящему нужно осуществить любой речевой акт, компонентом которого является перформатив ‘прошу мне поверить’ˮ (с. 191), например, “жестом – речевым действием ‘просьба’ говорящий просит собеседника поверить в то, что говорящему очень нужно исполнение его просьбыˮ (там же), 2) чисто дейктическое употребление, когда говорящий просто указывает на себя, прикладывая ладонь к груди (с. 192). Второе употребление отличает от первого синхронизация жеста с “местоимением я, его производными или перифразамиˮ (там же). Так, в примере 5.5_1 Значит, договорились в смысле кандидатуры? жест прижать ладонь к груди приходится на одно только слово кандидатура (‘моя кандидатура’), и Е.Г. интерпретирует его как дейктический; если бы этот жест “выражал идею просьбы, то он бы употреблялся асинхронно, т.е. был бы смещён к началу вопроса или к предикату (договорились)ˮ (там же). Нам кажется, что эти два употребления не противоречат друг другу: ведь можно вообразить ситуацию, в которой данный жест одновременно выражает и автоуказание, и перформативный компонент. Например, представим себе высказывание (здесь и далее слова, на которые приходится жест, подчёркнуты) Не знаю, как они, а я вам очень благодарна: это и дейктический жест (частично приходится на я, причём я противопоставляется им), и типичное невербальное сопровождение речевого акта благодарности (‘прошу поверить, что я действительно вам благодарна’).

16

Похожим образом описывается и автодейктический жест с участием кулака: он может быть синхронизирован или не синхронизирован с местоимением я. В первом случае жест передаёт значения ‘интенсивность’, ‘сила’, которые “в контрастном употреблении… трансформируются… в значение ‘противопоставление’ˮ, ср. А я где тогда буду? (с. 193); во втором – “‘Я очень прошу поверить мне’, ‘я прошу поверить мне и по известному вам поводу испытываю сильные эмоции’ˮ⁵ (там же), ср. Если бы ты знал, как меня раздражает…. Здесь обращает на себя внимание пример для второго случая Это я его нашёл (последний в группе 5.5_6): Е.Г. описывает значение жеста как ‘очень прошу поверить вас, что это я его нашёл’ (с. 194), с чем мы не вполне согласны. И выражение вида Это я , и расширенный контекст (Это я его нашёл! Он мой! Вы его переманили!) указывают на контраст (‘я его нашёл, а не вы’), т.е. это именно первый случай; асинхронность же невербального и речевого дейксиса может быть связана с тем, что слушающий сначала смотрит на других участников диалога и поворачивается к говорящему только на словах …его нашёл; говорящий же, пытаясь привлечь его внимание, на словах Это я… трогает его за пиджак (т.е. происходит то самое запаздывание жеста относительно лексемы, которое сама Е.Г. во Введении связывала с “необходимостью сделать в определённой точке фразы другой жестˮ (с. 29)). Тем самым, мы считаем, что ‘противопоставление’ здесь есть. Но мы допускаем, что есть также и значение, предлагаемое Е.Г. (‘очень прошу вас поверить’), равно как и значение ‘я испытываю сильные эмоции’, – и тогда нет оснований считать два режима функционирования автоуказания кулаком непременно взаимоисключающими.

5. Шрифтовые выделения в цитатах из книги принадлежат Е.А. Гришиной.

Похожим образом описывается и автодейктический жест с участием кулака: он может быть синхронизирован или не синхронизирован с местоимением я. В первом случае жест передаёт значения ‘интенсивность’, ‘сила’, которые “в контрастном употреблении… трансформируются… в значение ‘противопоставление’ˮ, ср. А я где тогда буду? (с. 193); во втором – “‘Я очень прошу поверить мне’, ‘я прошу поверить мне и по известному вам поводу испытываю сильные эмоции’ˮ5 (там же), ср. Если бы ты знал, как меня раздражает…. Здесь обращает на себя внимание пример для второго случая Это я его нашёл (последний в группе 5.5_6): Е.Г. описывает значение жеста как ‘очень прошу поверить вас, что это я его нашёл’ (с. 194), с чем мы не вполне согласны. И выражение вида Это я , и расширенный контекст (Это я его нашёл! Он мой! Вы его переманили!) указывают на контраст (‘я его нашёл, а не вы’), т.е. это именно первый случай; асинхронность же невербального и речевого дейксиса может быть связана с тем, что слушающий сначала смотрит на других участников диалога и поворачивается к говорящему только на словах …его нашёл; говорящий же, пытаясь привлечь его внимание, на словах Это я… трогает его за пиджак (т.е. происходит то самое запаздывание жеста относительно лексемы, которое сама Е.Г. во Введении связывала с “необходимостью сделать в определённой точке фразы другой жестˮ (с. 29)). Тем самым, мы считаем, что ‘противопоставление’ здесь есть. Но мы допускаем, что есть также и значение, предлагаемое Е.Г. (‘очень прошу вас поверить’), равно как и значение ‘я испытываю сильные эмоции’, – и тогда нет оснований считать два режима функционирования автоуказания кулаком непременно взаимоисключающими.

17

Приведённые два примера из главы 5 демонстрируют излишнюю, как нам кажется, категоричность отдельных утверждений автора. Такого рода утверждения встречаются и в других главах. В частности, в главе 4 Е.Г. замечает, что о самом частотном (284 случая из 439, 64%) головном указании – указании подбородком – ей “не удалось найти никаких упоминаний – ни как о дейктическом, ни как о регулирующем жестеˮ (с. 141). Это свидетельство, опять-таки, не следует понимать буквально: возможно, работ, в которых указание подбородком было бы предметом специального анализа, действительно нет, но упоминание о нём как о дейктическом жесте, несомненно, встречается, в том числе в хорошо известной Е.Г. (судя по ссылкам в книге) статье [5], посвящённой лекторским указательным жестам. В этой статье Г.Е. Крейдлин отмечает, что лекторы сравнительно часто используют указание подбородком [5, с. 324], и в дополнение приводит весьма любопытный пример из художественного произведения: Тамара выпячивает подбородок в Катину сторону (такая она благовоспитанная, такая благовоспитанная, что даже в сильнейшем волнении ни за что не ткнет в Катю “неприлично” указательным пальцем!) (А. Бруштейн. Дорога уходит в даль) [5, с. 325].

Приведённые два примера из главы 5 демонстрируют излишнюю, как нам кажется, категоричность отдельных утверждений автора. Такого рода утверждения встречаются и в других главах. В частности, в главе 4 Е.Г. замечает, что о самом частотном (284 случая из 439, 64%) головном указании – указании подбородком – ей “не удалось найти никаких упоминаний – ни как о дейктическом, ни как о регулирующем жестеˮ (с. 141). Это свидетельство, опять-таки, не следует понимать буквально: возможно, работ, в которых указание подбородком было бы предметом специального анализа, действительно нет, но упоминание о нём как о дейктическом жесте, несомненно, встречается, в том числе в хорошо известной Е.Г. (судя по ссылкам в книге) статье [5], посвящённой лекторским указательным жестам. В этой статье Г.Е. Крейдлин отмечает, что лекторы сравнительно часто используют указание подбородком [5, с. 324], и в дополнение приводит весьма любопытный пример из художественного произведения: Тамара выпячивает подбородок в Катину сторону (такая она благовоспитанная, такая благовоспитанная, что даже в сильнейшем волнении ни за что не ткнет в Катю “неприлично” указательным пальцем!) (А. Бруштейн. Дорога уходит в даль) [5, с. 325].

Приведённые два примера из главы 5 демонстрируют излишнюю, как нам кажется, категоричность отдельных утверждений автора. Такого рода утверждения встречаются и в других главах. В частности, в главе 4 Е.Г. замечает, что о самом частотном (284 случая из 439, 64%) головном указании – указании подбородком – ей “не удалось найти никаких упоминаний – ни как о дейктическом, ни как о регулирующем жестеˮ (с. 141). Это свидетельство, опять-таки, не следует понимать буквально: возможно, работ, в которых указание подбородком было бы предметом специального анализа, действительно нет, но упоминание о нём как о дейктическом жесте, несомненно, встречается, в том числе в хорошо известной Е.Г. (судя по ссылкам в книге) статье [5], посвящённой лекторским указательным жестам. В этой статье Г.Е. Крейдлин отмечает, что лекторы сравнительно часто используют указание подбородком [5, с. 324], и в дополнение приводит весьма любопытный пример из художественного произведения: Тамара выпячивает подбородок в Катину сторону (такая она благовоспитанная, такая благовоспитанная, что даже в сильнейшем волнении ни за что не ткнет в Катю “неприлично” указательным пальцем!) (А. Бруштейн. Дорога уходит в даль) [5, с. 325].

18

В главе 8 Е.Г. объясняет, почему глагольные приставки, смысловое представление которых содержит указание на начальную и конечную точку перемещения, а именно воз-, низ-, пере-, раз-, со- ‘вместе’ и о- / об- ‘по кругу’, не имеют парных омонимичных предлогов. Эти приставки “фиксируют… траекторию… Описание же траектории – это скорее наречное, а не предложное значениеˮ (с. 287–288). Такое объяснение, с одной стороны, представляется нам чрезвычайно любопытным – как и любое осмысленное объяснение причины, по которой в языке чего-то нет, – с другой стороны, в нём есть уязвимые места. Во-первых, существуют предлоги, обозначающие именно траекторию движения, – например, мимо или вокруг (ходить мимо / вокруг дома), причём некоторые из них передают то же значение, что и упомянутые приставки, ср. предлог через и приставку пере- (перелезть через забор). Во-вторых, не совсем верно, что ни у одной из перечисленных приставок нет парного омонимичного предлога – ср. соединить правую часть с левой для приставки со-.

В главе 8 Е.Г. объясняет, почему глагольные приставки, смысловое представление которых содержит указание на начальную и конечную точку перемещения, а именно воз-, низ-, пере-, раз-, со- ‘вместе’ и о- / об- ‘по кругу’, не имеют парных омонимичных предлогов. Эти приставки “фиксируют… траекторию… Описание же траектории – это скорее наречное, а не предложное значениеˮ (с. 287–288). Такое объяснение, с одной стороны, представляется нам чрезвычайно любопытным – как и любое осмысленное объяснение причины, по которой в языке чего-то нет, – с другой стороны, в нём есть уязвимые места. Во-первых, существуют предлоги, обозначающие именно траекторию движения, – например, мимо или вокруг (ходить мимо / вокруг дома), причём некоторые из них передают то же значение, что и упомянутые приставки, ср. предлог через и приставку пере- (перелезть через забор). Во-вторых, не совсем верно, что ни у одной из перечисленных приставок нет парного омонимичного предлога – ср. соединить правую часть с левой для приставки со-.

19

Ниже мы вкратце опишем структуру монографии и остановимся на тонких и проницательных наблюдениях Е.А. Гришиной, на тех её соображениях, которые нам хотелось бы дополнить, а также на тех утверждениях, которые вызывают у нас сомнения. Наконец, мы рассмотрим отдельные примеры употребления жестов, для которых автор предлагает не совсем верную, на наш взгляд, интерпретацию.

20

Монография состоит из 15 глав, за которыми следует несколько указателей – указатели таблиц (который не единожды выручал рецензента, когда требовалось быстро отыскать пару статистически связанных параметров), рисунков, имён, терминов, а также указатель лексем, морфем и конструкций. Завершает книгу послесловие, содержащее, главным образом, воспоминания о Е.А. Гришиной её коллег, учеников и учителей.

21

В главе 1 (“Введениеˮ) определяются ключевые для монографии понятия, рассматриваются основные типы жестов и подробно излагается методика исследования (примечательно, что Е.Г. заботится о том, чтобы текст был понятен читателям, совершенно далёким от статистики; в частности, она объясняет, как использовать Microsoft Office Excel для вычисления χ² и как при желании можно обойтись без этой программы). В конце главы даётся список ссылок на иллюстративный видеоматериал к главам 2–14 – совершенно необходимое дополнение к книге.

22

В первой части (“Русские указательные жестыˮ) описываются мануальные (ручные) жесты и существенные для их различения физические параметры⁶ (глава 2), указание большим пальцем (глава 3), указания головой (глава 4) и автодейктические жестах – указания говорящего на самого себя (глава 5).

6. К сожалению, схожие обозначения параметров иногда приводят к терминологической путанице. Например, параметры напряжённость ладони и вытянутость руки объединяются в группу под названием степень напряжённости руки; при этом параметр вытянутость руки позже называется и напряжение руки (с. 76), и напряжённость (sic!) руки (там же, Табл. 2_4). Ср. также не вполне удачное пунктуационное оформление терминов на с. 60–62: рука бывает “напряжённая прямаяˮ (т. е. напряжённая ≠ прямая) и “прямая, напряжённаяˮ (напряжённая = прямая).

23

Вторая часть (“Русские изобразительные жесты. Фрагменты системыˮ) посвящена иконическим, или изобразительным, жестам. Значимыми параметрами для их анализа являются направление движения руки и головы – вдоль поперечной (направление “налевоˮ и “направоˮ) и сагиттальной осей (направление “вперёдˮ и “назадˮ) – глава 6 – и вдоль вертикальной оси (глава 8). Описывается семантика сложных траекторий движения руки (глава 9) и особых конфигураций ладони (глава 10), а также влияние на жестикуляцию точки зрения говорящего, которое исследуется на материале отрицательных жестов и жестов, сопровождающих кванторные слова (глава 11). Отдельно рассматривается жестикуляционное сопровождение, характерное для глагольных приставок и корней (глава 7).

24

Третья часть книги (“Служебные жестыˮ) посвящена жестам глаз, которые выполняют функцию организации речи и не используются в отрыве от неё. Рассматриваются изменение направления взгляда (глава 12) и закрывание глаз (глава 13).

25

Четвёртая часть (“Сквозные темы в жестикуляцииˮ) подводит итог монографии. В главе 14 автор возвращается к жестовому сопровождению высказываний с разными иллокуциями, к соотношению базовых этимонов с разными семантическими компонентами высказываний и отдельно рассматривает, как связаны глагольный вид и жестикуляция. Глава 15 резюмирует сведения, касающиеся геометрических этимонов (точка, прямая, вектор, дуга, окружность, плоскость и др.), лежащих в основе русских жестов.

26

Книга содержит множество чрезвычайно интересных соображений, касающихся семантики и синтаксиса жестов. Так, любопытно наблюдение Е.Г. о трансформации жеста голова вперёд из указательного в регулирующий или эмфатический в том случае, если он направлен не вниз, а на собеседника (с. 138). Примечательно, что для перформативного автодейксиса⁷ нередко используется та же последовательность жестов (с. 189), содержащая семантический компонент ‘обрати внимание’, что и для указания на какой-то другой объект (с. 71). Закрепление зоны позади говорящего за узуальными временами (настоящим узуальным и прошедшим узуальным) автор очень удачно, на наш взгляд, объясняет иконизмом временного и физического пространства: за спиной говорящего находится то, точное местоположение (или точное время) чего для него незначимо, неактуально (с. 227–228). Интересно замечание Е.Г., что между самыми энергозатратными схемами движения руки и речевым актом с максимальной силой иллокутивного воздействия на адресата (жёстким императивом) есть иконическая связь (с. 243–244). Автор обнаруживает, что лексические единицы, означающие ‘маленький объект’, могут сопровождаться разными жестами в зависимости от того, что акцентирует говорящий – физический размер объекта (тогда используются особые конфигурации ладони) или несущественность размера по причине его малости (тогда выполняются колебательные движения; с. 330).

7. Под перформативным автодейксисом понимается такое указание говорящего на себя, при котором он сам не является предметом речи, а лишь наделяет своё высказывание определённой иллокутивной силой.

Книга содержит множество чрезвычайно интересных соображений, касающихся семантики и синтаксиса жестов. Так, любопытно наблюдение Е.Г. о трансформации жеста голова вперёд из указательного в регулирующий или эмфатический в том случае, если он направлен не вниз, а на собеседника (с. 138). Примечательно, что для перформативного автодейксиса7 нередко используется та же последовательность жестов (с. 189), содержащая семантический компонент ‘обрати внимание’, что и для указания на какой-то другой объект (с. 71). Закрепление зоны позади говорящего за узуальными временами (настоящим узуальным и прошедшим узуальным) автор очень удачно, на наш взгляд, объясняет иконизмом временного и физического пространства: за спиной говорящего находится то, точное местоположение (или точное время) чего для него незначимо, неактуально (с. 227–228). Интересно замечание Е.Г., что между самыми энергозатратными схемами движения руки и речевым актом с максимальной силой иллокутивного воздействия на адресата (жёстким императивом) есть иконическая связь (с. 243–244). Автор обнаруживает, что лексические единицы, означающие ‘маленький объект’, могут сопровождаться разными жестами в зависимости от того, что акцентирует говорящий – физический размер объекта (тогда используются особые конфигурации ладони) или несущественность размера по причине его малости (тогда выполняются колебательные движения; с. 330).

27

Добавим, наконец, что текст заключительной главы 15 украшают остроумные и яркие детали, такие как термины У-этимоны и А-этимоны (утилитарные и абстрактные этимоны), отсылающие читателя к повестям А. и Б. Стругацких, или рассуждение, опирающееся на абстрактные этимоны, о связи правостороннего движения с направлением письма слева направо (с. 590); впрочем, очевидно, что сам автор не относится к нему слишком серьёзно.

28

Перейдём к дополнениям. В конце главы 4 рассматриваются сочетания головных и мануальных указательных жестов, исполняемых без пауз, с наложением по времени – дейктические лигатуры. В таких лигатурах “головное указание всегда предшествует ручномуˮ (с. 174) – эту закономерность Е.Г. связывает с весьма интересным, на наш взгляд, явлением, состоящим в переходе от более абстрактного к более предметному указанию внутри жестикуляционной синтаксической конструкции. Нам кажется, что очень похожим образом устроены сочетания указательных жестов, в которых шерпа-взгляд обязательно предваряет указание УП и ОЛ (о них речь шла в предыдущей главе, см. с. 114–116). Более того, представляется, что в некоторых примерах различие между поворотом головы и шерпа-взглядом почти неуловимо (ведь чтобы куда-то посмотреть, бывает удобно повернуть в этом направлении голову).

29

В главе 9 выделяются контексты с семантическим компонентом ‘двойственность’, “в которых… фигурируют двойные или парные объектыˮ (с. 334): и вот эта модель переключения поведения из одного в другое; корреляцию двух характеристик каждого объекта и т.д. (примеры 9.3_16). Е.Г. никак не комментирует жестикуляцию при этих высказываниях; тем не менее, в ней нетрудно заметить очень естественный иконизм: все примеры данной группы сопровождаются жестами двух активных органов (двух рук или двух пальцев). В прочих же случаях, относимых Е.Г. к двойственности (‘Х совпадает с Y’, ‘Х похож на Y’), это не всегда так.

30

В начале главы 10 приводится короткий обзор исследований, посвящённых различным соединениям пальцев. В дополнение к списку Е.Г. укажем жест, характерный для устного рассуждения и названный Г.Е. Крейдлиным “домикˮ: “жест исполняется двумя руками, кончики пальцев соединяются, образую фигуру, напоминающую треугольную крышу, ладони при этом распрямлены и слегка отодвинуты друг от друга… Домик выражает и передаёт слушателям идею соединения разных частей одной мысли или разных мыслей в некое целоеˮ [4, с. 295]. Обсуждая далее конфигурацию кулак, Е.Г. ссылается на работу [12, с. 27], где перечислены три основные группы значений, выражаемых кулаком: “1) сила, 2) крепко удерживать что-л., 3) заключать что-л. внутри себяˮ (с. 401). Справедливости ради стоит отметить, что те же группы значений, что и в цитируемой работе Кальбрис, выделены в более ранней статье [13] (в ней, среди прочего, речь идёт о функциях кулака в русской наивной картине мира).

31

Анализируя различия между кванторными словами весь, все, каждый, любой (глава 11), Е.Г. отмечает, что слово любой, в отличие от остальных трёх, “испытывает существенные затруднения при сочетании с отрицательной частицей: любой человек – *не любой человек (не любой человек смертен)ˮ (с. 474), и в сноске оговаривает, что “такое сочетание возможно в поляризованных контекстах, в которых, к тому же, любой используется в режиме цитирования: Или они привыкли, что за деньги любой человек на всё согласен? Ну, а теперь узнают, что не любой и не на всё!ˮ (там же). Добавим, что не любой Х вполне нормально и в том случае, если Х – это элемент какого-то разнородного множества, ср. он может играть не на любой позиции (важно, что позиции отличаются одна от другой); ему подойдёт не любая еда и под.

32

Перечислим некоторые сомнительные, на наш взгляд, решения. Рассматривая в главе 7 группы глаголов с однотипным значением, Е.Г., по-видимому, объединяет возвратные глаголы с парными им невозвратными, но это не всегда оправданно. Скажем, глагол биться в примере 7.4_27 Там бьётся мысль! (с. 268) вряд ли имеет семантический компонент ‘подавлять, наносить ущерб’ – между тем, если судить по данному примеру, он отнесён именно в этот класс, т.е. туда же, куда и глагол бить.

33

В главе 9 приводятся основные типы контекстов, сопровождаемых круговыми движениями рук. Среди них выделяется тип “объектˮ, который включает “упоминания стабильных объектов разной степени абстракцииˮ (с. 352) и иллюстрируется примерами (9.8_2): когда человек просто делает двуязычный словарь; элементом мира является уже структурированный какой-то элемент; бог вылепил из глины [человека] и др. Нам представляется, что здесь важна не столько стабильность объекта, сколько сам процесс придания ему формы (и тем самым структуры, системности, цельности и под.), и именно этот процесс говорящий и изображает при помощи жестов. В связи со сказанным заслуживает внимания пример И углы этого кубика высветились бы. Автор возвращается к нему позже в этой главе, обсуждая контексты, которые допускают “двойную трактовку…, т.е. использованный в них тип жестикуляционного движения не совпадает с их содержаниемˮ (с. 364). Е.Г. отмечает, что, хотя “круговое движение… формально относится к стабильному объекту “кубикˮ,… на самом деле, по-видимому, говорящий использует это… движение в значении ‘трансформация объекта’…, т.е. углы кубика из пыли трансформировались бы в свет (высветились бы), а сам кубик превратился бы в чёрную дыруˮ (с. 365). При нашей трактовке данный пример просто не должен попадать в подборку 9.8_2 (поскольку углы кубика не формируются) – он без дополнительных оговорок относится к группе “трансформация объектаˮ (в отношении семантики мы полностью согласны с Е.Г.).

В главе 9 приводятся основные типы контекстов, сопровождаемых круговыми движениями рук. Среди них выделяется тип “объектˮ, который включает “упоминания стабильных объектов разной степени абстракцииˮ (с. 352) и иллюстрируется примерами (9.8_2): когда человек просто делает двуязычный словарь; элементом мира является уже структурированный какой-то элемент; бог вылепил из глины [человека] и др. Нам представляется, что здесь важна не столько стабильность объекта, сколько сам процесс придания ему формы (и тем самым структуры, системности, цельности и под.), и именно этот процесс говорящий и изображает при помощи жестов. В связи со сказанным заслуживает внимания пример И углы этого кубика высветились бы. Автор возвращается к нему позже в этой главе, обсуждая контексты, которые допускают “двойную трактовку…, т.е. использованный в них тип жестикуляционного движения не совпадает с их содержаниемˮ (с. 364). Е.Г. отмечает, что, хотя “круговое движение… формально относится к стабильному объекту “кубикˮ,… на самом деле, по-видимому, говорящий использует это… движение в значении ‘трансформация объекта’…, т.е. углы кубика из пыли трансформировались бы в свет (высветились бы), а сам кубик превратился бы в чёрную дыруˮ (с. 365). При нашей трактовке данный пример просто не должен попадать в подборку 9.8_2 (поскольку углы кубика не формируются) – он без дополнительных оговорок относится к группе “трансформация объектаˮ (в отношении семантики мы полностью согласны с Е.Г.).

34

В той же главе выделяется группа контекстов ‘всеобщность’; она иллюстрируется большой (40 примеров) подборкой 9.8_11, в которой дважды встречается слово абсолютно: вот завершилось абсолютное доказательство и все персонажи говорят абсолютно одинаковым языком. При просмотре соответствующих клипов нам показалось, что эти примеры устроены иначе, чем остальные. В первом случае многократное круговое движение начинается на завершилось (на абсолютно оно продолжается) и, видимо, передаёт идею формирования некоторого объекта (доказательства) – об этой группе контекстов мы только что говорили. Во втором случае на абсолютно приходится отрицательный горизонтальный жест руки, что хорошо согласуется со смыслом абсолютный – ‘не имеющий исключений’ (подробнее см. [Kendon 2004: 249]), после чего круговое движение заново подхватывается. Примечательно, что других абсолютно в данной подборке нет; возможно, слово абсолютно, в отличие от весь, не обладает свойством “притягиватьˮ круговое движение (впрочем, необходимо видеть весь авторский материал).

В той же главе выделяется группа контекстов ‘всеобщность’; она иллюстрируется большой (40 примеров) подборкой 9.8_11, в которой дважды встречается слово абсолютно: вот завершилось абсолютное доказательство и все персонажи говорят абсолютно одинаковым языком. При просмотре соответствующих клипов нам показалось, что эти примеры устроены иначе, чем остальные. В первом случае многократное круговое движение начинается на завершилось (на абсолютно оно продолжается) и, видимо, передаёт идею формирования некоторого объекта (доказательства) – об этой группе контекстов мы только что говорили. Во втором случае на абсолютно приходится отрицательный горизонтальный жест руки, что хорошо согласуется со смыслом абсолютный – ‘не имеющий исключений’ (подробнее см. [Kendon 2004: 249]), после чего круговое движение заново подхватывается. Примечательно, что других абсолютно в данной подборке нет; возможно, слово абсолютно, в отличие от весь, не обладает свойством “притягиватьˮ круговое движение (впрочем, необходимо видеть весь авторский материал).

35

В главе 10 Е.Г. объясняет хорошую сочетаемость кулака с контрастом и эмфазой: “говорящий прилагает некоторые физические или лингвистические усилия, чтобы выделить некоторый компонент во фразеˮ (с. 405). Нам думается, что здесь имеет место не столько иконическое отображение усилий говорящего, сколько метафорическое схватывание в кулак чего-то важного (с точки зрения говорящего) – см. выше значение 2, цитируемое по [12, с. 27].

36

Продемонстрировав в главе 7, что движение руки вправо или влево может согласоваться, среди прочего, с модально-временными характеристиками утвердительного предиката, Е.Г. в главе 11 ставит вопрос о том, действует ли данная закономерность для отрицательных высказываний. Оказывается, что закономерность уже другая: все отрицательные предикаты (и в настоящем, и в прошедшем времени, и в высказываниях со снятой утвердительностью) предпочитают жестикуляцию в правой зоне, т.е. в зоне, характерной для контекстов снятой утвердительности (с. 436). Комментируя этот факт применительно к предикатам в прошедшем времени (в утвердительных высказываниях для них характерна левая, а не правая зона жестикуляции), Е.Г. пишет: “…отрицательная конструкция переводит сообщение о некотором факте в разряд сообщений об отсутствии этого факта, что, очевидно, уже является не фактом, а таким же мнением говорящего, как и прочие конструкции со снятой утвердительностьюˮ (там же). Вторая половина этого утверждения, по нашему мнению, не очевидная, а, наоборот, очень странная: почему, например, Вчера он был здоров – это факт, а Вчера он не был здоров – уже не факт, а мнение? Нам кажется, что здесь следует рассматривать оппозицию не “факт vs. мнениеˮ, а просто “утверждение некоторого факта vs. его отрицаниеˮ. Возможно, это противопоставление как раз является исходным для “факт vs. мнениеˮ: мнение – это то, в чём говорящий не уверен.

Продемонстрировав в главе 7, что движение руки вправо или влево может согласоваться, среди прочего, с модально-временными характеристиками утвердительного предиката, Е.Г. в главе 11 ставит вопрос о том, действует ли данная закономерность для отрицательных высказываний. Оказывается, что закономерность уже другая: все отрицательные предикаты (и в настоящем, и в прошедшем времени, и в высказываниях со снятой утвердительностью) предпочитают жестикуляцию в правой зоне, т.е. в зоне, характерной для контекстов снятой утвердительности (с. 436). Комментируя этот факт применительно к предикатам в прошедшем времени (в утвердительных высказываниях для них характерна левая, а не правая зона жестикуляции), Е.Г. пишет: “…отрицательная конструкция переводит сообщение о некотором факте в разряд сообщений об отсутствии этого факта, что, очевидно, уже является не фактом, а таким же мнением говорящего, как и прочие конструкции со снятой утвердительностьюˮ (там же). Вторая половина этого утверждения, по нашему мнению, не очевидная, а, наоборот, очень странная: почему, например, Вчера он был здоров – это факт, а Вчера он не был здоров – уже не факт, а мнение? Нам кажется, что здесь следует рассматривать оппозицию не “факт vs. мнениеˮ, а просто “утверждение некоторого факта vs. его отрицаниеˮ. Возможно, это противопоставление как раз является исходным для “факт vs. мнениеˮ: мнение – это то, в чём говорящий не уверен.

37

В главе 14 автор показывает, что ряд словообразовательных особенностей глаголов СВ с суффиксом -ану- можно объяснить семантикой этих глаголов, которая выражается на жестикуляционном уровне. В целом соглашаясь с наблюдениями Е.Г., укажем на одно её замечание, которое нам представляется слишком сильным: “глаголы с -ану- с трудом образуются от исходных НСВ-глаголов, если у последних в составе значения уже есть элемент ‘сильно’ (топать / *топануть / топнуть)ˮ (с. 585) – в разговорной речи, тем не менее, встречаются такие лексемы, как пихануть, махануть или дерануть.

38

В ряде случаев вызывает сомнение интерпретация отдельных примеров. Так, в главе 7, комментируя основной вывод о жестикуляционном профиле корней – “жестикуляция, которая сопровождает корни, передаёт не способ перемещения, а сам факт перемещения на какое-то расстояниеˮ (с. 281), Е.Г. в сноске замечает, что исключение составляет ситуация, “когда говорящий с помощью поочерёдного движения пальцев передаёт идею ходьбы, т. е. в случае, когда пальцы изображают ногиˮ, и приводит пример 7.4_33: В четверг? Нет, я не могу. Я везу Шагала на экспертизу. В связи с этим примером Е.Г. уточняет, что обозначение пальцами смысла ‘идти’ всего лишь частотно, но “далеко не обязательноˮ (там же). Нам же кажется, что перебирание пальцев в 7.4_33 следует интерпретировать иначе, а именно, связывать его не с лексемой везти, как это сделала Е.Г., а с фамилией Шагал, омонимичной форме м. р. прошедшего времени глагола шагать. В этом случае жест пальцев здесь, во-первых, означает именно ‘идти’, а во-вторых, помогает говорящему передать фамилию художника, используя невербальные средства.

В ряде случаев вызывает сомнение интерпретация отдельных примеров. Так, в главе 7, комментируя основной вывод о жестикуляционном профиле корней – “жестикуляция, которая сопровождает корни, передаёт не способ перемещения, а сам факт перемещения на какое-то расстояниеˮ (с. 281), Е.Г. в сноске замечает, что исключение составляет ситуация, “когда говорящий с помощью поочерёдного движения пальцев передаёт идею ходьбы, т. е. в случае, когда пальцы изображают ногиˮ, и приводит пример 7.4_33: В четверг? Нет, я не могу. Я везу Шагала на экспертизу. В связи с этим примером Е.Г. уточняет, что обозначение пальцами смысла ‘идти’ всего лишь частотно, но “далеко не обязательноˮ (там же). Нам же кажется, что перебирание пальцев в 7.4_33 следует интерпретировать иначе, а именно, связывать его не с лексемой везти, как это сделала Е.Г., а с фамилией Шагал, омонимичной форме м. р. прошедшего времени глагола шагать. В этом случае жест пальцев здесь, во-первых, означает именно ‘идти’, а во-вторых, помогает говорящему передать фамилию художника, используя невербальные средства.

39

В главе 8 речь идёт о глагольных корнях, содержащих компонент ‘тот же’ и обычно сопровождаемых движением сверху вниз. К ним относится глагол оставить, для которого приводится следующий пример: – Вас всё равно здесь одних не оставят в этой громадине… – Оставят, Женечка, оставят (с. 308). Е.Г. связывает движение руки вниз с семантическим компонентом глагола оставить (‘то же самое место’). Нам представляется, что жест связан просто с уверенностью говорящего в своих словах (которая выражается не только жестом, но и повтором одного и того же слова) и является мануальным аналогом кивка (о схожей природе кивка с такими жестами см. примечание на с. 309), ср. похожий пример с другим глаголом, который мы специально нашли в МУРКО: – А девушки есть, да? – Девушка? И девушки нет. – Будет, будэт. Будэт. (к/ф “Мужествоˮ, реж. М. Калатозов и др.) – повторяя глагол будет, который не содержит компонент ‘тот же’, говорящий кивает.

В главе 8 речь идёт о глагольных корнях, содержащих компонент ‘тот же’ и обычно сопровождаемых движением сверху вниз. К ним относится глагол оставить, для которого приводится следующий пример: – Вас всё равно здесь одних не оставят в этой громадине… – Оставят, Женечка, оставят (с. 308). Е.Г. связывает движение руки вниз с семантическим компонентом глагола оставить (‘то же самое место’). Нам представляется, что жест связан просто с уверенностью говорящего в своих словах (которая выражается не только жестом, но и повтором одного и того же слова) и является мануальным аналогом кивка (о схожей природе кивка с такими жестами см. примечание на с. 309), ср. похожий пример с другим глаголом, который мы специально нашли в МУРКО: – А девушки есть, да? – Девушка? И девушки нет. – Будет, будэт. Будэт. (к/ф “Мужествоˮ, реж. М. Калатозов и др.) – повторяя глагол будет, который не содержит компонент ‘тот же’, говорящий кивает.

40

В главе 9 одна из групп контекстов, сопровождаемых колебательными движениями, называется “несущественное по размерам отклонение от какого-то ориентира, незначительное отклонение некоторого процесса от базовой линииˮ. Сюда попадают такие контексты, как она колеблется как угодно; как бы мы ни возмутили [поверхность]; поля как континуума осциллятора; что появится рябь на поверхности зеркала. Нам кажется, что интерпретация именно этих примеров несколько переусложнена: колебания просто присущи самому изображаемому объекту, т.е. колебательные жесты здесь чисто иконические, и именно такого рода контексты служат основой для метафорических переносов, в результате которых и образуются более общие значения, в частности ‘небольшое отклонение от какого-то ориентира’.

В главе 9 одна из групп контекстов, сопровождаемых колебательными движениями, называется “несущественное по размерам отклонение от какого-то ориентира, незначительное отклонение некоторого процесса от базовой линииˮ. Сюда попадают такие контексты, как она колеблется как угодно; как бы мы ни возмутили [поверхность]; поля как континуума осциллятора; что появится рябь на поверхности зеркала. Нам кажется, что интерпретация именно этих примеров несколько переусложнена: колебания просто присущи самому изображаемому объекту, т.е. колебательные жесты здесь чисто иконические, и именно такого рода контексты служат основой для метафорических переносов, в результате которых и образуются более общие значения, в частности ‘небольшое отклонение от какого-то ориентира’.

41

В главе 10 автор отмечает, что конфигурация кулак сочетается с эмфатическим интонированием и контрастными конструкциями. Приводимые примеры в целом хорошо это иллюстрируют, но один случай выделяется из общего ряда: я просто назвал эти натрий-аммоний йоны и четыре молекулы воды конгломератами (с. 406) – здесь говорящий перечисляет объекты и загибает пальцы, так что в конце концов у него получается кулак, которым он слегка трясёт на слове конгломератами. Тем самым, здесь кулак – это, скорее, не сила, а символ единства: все элементы названы одним словом.

42

Чуть ниже Е.Г. указывает, что кулак, так же, как боковые и вертикальные кивки, часто используется в контекстах противопоставления, но, в отличие от этих жестов, появляется, когда “говорящий… считает, что выраженная им в его высказывании точка зрения является более слабой и менее общепринятой, чем точка зрения, против которой он возражаетˮ (с. 406–407). К сожалению, в приводимых примерах это сложно увидеть. В частности, во фразе Любой человек грешен, бог чист непонятно, что сильнее, а что слабее. Исследование расширенного контекста для этого примера в МУРКО показывает, что говорящий здесь складывает пальцы в кулак в перерывах между жестикуляцией, когда его руки возвращаются на колени в позицию покоя. Таким образом, возможно, что в данном случае кулак – это нечто вроде межфразовой паузы в устной речи или пробела на письме.

43

В главе 12 вводится понятие включённого, или несамостоятельного жеста – это жест (в контексте данной главы – закрывание глаз), который “не предназначен для использования 1) в режиме пантомимы и 2) без сопровождающих отрицание / подтверждение жестовˮ (с. 514), то есть может употребляться только в составе жестовой лигатуры. Одной из таких лигатур является “лигатура пониманияˮ, которую составляют жест отодвинуть голову назад и закрывание глаз как заместитель кивка согласия. Данная лигатура иллюстрируется двумя примерами (с. 516), которые при внимательном рассмотрении оказываются совершенно разными. Это касается как способа закрывания глаз (– Это не я. Пушкин. – А-а-а! Пушкин! – говорящий однократно закрывает и открывает глаза, движение век быстрое; – Ну, с тем, с которым вы были на рыбалке, в ресторане… – А-а-а, Геннадий Петрович – жест закрывать глаза более отчётливый и длительный), так и, как следствие, степени их самостоятельности (первый жест менее самостоятельный, чем второй). Примечательно, что Е.Г. учитывает это различие в разметке соответствующих клипов МУРКО: закрыть глаза ‘понимание’ указывается только для второго примера; возможно, было бы нелишним развести эти жесты и в книге.

В главе 12 вводится понятие включённого, или несамостоятельного жеста – это жест (в контексте данной главы – закрывание глаз), который “не предназначен для использования 1) в режиме пантомимы и 2) без сопровождающих отрицание / подтверждение жестовˮ (с. 514), то есть может употребляться только в составе жестовой лигатуры. Одной из таких лигатур является “лигатура пониманияˮ, которую составляют жест отодвинуть голову назад и закрывание глаз как заместитель кивка согласия. Данная лигатура иллюстрируется двумя примерами (с. 516), которые при внимательном рассмотрении оказываются совершенно разными. Это касается как способа закрывания глаз (– Это не я. Пушкин. – А-а-а! Пушкин! – говорящий однократно закрывает и открывает глаза, движение век быстрое; – Ну, с тем, с которым вы были на рыбалке, в ресторане… – А-а-а, Геннадий Петрович – жест закрывать глаза более отчётливый и длительный), так и, как следствие, степени их самостоятельности (первый жест менее самостоятельный, чем второй). Примечательно, что Е.Г. учитывает это различие в разметке соответствующих клипов МУРКО: закрыть глаза ‘понимание’ указывается только для второго примера; возможно, было бы нелишним развести эти жесты и в книге.

44

Нет никаких сомнений в том, что книга Е.А. Гришиной – фундаментальный труд, подводящий итог её научной деятельности последних нескольких лет и закладывающий основу для дальнейших исследований в области русской жестикуляции на новом уровне. Эти исследования уже сейчас проводятся параллельно разными научными коллективами (обзор научных событий в области жестикуляционной лингвистики за последние два года см. в [9]). Можно надеяться, что результаты, полученные Е.Г., будут проверены и дополнены новыми наблюдениями на материале не только МУРКО, но и других русских мультимодальных корпусов: русского эмоционального корпуса [14], корпуса рассказов и разговоров о грушах, над которым трудится коллектив под руководством А.А. Кибрика (www.multidiscourse.ru), и др.

ГОСТ	Переверзева С. И. ГРИШИНА Е. А. РУССКАЯ ЖЕСТИКУЛЯЦИЯ С ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ (КОРПУСНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ). М: ЯЗЫКИ СЛАВЯНСКОЙ КУЛЬТУРЫ, 2017. 744 с. // Известия Российской Академии наук. Серия литературы и языка. – 2019. – T. 78. – Номер 2 C. 60-69 . URL: https://izv-oifn.ru/s241377150004960-9-1/. DOI: 10.31857/S241377150004960-9
MLA	Pereverzeva, Svetlana "GRISHINA Е. А. RUSSIAN GESTURES FROM A LINGUISTIC PERSPECTIVE. MOSCOW, YAZYKI SLAVJANSKOJ KULTURY PUBL., 2017. 744 p. [IN RUSS.]." Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Seriia literatury i iazyka. 78.2 (2019).:60-69. DOI: 10.31857/S241377150004960-9
APA	Pereverzeva S. (2019). GRISHINA Е. А. RUSSIAN GESTURES FROM A LINGUISTIC PERSPECTIVE. MOSCOW, YAZYKI SLAVJANSKOJ KULTURY PUBL., 2017. 744 p. [IN RUSS.]. Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Seriia literatury i iazyka. vol. 78, no. 2, pp.60-69 DOI: 10.31857/S241377150004960-9

Библиография

Комментарии

Библиография

Комментарии

Войти через