Везде
Становление романа: литература vs теория литературы
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Становление романа: литература vs теория литературы
Аннотация
Код статьи
S160578800025497-2-1
DOI
10.31857/S160578800025497-2
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Попова Ирина Л. 
Аффилиация: Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН
Адрес: Российская Федерация, Москва
Выпуск
Том 82 Номер 2
Страницы
5-14
Аннотация

Статья посвящена проблемам становления теории романа и предисловию как особой форме теоретизирования жанра. Целью исследования является проблематизация дискурсивного репертуара теории романа на этапе становления. Роман как жанр, долгое время остававшийся за пределами предмета поэтики, был теоретизирован в риторической традиции, не только в ученых трактатах, но и в предисловиях, объясняющих, что представляет собой роман, как и по каким законам он устроен, какую историю имеет и каким образцам следует. Можно сказать, что теория романа в своем генезисе вызревала вблизи литературного текста, долго не порывая общей с ним пуповины. И даже облекаясь в форму отдельного сочинения, появлялась рядом или вместе с романом. “Трактат о происхождении романов” / “Traité de l’origine des Romans” (1670) П.-Д. Юэ / Pierre-Daniel Huet (1630–1721), упорядочивший теорию и историю жанра и определивший алгоритмы его исследования вплоть до конца XIX в., был впервые издан как ученое предисловие в форме письма к другу и автору романа “Заида. Испанская повесть”: “Письмо месьё Юэ к месьё де Сегре. О происхождении романов” / “Lettre de Monsieur Huet, à Monsieur de Segrais. De l’origine des romans”. Так Юэ создал не только теорию романа, но и новый локус теории, широко использовавшийся в европейских и русской литературах периода становления национального романа.

Ключевые слова
теория романа, П.-Д. Юэ, М.М. Бахтин, роман, мениппея, литература и теория
Классификатор
Получено
10.01.2023
Дата публикации
30.04.2023
Всего подписок
13
Всего просмотров
216
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
Дополнительные сервисы на весь выпуск”
Преимущества сервисов
1020 руб. / 16.0 SU
Дополнительные сервисы на все выпуски за 2023 год
Преимущества сервисов
4590 руб. / 91.0 SU
1 Писатель в роли теоретика и критика – функция в истории культуры отнюдь не общеобязательная. В одних традициях литература и теория – два рода деятельности, которые не могут совмещаться. Напомним, что поэтика как самостоятельная наука, созданная Аристотелем, не предполагала участия поэта в оценке и кодификации литературной практики. В других традициях, напротив, поэт может быть одновременно и автором поэтики, более того, поэтика представляется как вид литературной деятельности1. Таково “Поэтическое искусствоˮ Горация, ставшее вершиной и одновременно завершением римской теоретико-литературной системы; таково “Поэтическое искусствоˮ Буало, образцовая теория французского классицизма и классики. Обратим внимание, что поэты становятся создателями поэтик в культурах, строящихся по образцу, хотя и наполненному оригинальным содержанием, – как римская по образцу греческой, а французская по образцу античного классического канона. Тем не менее сегодня обе поэмы, и Горация, и Буало являются предметом исследования науки о литературе – и как художественные тексты, и как образцы теории2.
1. Время от времени можно наблюдать возврат к этой идее с по крайне мере двухтысячелетней историей. Впрочем, сегодня настаивать на ее авторстве можно разве что в том смысле, о котором говорил Гёте: “Все хорошее было уже раз думано, стоит только передумать его еще разˮ.

2. О композиции “Послания к Пизонамˮ Горация, известном под более поздним названием “О поэтическом искусствеˮ, или “Поэтикаˮ, или “Наука поэзииˮ, как о композиции художественного произведения – poiema – позднеантичной литературы [1]. См. также: [2].
2 “Авторскаяˮ теория3 и критика учитывалась и исследовалась наукой о литературе с момента ее появления, однако в качестве самостоятельной литературоведческой проблемы была осознана сравнительно поздно, в XX в. В конце 1940-х годов, исследуя высказывания Гёте о природе классики, Э.Р. Курциус отметил, какой замечательной темой могло бы стать изучение критических высказываний Гёте о литературе4. За прошедшие с тех пор десятилетия все высказывания Гёте о литературе были отобраны, систематизированы, изданы многократно повторенными отдельными изданиями.
3. Пожалуй, только одно дефинитивное ограничение следует ввести с самого начала. Теория – и этим она отличается от других научных дискурсов о художественной словесности – говорит о литературе с точки зрения универсального. Именно в этом смысле мы и будем использовать понятие ‘теория’.

4. Научное изучение проблемы было начато Курциусом в конце 1940-х годов. См. в частности его статью 1948 г. “Гёте как критикˮ [3]. К тому же Курциус до конца 1920-х годов и сразу после Второй мировой войны интенсивно занимался современной литературой (вызывая тем самым недоумение коллег по “академическомуˮ цеху, в частности Лео Шпитцера), сначала французской (см.: [4]), затем англоязычной, как переводчик Т.С. Элиота; позже специально Элиотом и Г. Гессе – в тесной связи с получением ими Нобелевской премии по литературе.
3 То же можно сказать и о русском литературоведении, в последней трети XX в. целенаправленно занимавшемся проблемами писательской критики и теории. Суждения писателей о литературе и литературном труде печатались отдельными книгами, специальная серия “Из литературного наследияˮ, выходившая в составе основанной в 1972 г. библиотеки “Любителям российской словесностиˮ, была посвящена изданию и исследованию литературно-критических текстов русских писателей.
4 Впрочем, одних специальных изданий литературно-критических текстов для решения проблемы, вынесенной в заглавие этой статьи, недостаточно. Трудность состоит в том, что суждения писателей о литературе могут содержаться как в текстах, опубликованных при жизни, так и в архивных материалах; как в специальных статьях, критиках, манифестах, теоретических исследованиях и предисловиях, так и в неоконченных черновых набросках, письмах, дневниках, воспоминаниях современников, наконец, в собственно художественных произведениях. Очевидно, что обращение с этими разножанровыми источниками в каждом случае имеет свои особенности, а для составления на их основе общей картины требуется дополнительная аналитическая работа.
5 В каком отношении суждения писателей о литературе и литературном труде находятся к науке о литературе? Большая их часть остается фактом истории литературы и/или литературной критики. Писательская критика является частью литературной истории, без исследования которой невозможно составить адекватное представление об эпохе: о направлениях и школах, о конкурирующих литературных программах, о направлении литературного вкуса, редакционной политике журналов и газет и т.д. Безусловную ценность суждения писателя о литературе имеют в контексте личного творчества, для понимания законов, “им самим над собою признанныхˮ.
6 Но лишь в сравнительно редких случаях писательская критика говорит о литературе с точки зрения универсального, то есть имеет собственно теоретическую ценность5. Так, литературовед, где бы он ни находился и к какой бы языковой культуре ни принадлежал, приступая к истории мировой литературы, не сможет обойтись без комплекса суждений Гёте, который кодифицировал само понятие “мировая литератураˮ6. “Законом Шиллераˮ называют принцип единства внутреннего и внешнего, перевод переживания в облик, а облика в переживание. Или еще один пример: для определения понятия “архетипˮ С.С. Аверинцев прибегает к высказыванию Томаса Манна, как к едва ли не лучшей краткой формулировке концепции архетипа, выражающей смысл экстраполяции этого термина в сферу литературы [5]; [6, с. 110].
5. Разумеется, история знает авторов, удачно сочетающих писательскую и научную деятельность. Было бы натяжкой, например, называть “писательской теориейˮ труды Андрея Белого о теории стиха и творчестве Гоголя, или, напротив, “прозой литературоведаˮ – романы Ю.Н. Тынянова.

6. Идея “мировой литературыˮ (“Weltliteraturˮ) неразрывно связана с именем Гёте, хотя сам термин фиксируется еще до того, как он впервые появляется в бумагах Гёте и в беседах с ним.
7 Тем не менее картина теоретических воззрений литературной эпохи, составленная с учетом исключительно системных поэтик и научных теорий, не может быть полной. Эпистемологические критерии поэтики и теории литературы, хотя и подвержены историческим изменениям, по своей природе консервативны. Поэтика и теория литературы призваны отвечать на универсальные вопросы: что такое литература, каков ее предмет, каковы ее жанры, ее язык (стиль) и т.д. Многие частные факторы, определяющие в том числе и ответы на эти универсальные вопросы, не входят в ее кругозор. Системные научные теории создаются, как правило в периоды стабилизации литературных языков и жанровых систем, откликаясь на то, что совершилось и отстоялось7. Периоды кризисов, переломов литературной истории если и попадают в их поле зрения, то уже post-factum.
7. В предельно заостренной форме эта мысль выражена М.М. Бахтиным в подготовительных материалах к переработке книги о Франсуа Рабле 1944 г. Приведем этот фрагмент, сколь важный, столь и недооцененный нашей теорией: “Наша, европейская, теория литературы (поэтика) возникла и развивалась на очень узком и ограниченном материале литературных явлений. Она слагалась в эпохи стабилизации литературных форм и национальных литературных языков, в эпохи, когда большие события литературной и языковой жизни – потрясения, кризисы, борьба и бури – были уже давно позади, когда самая память о них уже изгладилась, когда все уже утряслось и отстоялось, отстоялось, конечно, только в самых верхах официализованной литературы и языкаˮ [7, т. 4 (1), с. 705].
8 Писательская критика, напротив, живо откликается на литературный процесс, фиксирует происходящие перемены в системе реального времени, оценивает новые тенденции, прогнозирует будущее развитие литературы. Лучшие образцы писательской теории нередко создаются в периоды кризисов, на переломах литературной истории, когда требуется интенсивное осмысление новой ситуации, нового смысла универсальных вопросов поэтики и ее основных категорий.
9 Именно такой была фигура Гёте на переломе европейской истории, с 1770 по 1830 г. – в период завершения 2,5-тысячелетней традиции европейской литературы и перехода – через короткое “интермеццоˮ национальных литератур – к формированию мировой литературы. Круг универсальных вопросов, затронутых Гёте в его критических текстах, письмах, беседах, был обусловлен и предзадан как его личностью, так и его эпохой. Исторический статус последнего универсального автора европейской литературы, завершителя многовековой традиции, “последнего звена золотой цепиˮ, идущей от Гомера [3, с. 30], – и одновременно провозвестника новой идеи мировой литературы придали его суждениям общезначимую теоретическую ценность.
10 И все-таки образцы “авторской теорииˮ, имеющей общезначимый смысл, выходящий за пределы собственного индивидуального творчества, немногочисленны. В большинстве случаев такие примеры либо имеют локальный характер, не затрагивая поэтику как систему, либо представляют собой род ‘поэтики как поэзии’, теоретизирующей поэтическое искусство в поэтической же форме, не разрушая при этом границу между литературой и теорией как двумя разными родами деятельности, хотя и свидетельствуя о ее подвижности и изменчивости.
11 ***
12 В истории литературы был по крайней мере один несомненный случай, когда теория, имеющая универсальный смысл, складывалась вне поэтики, на границе литературы и науки, а затем, встраиваясь в поэтику, радикально ее переформатировала. Речь идет о теории романа.
13 Роман как жанр, долгое время остававшийся за пределами предмета поэтики, был первоначально теоретизирован в риторической традиции, не только в специальных трактатах, но и в “авторской теорииˮ, внутри и на границах литературного творчества, в предисловиях и введениях, объясняющих, что такое роман, как и по каким законам он устроен. Можно сказать, что теория романа в своем генезисе как бы вызревала вблизи литературного текста, долго не порывая общей с ним пуповины.
14 Для того, чтобы понять радикальность перемен, произошедших в поэтике с включением в нее романа и других прозаических жанров – прозаики как таковой, нужно напомнить о том, чем была дефиниция ‘рода’ в классической поэтике.
15 “Поэтикаˮ Аристотеля исходила из дефиниции ‘рода’ как ключевой, для Аристотеля она была даже важнее, чем дефиниция поэзии. ‘Род’ (а затем – ‘жанр’) в нормативной поэтике начинается с установления субстанциальных признаков, определяющих его идентичность как сущности, а затем сам уже служит мерилом практики, основой для разрабатываемых рекомендаций поэту. Разные жанры – это разные ‘подражания’ (μίμησις) и разные ‘искусства’ (τέχνη); жанр постепенно приобретает свои нормативные признаки, необходимые и достаточные условия своей идентичности. Становление жанра с точки зрения классической нормативной поэтики – это его “приход к самому себеˮ: достигнув себетождества, жанр останавливается, ему уже некуда идти. Аристотель в “Поэтикеˮ так говорит о трагедии: “… Испытав много перемен, трагедия остановилась, обретя, наконец, присущую ей природуˮ (1449а14; пер. М.Л. Гаспарова) [8, т. 4]. Здесь, по точному замечанию Аверинцева, выражено фундаментальное «представление о жанре как о сущности, хотя и возникающей и постепенно становящейся во времени, однако имеющий вневременную “природу”, или “энтелехию” – внутреннюю заданность, императив тождества себе» [9, с. 3].
16 Обратим внимание, говоря о поэтике Аристотеля, мы пользуемся термином ‘жанр’, хотя и общепринятым, но все-таки в литературоведении относительно новым. Еще А.Н. Веселовский на рубеже XIX–XX вв. оговаривал условность и ограниченность понятия ‘жанр’, его контекстную связь с французскими теориями [10, с. 250], предпочитая рассуждать о ‘родах’ и ‘видах’ поэзии, и только в 1920-е гг. понятие ‘жанр’ становится универсальным, так что его использование даже при упоминании об аристотелевской поэтике происходит “по умолчаниюˮ, без специальных оговорок.
17 Античное теоретико-литературное знание выделило ограниченный круг жанров: эпопею, трагедию, комедию, лирические и риторические жанры. При этом не всякое жанровое обозначение описывалось как жанр в системе поэтики. Например, ‘биос’ (βίος), как и ‘трагедия’ (τραγῳδία), является жанровым обозначением, и тем не менее это термин иного свойства. ‘Биос’ не содержит никакой характеристики жанра, кроме тематической – изложение жизненного пути исторического лица и/или его нравов и образа жизни; ‘трагедия’ же является жанровым обозначением во всей полноте смысла, регламентируя не только характер “подражанияˮ, но и язык, стихотворный размер, число действующих лиц и т.д. (см.: [9, с. 7]).
18 Несмотря на разную степень регламентации, все жанровые дефиниции в классической поэтике мыслились как тождественные себе и непроницаемые друг для друга сущности. Необходимость жанровой дифференциации прозаики заставила пересмотреть это базовое правило. Нужно ли понимать дефиницию жанра как некую неизменную на все времена точку отсчета, относительно которой должно рассматривать образцы жанра в их развитии, или она тоже подвижна, изменчива и исторически обусловлена? И возможна ли смена жанровой идентичности? С точки зрения дефинитивной поэтики, восходящей к Аристотелю, – нет; однако история литературы Нового времени продемонстрировала обратное: да, может.
19 Нарастающая прозаизация словесности и потребность теоретизировать роман не только разрушила традиционную жанровую систему, но и изменила представление о сущности ‘поэзии’ и границах ‘поэтического’. Превращение романа в предмет регулярной теоретической рефлексии имело несколько следствий общего характера, стимулировав не только изменение границ и научной спецификации поэтики и риторики, но и пересмотр оппозиции стих/проза как первичной для определения ‘поэзии’ (‘литературы’) и ‘поэтического’ (‘литературности’), а также выдвижение в качестве главного конститутивного признака понятия ‘вымысел’.
20 Конституирование романа как жанра происходило постепенно и обрело свою системную теорию к концу XVII в. Парадокс истории теоретического освещения романа состоял в том, что первоначально роман как жанр являлся предметом риторики. Регулярная теория романа формируется в XVII в., в эпоху барокко, и это – теория риторическая. В системе риторики XVII–XVIII вв. роман получает теоретическую кодификацию как смешанный риторический жанр, и свою жанровую историю: термин ‘роман’ распространяется на античность и Средневековье, то есть на эпохи, романа не знавшие; барочная теория ведет историю жанра от “греческого романаˮ.
21 Впоследствии, когда теория романа становится предметом поэтики, возникает новый парадокс: поэтика получает роман не просто как жанр, прежде не входивший в кругозор теории словесности, а как жанр, теоретизированный риторикой, причем жанровая теория и жанровая история, “составленныеˮ риторикой для романа, оказываются с ним нераздельны, поэтике остается только принять их “за основуˮ – так рождается понятие жанрового “самосознанияˮ романа.
22 Для риторики не представляло сложности кодифицировать роман как жанр, но риторика кодифицировала его по своим собственным законам. А.В. Михайлов, исследовавший романные теории эпохи барокко, показал, как риторика XVII в. осваивала новый для нее жанр. Если для спецификации поэзии было достаточно метра и рифмы, то для романа – определения “поэма без метраˮ: “Есть другой вид поэм (Gedichte), однако прозаической речью . От других они не отличаются ничем, кроме метра. Таковы так называемые романы...ˮ (Д.М. Морхоф (1682); пер. А.В. Михайлова). Дефиниция нового жанра – романа, через посредство старого – эпической поэмы (поэм Нового времени в риторической традиции и гомеровских поэм – в традиции гегельянской эстетики)8, не могла решить проблемы теоретической спецификации романа: “... Такое простое решение не снимает проблемы, а загоняет ее, словно болезнь, внутрь. Действительно, ведь риторическая теория пытается не более, не менее как истолковать новый жанр в духе старогоˮ [9, с. 147].
8. В “Эстетикеˮ Гегеля, в отличие от риторических теорий XVII–XVIII вв., роман сопоставляется не с риторически-понятым эпосом, а с эпосом гомеровским, передающим “изначально-поэтическое состояние мираˮ.
23 Решение проблемы было найдено, и оно затрагивало само существо поэтического. Чтобы включить роман в систему поэтического искусства, нужно было снять оппозицию стих/проза как конститутивную для предмета поэтики. Именно это и сделал в своем трактате Пьер-Даниэль Юэ / Pierre-Daniel Huet (1630–1721).
24 “Трактат о происхождении романовˮ / “Traité de l’origine des Romansˮ (1670) стал решающим событием в становлении теории жанра и – шире – теории прозаики. Сочинение Юэ, в прошлом автора небольшого романа, а впоследствии епископа и члена Французской академии (1674), было признано “эстетической декларацией совершеннолетия романаˮ9 и определило европейскую теорию жанра по крайней мере на следующие двести лет.
9. Эту характеристику (“die ästhetische Mündigkeitserklärung des Romansˮ) приводит в комментарии и указателе содержания к критическому изданию трактата Юэ, включающем в себя факсимиле первого французского издания (1670) и первого издания на немецком языке (1682), Ханс Хинтерхойзер / Hans Hinterhäuser [12, с. 13*, 165]. См. также критические изд.: [13] и др.
25 И, что особенно важно для нашей темы, трактат Юэ был издан под одной обложкой с романом “Заида. Испанская историяˮ, как ученое предисловие, в форме письма к другу и автору романа: “Письмо месьё Юэ к месьё де Сегре. О происхождении романовˮ / “Lettre de Monsieur Huet, à Monsieur de Segrais. De l’origine des romansˮ. Так Юэ создал не только теорию романа, но и традицию предисловия как пространства для теоретизирования жанра. Предисловие в форме обращения к читателю, другу, родственнику, наконец, к автору, реальному или вымышленному, если роман, как в случае с “Заидойˮ10, предполагал элемент мистификации или подставного авторства, – особенно активно использовался как локус авторских теорий в период становления национального романа в европейских и русской литературах.
10. Споры об авторстве “Заидыˮ продолжаются по сей день. Роман вышел под именем Жан-Реньо де Сегре и так переиздавался вплоть до 1780 г. Хотя автором “Заидыˮ уже давно принято считать М.-М. де Лафайет – в каталоге Национальной библиотеки Франции роман единолично числится за ней, а некоторые жанровые находки в ее сочинениях даже аттестованы как ‘изобретение французского романа’, – предположение об “Испанской историиˮ как совместном проекте Юэ, де Сегре, мадам де Лафайет (их знакомство, согласно мемуарам Юэ, состоялось в 1659 г.) и Ларошфуко по-прежнему имеет своих сторонников.
26 Трактат Юэ очень быстро получил известность и стал популярен не только во Франции, но и далеко за ее пределами. Почти сразу был издан отдельно [13]; затем дополнен и выпущен вторым изданием [14]; переведен на основные европейские языки и латынь. К 1711 г. насчитывал восемь изданий на французском11, переводы на английский (1672), нидерландский (1679, 1700, 1705), латинский (1682), немецкий (1682). Был известен и в России. Перевод на русский язык вышел более века спустя после его первого издания – в 1783 г., в типографии Н.И. Новикова [15]. Примечательно, что русское издание воспроизвело опыт первой публикации Трактата как ученного предисловия к роману, правда не к “Заидеˮ, к тому времени уже переведенной на русский язык12. Трактат Юэ неизменно учитывался и русской теорией. В 1886 г. создатель исторической поэтики в работе “История или теория романа?ˮ аттестовал Юэ как “первого сознательного теоретикаˮ романа, “обширная начитанностьˮ которого “поставила его на историческую точку зренияˮ [16, с. 16].
11. Следующие изд.: 1685, 1693, 1699; 1705 (2 изд.) 1711 (см.: [12, с. 29*]).

12. В 1765 г. в Москве, при Императорском университете, был издан анонимный перевод “Заидыˮ: “Заида, гишпанская история, сочиненная господином Дезегреˮ, в 2 ч.
27 ***
28 Трактат Юэ в науке о литературе имеет особую репутацию. Считается, что Юэ впервые упорядочил теорию романа – в его трактате, по выражению Михайлова, содержится “конспект будущего литературоведческого осмысления романа вплоть до конца XIX в.ˮ [11, с. 146], – и все-таки точнее сказать, что Юэ ее создал.
29 Юэ конституировал роман как жанр и как предмет поэтического искусства. Хотя отдельные важнейшие наблюдения над особенностями романа можно найти и у других авторов, именно Юэ сформулировал принципы изучения романа, его генезиса и истории, что, в свою очередь, перестроило поэтику в целом.
30 Чтобы включить роман в систему поэтического искусства, Юэ, со ссылкой на Аристотеля, не только снимает оппозицию стих / проза как конститутивную, но и выдвигает на первое место в определении поэтического вымысел, а не стих. Роман, полагает Юэ, вне зависимости от того, написан он в стихах или в прозе, может быть предметом поэтики в аристотелевском смысле. Романист – поэт, хотя и пишет прозой, поскольку поэта делает поэтом не столько стих, сколько вымысел: “...quoy qu’ils ayent d’ailleurs un tres-grand rapport, et que suivant la maxime d’Aristote, qui enseigne que le Poëte est plus Poëte parles fictions qu’il invente, que par les Vers qu’il compose, on puisse mettre les faiseurs de Romans au nombre des Poëtesˮ [17, с. 6].
31 В апелляции к авторитетному имени Аристотеля различима реакция на средневековое истолкование поэзии как искусства метрики по преимуществу. Юэ имеет в виду, по всей видимости, максиму из девятой главы “Поэтикиˮ, согласно которой поэт “должен быть более творцом фабул, чем метровˮ. Аристотель в девятой главе говорит о задаче поэта и о различии между поэзией и историей:
32 ...историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою (ведь и Геродота можно переложить в стихи, но сочинение его все равно останется историей, в стихах ли, в прозе ли), – нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Итак, отсюда ясно, что сочинитель должен быть сочинителем не столько метров, сколько сказаний: ведь сочинитель он постольку, поскольку подражает, а подражает он действиям. Впрочем, даже если ему придется сочинять случившееся, он все же останется сочинителем – ведь ничто не мешает тому, чтобы иные из случившихся событий были таковы, каковы они могли бы случиться по вероятности и возможности; в этом отношении он и будет их сочинителем (1451b; пер. М.Л. Гаспарова) [8, т. 4]13.
13. Ср. перевод Н.И. Новосадского: “Историк и поэт различаются не тем, что один говорит стихами, а другой прозой. Ведь сочинения Геродота можно было бы переложить в стихи, и все-таки это была бы такая же история в метрах, как и без метров. Разница в том, что один рассказывает о происшедшем, другой о том, что могло бы произойти. Из этого ясно, что поэт должен быть более творцом фабул, чем метров, так он творец постольку, поскольку воспроизводит, а воспроизводит он действия. Даже если ему придется изображать действительные события, он все-таки творец, так как ничто не препятствует тому, чтобы некоторые действительные события имели характер вероятности и возможности. Вот почему он их творецˮ [http://newmenandr.net/poetica].
33 Для теории Нового времени этот фрагмент имел исключительное значение. Когда наука о литературе оказывалась перед необходимостью расширения своего предмета, как в случае теоретической легитимация романа и прозаического искусства в XVII в., она неизменно обращалась к IX главе “Поэтикиˮ, находя в ней теоретическое обоснование новому представлению о сущности и границах литературного творчества.
34 Несмотря на ссылку Юэ, следует заметить, что вымысел как категория, перестроившая представление о предмете поэтического искусства, непосредственно к “Поэтикеˮ Аристотеля не восходит, хотя и следует из нее. Конституирование вымысла как предмета поэтического искусства, ставшее важным шагом на пути перехода от классических поэтик к новым, было подготовлено не только развитием словесности, но и развитием теории, в том числе предшествующими интерпретациями Аристотеля14.
14. В этом смысле показателен трактат Доминика Гундиссалина “О разделении философииˮ / Dominicus Gundissalinus “De divisione philosophiaeˮ (ок. 1150), опирающийся на аристотелевское представление о поэтике и ее месте в системе наук. Предмет поэтики Гундиссалин определяет двояко – как “res gestaˮ и “res fictaˮ, то есть как действия произошедшие и действия вымышленные: “Materia huius artis duo sunt: quia aut res gesta aut res fictaˮ [18, с. 54]. (Ср. в переводе на немецкий язык: “Der Gegenstand dieser Kunst besteht in zweierlei, entweder nämlich in etwas wirklich Geschehenem oder in etwas Erfundenemˮ [18, с. 127].) Среди же вымышленных (“res fictaˮ) он различает те, которые могли произойти, и те, которые произойти не могли. В качестве иллюстрирующего примера в первом случае сказано об аргументе, или доводе, как в евангельской притче, поясняющей истину рассказом из повседневности; во втором случае – о “сказкеˮ: «Res autem ficta alia est, que fieri potuit et dicitur argumentum ut parabole euangelii, alia est, que fieri non potuit et dicitur fabulaˮ [15, с. 55]. (Ср. в переводе на немецкий: “Erfundene Gegenstände wiederum gibt es einmal solche, die geschehen hätten können, und dann spricht man von Argument wie bei den Gleichnissen des Evangeliums, zum anderen solche, die nicht hätten geschehen können, und dann spricht man von Märchen (lat. fabula)ˮ [18, с. 127. Курсив мой. – И.П.]).
35 Упразднив монополию стиха в теории поэтического творчества, Юэ смог кодифицировать роман как самостоятельный литературный жанр, а не маргинальную разновидность традиционной жанровой системы, исследовать его собственную специфику и выстроить его историю.
36 Отвечая на вопрос, что есть роман и по каким законам он должен строиться, Юэ делает акцент, во-первых, на отличии романа от эпоса, во-вторых – на соотношении правдоподобия (“vraisemblanceˮ, “vraisemblableˮ) и вымысла (“fictionˮ), противопоставляя роман, с одной стороны, истории, с которой, следуя Аристотелю, соотносит правдоподобие, а с другой стороны, – “сказкамˮ, с которыми связывает вымысел.
37 Другой важнейший и неотменяемый шаг, сделанный Юэ, – ретроспекция романной истории вглубь веков: Юэ установил жанровую традицию, отобрав формы античной словесности, которые, с его легкой руки, стали называться романом; понятие “греческий романˮ и истоки теории античного романа восходят к его труду.
38 Заметим в скобках: парадоксальную операцию построения истории жанра как ретроспекции, результатами которой литературоведение пользуется до сих пор, исследовал и отчасти пытался пересмотреть и повторить в своей поэтике романа М.М. Бахтин.
39 Бахтин неоднократно апеллирует к трактату Юэ, как к старейшей и “авторитетнейшейˮ европейской теории романа15, особо отмечая значение истории “греческого романаˮ: “В области специальных проблем античного романа эта книга нашла свою смену лишь в работе Э. Роде, то есть только через двести лет (1876 г.)ˮ [7, т. 3, с. 127–128]. В то же время Бахтин полагал, что Юэ недооценил значение серьезно-смеховых жанров – менипповой сатиры и сократического диалога, который, перефразируя Шлегеля, называл “романом того времениˮ:
15. Данными о том, по каким источникам Бахтин был знаком с текстом трактата, мы не располагаем. Бахтин приводит название трактата по разным изданиям, а в рукописи “ˮ дает небольшой фрагмент в собственном переводе: “роман – выдумка о приключениях, прозой написанная для развлечения и поучения читателей. Любовь должна быть главным сюжетом романаˮ [7, т. 3, с. 218]. Ср.: “… Romans sont des fictions d’aventures amoureuses, écrites en Prose avec art, pour le plaisir et l’instruction des Lecteursˮ [17, с. 4–5].
40 ...некоторые из них суть жанры чисто романного типа, содержащие в себе в зародыше, а иногда и в развитом виде, основные элементы важнейших позднейших разновидностей европейского романа. названные нами серьезно-смеховые жанры, хотя и лишены того твердого композиционно-сюжетного костяка, который мы привыкли требовать от романного жанра, предвосхищают более существенные моменты развития романа нового времени [7, т. 3, с. 625–626].
41 Юэ строил историю жанра из перспективы современного ему барочного романа, испытавшего существенное влияние “греческого романаˮ, в то время как другие виды античной прозаики, предвосхитившие не менее значимые этапы развития жанра, остались вне поля его зрения: если к первофеномену барочного романа подводит так называемый греческий роман, то к первофеномену романа Достоевского, по мнению Бахтина, – мениппова сатира и сократический диалог.
42 При этом нужно учитывать, что Юэ в своем трактате уделяет внимание мениппее, обозначает ее жанровые признаки: смешение стиха и прозы, серьезного и веселого (“la Prose avec les Vers, & le serieux avec enjouéˮ [17, с. 62] и указывает на значение мениппеи для римского романа и особенно для “Сатириконаˮ Петрония16. Таким образом, Бахтин, утверждая значение менипповой сатиры в истории романа и расширяя круг близких к мениппее серьезно-смеховых жанров, скорее опирался на конструкцию Юэ, чем ее опровергал, развивая и проецируя на русскую литературу один из ее элементов.
16. Практика исследования мениппеи в контексте жанровой теории римского романа, заданная трактатом Юэ, продолжала существовать вплоть до начала XX в.
43 Но вернемся к плану Юэ. Выстраивая историю жанра вразрез законам поэтики, по принципу ретроспекции, он выделяет основные этапы становления романа от античности до XVII в.: 1) происхождение романа и влияние на него восточной словесности (египтян, арабов, персов, индусов, сириян); 2) греческий роман; 3) римский роман; 4) роман Средневековья и Ренессанса (Юэ отмечает упадок после расцвета и новый подъем жанра; специально останавливается на генезисе и этимологии понятия ‘роман’; сравнивает романы национальных европейских литератур и отмечает влияние Франции на Италию и Испанию; конституирует особое значение “Дон Кихотаˮ и “библиотеки Дон Кихотаˮ в истории самосознания романа как жанра); 5) современный ему французский роман XVII в. как новую вершину романного искусства.
44 Предложенный “планˮ истории жанра стал основой для теоретико-литературного освещения романа; по этой канве, уточненной и дополненной, история происхождения романа писалась на протяжении по крайней мере двух веков. Вплоть до последней трети XIX в. барочная теория романа, облеченная в форму Письма Юэ к де Сегре – предисловия к роману мадам де Лафайет, служила “рамочной конструкциейˮ, которую отшлифовывала и наполняла материалом академическая теория.

Библиография

1. Гаспаров М.Л. Композиция “Поэтикиˮ Горация // Очерки истории римской литературной критики. М.: Изд. АН СССР, 1963. C. 97–151.

2. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Ранний эллинизм. М.: Искусство, 1979. 816 c.

3. Curtius E.R. Kritische Essays zur europäischen Literatur. Bern: Francke, 1950. S. 28–58. 8°, 439 S.

4. Curtius E.R. Französischer Geist in neuen Europa. Stuttgart: Deutsche Verlagsanstalt, 1925. 8°, 372 S.

5. Аверинцев С.С. “Аналитическая психологияˮ К.Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // Вопросы литературы. 1970. № 3. С. 113–143.

6. Аверинцев С.С. Архетипы // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 1. М.: Советская энциклопедия, 1980. С. 110–111.

7. Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Языки славянских культур, Русские словари, 1996–2012.

8. Аристотель. Сочинения: В 4 т. М.: Мысль, 1976–1984.

9. Аверинцев С.С. Жанр как абстракция и жанры как реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости // Взаимосвязь и взаимовлияние жанров в развитии античной литературы / Отв. ред. С.С. Аверинцев, М.Л. Гаспаров. М.: Наука, 1989. С. 3–25.

10. Веселовский А.Н. Историческая поэтика / Ред., вступит. ст. и прим. В.М. Жирмунского. Л., 1940 / [Репринт.] Изд. 3-е. М.: Изд. ЛКИ, 2008. 648 с.

11. Михайлов А.В. Роман и стиль // Теория литературных стилей. Современные аспекты изучения. М.: Наука, 1982. С. 137–203.

12. Huet Pierre Daniel. Traité de l origine des Romans. Faksimiledrucke nach der Erstausgabe von 1670 und der happelschen Übersetzung von 1682 / Mit Nachwort von Hans Hinterhäuser. Stuttgart: Metzler, 1966. 8°, 170, 32 S.

13. Lettre de Monsieur Huet à Monsieur de Segrais. De l’origine des romans. Seconde édition. Paris : S. Mabre-Cramoisy, 1678. XII, 176-[1] p.

14. Lettre-traité de Pierre-Daniel Huet sur l’origine des romans. Éd. du tricentenaire 1669–1969 / Éd. Fabienne Gégou. Paris: Éditim A.-G. Nizet, 1971. 222 p.

15. Г. Гуэция Историческое разсуждение о начале романов, с прибавлением Беллегардова Разговора о том, какую можно получить пользу от чтения романов / Переведено с французского языка Иваном Крюковым. М.: Унив. тип., у Н. Новикова, 1783. 120 с.

16. Веселовский А.Н. История или теория романа? // Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л.: ГИХЛ, 1939. С. 3–22.

17. Lettre de Monsieur Huet, à Monsieur de Segrais. De l’origine des romans // Zayde Histoire Espagnole, par Monsieur de Segrais. Avec un traitté de lʼOrigine des Romans, par Monsieur Huet. Paris: Claud Barbin, 1670. P. 3–99.

18. Dominicus Gundissalinus. De divisione philosophiae / Herausgegeben und philosophiegeschichtlich untersucht von Dr. Ludwig Baur // Beiträge zur Geschichte der Philosophie des Mittelalters. Texte und Untersuchungen / Hrsg. Dr. Clemens Baeumker und Dr. Georg Freih. von Hertling. Bd. IV. H. 2–3. Münster: Aschendorfschen Buchhandlung, 1903. XII, 408 S.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести