К вопросу о формах авторского присутствия в древнерусском летописании XI–XIII вв. (интерпретация и типология)

Шаповалов Алексей В.

doi:10.31857/S160578800018929-7

1

В нашей статье рассматриваются различные подходы к изучению авторских экспликаций в древнерусских летописях раннего периода¹. Вообще под формами авторского присутствия в тексте произведения понимают автора не как биографическое лицо, а как его “внутритекстовое, художественное воплощение” [8, с. 11]. Об этом писали М.М. Бахтин (положение о “вненаходимости” автора по отношению к произведению [9, с. 18]) и Н.Д. Тамарченко (мысль об “отграниченности” автора от писателя и других “изображающих субъектов” внутри произведения [10, с. 18]). Представляется продуктивным выделение форм авторского присутствия в художественном тексте на основе формальных признаков. Так под формами авторского присутствия понимают рамочные компоненты текста [8, с. 11], повествование от первого (Icherzählung, речь рассказчика) или от третьего лица (Erform, речь повествователя) [11, с. 8–20], прямые сообщения автора о себе, ссылки на источники, комментирование событий или персон и некоторые другие высказывания [12, с. 394–534].

1. Тексты источников цитируются по изданиям: [1]; [2]; [3]; [4]; [5]; [6]; [7].

В нашей статье рассматриваются различные подходы к изучению авторских экспликаций в древнерусских летописях раннего периода1. Вообще под формами авторского присутствия в тексте произведения понимают автора не как биографическое лицо, а как его “внутритекстовое, художественное воплощение” [8, с. 11]. Об этом писали М.М. Бахтин (положение о “вненаходимости” автора по отношению к произведению [9, с. 18]) и Н.Д. Тамарченко (мысль об “отграниченности” автора от писателя и других “изображающих субъектов” внутри произведения [10, с. 18]). Представляется продуктивным выделение форм авторского присутствия в художественном тексте на основе формальных признаков. Так под формами авторского присутствия понимают рамочные компоненты текста [8, с. 11], повествование от первого (Icherzählung, речь рассказчика) или от третьего лица (Erform, речь повествователя) [11, с. 8–20], прямые сообщения автора о себе, ссылки на источники, комментирование событий или персон и некоторые другие высказывания [12, с. 394–534].

2

Для средневековых памятников формы авторского присутствия представляют особенный интерес. Это обусловлено тем, что часто единственным источником информации о книжниках, их мировоззрении и методах работы, является сохранившийся текст памятника. Анализу некоторых из предложенных в литературе аспектов изучения авторских экспликаций, а также наших собственных наблюдений посвящена настоящая статья. В качестве источников выбраны древнерусские летописи раннего периода: Повесть временных лет по Ипатьевскому списку [1] (далее – ПВЛ) и Новгородская первая летопись старшего извода [2] (далее – НПЛ). В некоторых случаях древнерусские летописи сопоставляются с западнославянскими хрониками, которые описывают синхронный ПВЛ период средневековой истории и также лежат в основе историографии своих народов – с Чешской хроникой Козьмы Пражского [4] (далее – ЧХ) и с Хроникой и деяниями князей или правителей польских Галла Анонима [6] (далее – ХГА).

3

Сознание и самосознание летописцев

4

Историческое сознание книжников определяет ориентацию человека (и общества, в котором он живет) в пространстве и времени, способ фиксации исторических событий, их отбор, объем и содержание, т.е., по выражению М.А. Барга, “выступает по отношению к историографии в качестве области нормативной и рефлективной” [13, с. 6]. Применительно к ПВЛ это проявилось в стремлении летописца соотнести начало истории Руси с византийскими источниками (“В лhт̑ ҂s҃ т҃ ѯ҃ [6360 (852)] индикта е҃_ (15 – А.Ш.) наченшю Михаилу цс̑рьствовати нача с

2. Н.И. Толстой рассматривал этническое самосознание Нестора Летописца как систему, состоящую из компонентов религиозного (“хрестияне” [1, стб. 16]), общеплеменного (“словhни” [1, стб. 11]), среднеплеменного (“русин” [1, стб. 26]), частноплеменного (“поляне” [1, стб. 14]) и государственного (“Руска" земл

Историческое сознание книжников определяет ориентацию человека (и общества, в котором он живет) в пространстве и времени, способ фиксации исторических событий, их отбор, объем и содержание, т.е., по выражению М.А. Барга, “выступает по отношению к историографии в качестве области нормативной и рефлективной” [13, с. 6]. Применительно к ПВЛ это проявилось в стремлении летописца соотнести начало истории Руси с византийскими источниками (“В лhт̑ ҂s҃ т҃ ѯ҃ [6360 (852)] индикта е҃_ (15 – А.Ш.) наченшю Михаилу цс̑рьствовати нача с

5

С другой стороны, историческое сочинение не есть простое накопление фактов и событий, поскольку историописатель всегда отбирал факты, группировал их, определял их место в историческом памятнике и находил способ их соединения друг с другом. Примечательно, что даже анналистика как одна из наиболее простых форм историописания основывалась на системе предпочтений. Древнерусские летописи, по мнению Т.В. Гимона, типологически представляют собой именно “форму анналистической историографии” [16, с. 175]. При соотнесении разных летописных фрагментов друг с другом киевские летописцы часто высказывались от себя (“"коже ркохомъ” [1, стб. 9, 141], “w немъ же прєже сказахом̑ … "ко же послhдh скажєем̑” [1, стб. 65, 67], “паки скажемь” [1, стб. 149]). Интересно, что текст НПЛ подобных высказываний практически не содержит, что свидетельствует о более выраженном анналистическом начале в этом памятнике.

С другой стороны, историческое сочинение не есть простое накопление фактов и событий, поскольку историописатель всегда отбирал факты, группировал их, определял их место в историческом памятнике и находил способ их соединения друг с другом. Примечательно, что даже анналистика как одна из наиболее простых форм историописания основывалась на системе предпочтений. Древнерусские летописи, по мнению Т.В. Гимона, типологически представляют собой именно “форму анналистической историографии” [16, с. 175]. При соотнесении разных летописных фрагментов друг с другом киевские летописцы часто высказывались от себя (“"коже ркохомъ” [1, стб. 9, 141], “w немъ же прєже сказахом̑ … "ко же послhдh скажєем̑” [1, стб. 65, 67], “паки скажемь” [1, стб. 149]). Интересно, что текст НПЛ подобных высказываний практически не содержит, что свидетельствует о более выраженном анналистическом начале в этом памятнике.

6

Под авторским присутствием в древнерусских летописях может пониматься проявление “самосознания книжника как писателя, т.е. осознанность им целей сочинения и их качество, эстетические принципы и идеалы, осознание своего труда в рамках традиции и т.п.” [17, с. 65]. Отмечая сложность отнесения летописи к авторским произведениям в силу ее сводного характера и установку летописца на самоустранение, Е.Л. Конявская полагает, что в некоторых случаях книжник может говорить “от себя”, но “не об источниках, задачах, традициях, а только по поводу событий и героев повествования” [17, с. 75]. В этом Е.Л. Конявская солидарна с Д.С. Лихачевым, считавшим, что “летописец живо реагирует на события современности” [18, с. 262]. Особенно ярко это проявилось в НПЛ, которая содержит множество эмоциональных риторических вопросов и восклицаний, относящихся к описываемой ситуации (“О, велика скърбь … и нужа” [2, с. 31], “о, горh бяше” [2, с. 54], “и кто не просльзиться о семь” [2, с. 69], “и кто не пожалуеть сего” [2, с. 72], “и кто, братье, о сем не поплачется” [2, с. 75]). Однако Е.Л. Конявская оговаривается, что подобные экспликации книжников еще не содержат самооценки и рефлексии по поводу своего труда [17, с. 75], что затрудняет их отнесение к самосознанию.

Под авторским присутствием в древнерусских летописях может пониматься проявление “самосознания книжника как писателя, т.е. осознанность им целей сочинения и их качество, эстетические принципы и идеалы, осознание своего труда в рамках традиции и т.п.” [17, с. 65]. Отмечая сложность отнесения летописи к авторским произведениям в силу ее сводного характера и установку летописца на самоустранение, Е.Л. Конявская полагает, что в некоторых случаях книжник может говорить “от себя”, но “не об источниках, задачах, традициях, а только по поводу событий и героев повествования” [17, с. 75]. В этом Е.Л. Конявская солидарна с Д.С. Лихачевым, считавшим, что “летописец живо реагирует на события современности” [18, с. 262]. Особенно ярко это проявилось в НПЛ, которая содержит множество эмоциональных риторических вопросов и восклицаний, относящихся к описываемой ситуации (“О, велика скърбь … и нужа” [2, с. 31], “о, горh бяше” [2, с. 54], “и кто не просльзиться о семь” [2, с. 69], “и кто не пожалуеть сего” [2, с. 72], “и кто, братье, о сем не поплачется” [2, с. 75]). Однако Е.Л. Конявская оговаривается, что подобные экспликации книжников еще не содержат самооценки и рефлексии по поводу своего труда [17, с. 75], что затрудняет их отнесение к самосознанию.

7

Стратификация текста

8

Под стратификацией текста понимают выделение в нем “единых по замыслу, художественно-образной и лексико-грамматической структуре и стилевым особенностям слоев, или страт, написанных как бы в одном ключе, вокруг единой стилистической доминанты” [19, с. 445]. Одну из основных задач исследования такого текстологически сложного памятника, как летопись, А.А. Гиппиус видит в “стратификации образующих его разновременных напластований, уяснении их относительной хронологии и взаимных отношений” [20, с. 2]. Формы авторского присутствия могут оказаться полезными при выделении фрагментов (слоев текста), с высокой долей вероятности принадлежащих одному летописцу или написанных в один период. Так наблюдения над структурой текста ПВЛ позволили А.А. Гиппиусу определить вставные эпизоды, реконструировать их эволюцию и выделить особенности стиля отдельных книжников. В частности, рассматривая устойчивые формулы “мудръ и смысленъ”, X “же рече”, употребление которых не выходит за рамки 880-х годов, исследователь показал языковую неоднородность и структурную противоречивость текста о Крещении Руси [21, с. 21–23]. Анализируя элементы описания сражений Ярослава Владимировича со Святополком Окаянным в 1016–1036 гг. (упоминания летописцев о провокации, пире, битве ночью, одежде, внешности полководца, ладьях, обращении к дружине, деньгах, подготовке к битве, диспозиции), исследователь отнес появление в составе ПВЛ описания Альтской битвы (1019 г) к 1070-м годам, т.е. ко времени включения в летопись повествования об убийстве святых Бориса и Глеба [22, с. 43–45]. На основе анализа литературной манеры книжников (использования библеизмов и топосов, путанности изложения) А.А. Гиппиус поставил под сомнение предположение о вставном характере “Повести об ослеплении Василька Теребовльского” [23, с. 16]. Приведенные примеры показывают, что особенности стиля книжников могут оказаться полезными при изучении истории формирования летописных памятников.

Под стратификацией текста понимают выделение в нем “единых по замыслу, художественно-образной и лексико-грамматической структуре и стилевым особенностям слоев, или страт, написанных как бы в одном ключе, вокруг единой стилистической доминанты” [19, с. 445]. Одну из основных задач исследования такого текстологически сложного памятника, как летопись, А.А. Гиппиус видит в “стратификации образующих его разновременных напластований, уяснении их относительной хронологии и взаимных отношений” [20, с. 2]. Формы авторского присутствия могут оказаться полезными при выделении фрагментов (слоев текста), с высокой долей вероятности принадлежащих одному летописцу или написанных в один период. Так наблюдения над структурой текста ПВЛ позволили А.А. Гиппиусу определить вставные эпизоды, реконструировать их эволюцию и выделить особенности стиля отдельных книжников. В частности, рассматривая устойчивые формулы “мудръ и смысленъ”, X “же рече”, употребление которых не выходит за рамки 880-х годов, исследователь показал языковую неоднородность и структурную противоречивость текста о Крещении Руси [21, с. 21–23]. Анализируя элементы описания сражений Ярослава Владимировича со Святополком Окаянным в 1016–1036 гг. (упоминания летописцев о провокации, пире, битве ночью, одежде, внешности полководца, ладьях, обращении к дружине, деньгах, подготовке к битве, диспозиции), исследователь отнес появление в составе ПВЛ описания Альтской битвы (1019 г) к 1070-м годам, т.е. ко времени включения в летопись повествования об убийстве святых Бориса и Глеба [22, с. 43–45]. На основе анализа литературной манеры книжников (использования библеизмов и топосов, путанности изложения) А.А. Гиппиус поставил под сомнение предположение о вставном характере “Повести об ослеплении Василька Теребовльского” [23, с. 16]. Приведенные примеры показывают, что особенности стиля книжников могут оказаться полезными при изучении истории формирования летописных памятников.

9

Еще одним критерием стратификации летописного текста могут быть сообщения летописцев о себе. Так случаи называния книжником себя в ПВЛ связаны с событиями, происходившими в Киево-Печерском монастыре в 1051, 1091, 1093 и 1110 гг. [12, с. 394–397]³, что позволяет судить о социальном круге книжников и времени ведения летописи. Упоминания летописцами о себе как об очевидцах описываемых событий (“єего же позоровахомъ и до вечера” [1, стб. 153], “а другому и самовидци быхомъ” [1, стб. 187], “его же повелhнью быхъ азъ грhшныи перво~ самовидець се же и скажю не слухомъ бо слышавъ но самъ w собh началникъ” [1, стб. 201]) указывают на одновременность событий и времени жизни летописца, что позволяет предположить синхронность их включения в летопись.

3. Несмотря на один из основных тезисов работы о “целостности летописного текста как литературного произведения” (что непосредственно связывается с фигурой летописца) [12, с. 389], сделанные в этом исследовании наблюдения представляют интерес и для выделения в ПВЛ отдельных смысловых фрагментов.

Еще одним критерием стратификации летописного текста могут быть сообщения летописцев о себе. Так случаи называния книжником себя в ПВЛ связаны с событиями, происходившими в Киево-Печерском монастыре в 1051, 1091, 1093 и 1110 гг. [12, с. 394–397]3, что позволяет судить о социальном круге книжников и времени ведения летописи. Упоминания летописцами о себе как об очевидцах описываемых событий (“єего же позоровахомъ и до вечера” [1, стб. 153], “а другому и самовидци быхомъ” [1, стб. 187], “его же повелhнью быхъ азъ грhшныи перво~ самовидець се же и скажю не слухомъ бо слышавъ но самъ w собh началникъ” [1, стб. 201]) указывают на одновременность событий и времени жизни летописца, что позволяет предположить синхронность их включения в летопись.

Еще одним критерием стратификации летописного текста могут быть сообщения летописцев о себе. Так случаи называния книжником себя в ПВЛ связаны с событиями, происходившими в Киево-Печерском монастыре в 1051, 1091, 1093 и 1110 гг. [12, с. 394–397]3, что позволяет судить о социальном круге книжников и времени ведения летописи. Упоминания летописцами о себе как об очевидцах описываемых событий (“єего же позоровахомъ и до вечера” [1, стб. 153], “а другому и самовидци быхомъ” [1, стб. 187], “его же повелhнью быхъ азъ грhшныи перво~ самовидець се же и скажю не слухомъ бо слышавъ но самъ w собh началникъ” [1, стб. 201]) указывают на одновременность событий и времени жизни летописца, что позволяет предположить синхронность их включения в летопись.

10

Наблюдения над формами авторского присутствия в НПЛ дают возможность не только определить хронологические границы деятельности книжников⁴, но и в некоторых случаях понять технику ведения погодных записей. А.А. Гиппиусу удалось атрибутировать некоторые фрагменты НПЛ: на способах оформления дневных дат исследователь показал, что Герман Воята работал над юрьевским списком НПЛ в 1164–1186 гг., а стилистическая однородность повествования позволила отнести погодные записи 1226–1274 гг. к творчеству пономаря одной из новгородских церквей Тимофея [25, с. 66–67, 8–12]. В обоих случаях важными оказались упоминания летописцами о себе (“постави мя попомь архиепископъ святыи Нифонтъ” [2, с. 27], “и мнh грhшному Тимофhю понамарю” [2, с. 70]). Е.Л. Конявская, анализируя признаки “одной руки” (интерес летописца к погодным явлениям, церковному строительству, редкое использование прямой речи, употребление слов “голов”, “камяна”, оборота “яко и числа нhту”), отнесла к деятельности Германа Вояты также погодные статьи 1140–1160-х годов [17, с. 66]. Изучение распределения точных дат, нарушений хронологической последовательности изложения, анализ датировок и объем погодных статей позволили Т.В. Гимону определить перерывы (предположительно в 1119–1124, 1143–1147, 1189–1193, 1226–1230, 1246–1258 гг.) и фрагменты синхронного ведения НПЛ (статьи 1132–1156, 1168–1170 гг.) [24, с. 501–504].

4. Время работы новгородских летописцев, как правило, совпадало со временем пребывания на кафедре одного или двух новгородских (архи)епископов [24, с. 500–504].

Наблюдения над формами авторского присутствия в НПЛ дают возможность не только определить хронологические границы деятельности книжников4, но и в некоторых случаях понять технику ведения погодных записей. А.А. Гиппиусу удалось атрибутировать некоторые фрагменты НПЛ: на способах оформления дневных дат исследователь показал, что Герман Воята работал над юрьевским списком НПЛ в 1164–1186 гг., а стилистическая однородность повествования позволила отнести погодные записи 1226–1274 гг. к творчеству пономаря одной из новгородских церквей Тимофея [25, с. 66–67, 8–12]. В обоих случаях важными оказались упоминания летописцами о себе (“постави мя попомь архиепископъ святыи Нифонтъ” [2, с. 27], “и мнh грhшному Тимофhю понамарю” [2, с. 70]). Е.Л. Конявская, анализируя признаки “одной руки” (интерес летописца к погодным явлениям, церковному строительству, редкое использование прямой речи, употребление слов “голов”, “камяна”, оборота “яко и числа нhту”), отнесла к деятельности Германа Вояты также погодные статьи 1140–1160-х годов [17, с. 66]. Изучение распределения точных дат, нарушений хронологической последовательности изложения, анализ датировок и объем погодных статей позволили Т.В. Гимону определить перерывы (предположительно в 1119–1124, 1143–1147, 1189–1193, 1226–1230, 1246–1258 гг.) и фрагменты синхронного ведения НПЛ (статьи 1132–1156, 1168–1170 гг.) [24, с. 501–504].

11

Изучение поэтики

12

Средневековая историография во многом определялась символическим толкованием Ветхого и Нового заветов: факты истории и явления природы понимались как знаки, отсылающие к скрытому (часто абстрактному) смыслу⁵ [18, с. 161–162]. Для произведений XI–XII вв. характерно господство “двузначных” выразительных средств (символ, метафора, сравнение), которые могли заимствоваться при создании текстов разных жанров и таким образом образовывать loci communes. В летописании подобные средства, как правило, выражают оценку летописцем описываемых лиц или явлений. Так в ПВЛ неоднократно используется метафора “христианское учение – источник воды” [26, с. 50], на котором построен ряд сравнений (Ольга “аки губа напа"ма внимающи оучєнью” [1, стб. 49], Борис и Глеб “"ко потока точита ^ клад

5. В этой связи интересно высказывание Гуго Сент-Викторского (XII в.): “Я ... порицаю тех, кто стремится ... там обнаружить мистический смысл и глубокую аллегорию, где их нет, равно как и тех, кто упорно его отрицает там, где таковой имеется” (цит. по [13, с. 165]).

6. Символический характер этого сравнения ранее отмечал Д.С. Лихачев [18, с. 166].

7. О библейских текстах как источнике ПВЛ см. [27, с. 90–110].

Средневековая историография во многом определялась символическим толкованием Ветхого и Нового заветов: факты истории и явления природы понимались как знаки, отсылающие к скрытому (часто абстрактному) смыслу5 [18, с. 161–162]. Для произведений XI–XII вв. характерно господство “двузначных” выразительных средств (символ, метафора, сравнение), которые могли заимствоваться при создании текстов разных жанров и таким образом образовывать loci communes. В летописании подобные средства, как правило, выражают оценку летописцем описываемых лиц или явлений. Так в ПВЛ неоднократно используется метафора “христианское учение – источник воды” [26, с. 50], на котором построен ряд сравнений (Ольга “аки губа напа"ма внимающи оучєнью” [1, стб. 49], Борис и Глеб “"ко потока точита ^ клад

13

Особенный интерес представляют оригинальные сравнения, относящиеся к конкретной ситуации, поскольку они являются примерами осмысления летописцем своего жизненного опыта. Показательно, что сравнения с явлениями природы в южнорусских и северорусских летописях употребляются по-разному:

“б<шеє еєму (дьяволу – А.Ш.) акы тhрнъ въ срд̑ци” [1, стб. 69], “wц҃и наши акы свhтила в мирh” [1, стб. 175], “черноризьци аки свhтила” [1, стб. 179], “чернорисци … си"ють и по смр҃ти "ко свhтила” [1, стб. 189], “ид<ху стрhлъ_ акъ_ дожчь” [1, стб. 247], “поидоша полци Половецьстии аки борове” [1, стб. 254].

“якоже бываеть мhсяць 4 днии” [2, с. 25], “градъ же яко яблъковъ боле” [2, с. 30], “акы въ 5 ноции мhсяць” [2, с. 69, 74, 96], “люди сhкуще акы траву” [2, с. 76], “проливающа кровь христьяньску акы воду” [2, с. 84], “полкъ нhмецькыи; и бе видhти якои лhсъ” [2, с. 86].

Особенный интерес представляют оригинальные сравнения, относящиеся к конкретной ситуации, поскольку они являются примерами осмысления летописцем своего жизненного опыта. Показательно, что сравнения с явлениями природы в южнорусских и северорусских летописях употребляются по-разному:<table class="docx-publication-table"><tr><td class="docx-publication-cell"> “б<шеє еєму (дьяволу – А.Ш.) акы тhрнъ въ срд̑ци” [1, стб. 69], “wц҃и наши акы свhтила в мирh” [1, стб. 175], “черноризьци аки свhтила” [1, стб. 179], “чернорисци … си"ють и по смр҃ти "ко свhтила” [1, стб. 189], “ид<ху стрhлъ_ акъ_ дожчь” [1, стб. 247], “поидоша полци Половецьстии аки борове” [1, стб. 254].</td><td class="docx-publication-cell"> “якоже бываеть мhсяць 4 днии” [2, с. 25], “градъ же яко яблъковъ боле” [2, с. 30], “акы въ 5 ноции мhсяць” [2, с. 69, 74, 96], “люди сhкуще акы траву” [2, с. 76], “проливающа кровь христьяньску акы воду” [2, с. 84], “полкъ нhмецькыи; и бе видhти якои лhсъ” [2, с. 86].</td></tr></table>

14

Отметим, что сравнения с небесными телами в обоих памятниках встречаются неоднократно и приобретают характер устойчивых выражений. Несмотря на более лаконичную форму сравнений, их круг в ПВЛ более широк по сравнению с НПЛ: киевские летописцы уподобляли действия князей также разным видам деятельности (“прииде же и Дв҃дъ по немъ "ко звhрь оуловилъ” [1, стб. 236], “Бон

15

Употребление эпитетов и заимствований может помочь определить “пристрастия и навыки, черты повествовательной манеры отдельных летописцев” [28, с. 127]. В этом случае показательны обработка, расширение, дополнение устойчивых выражений, или случаи, когда книжник полагался на достижения своих предшественников. Так в ПВЛ летописцы нередко сочетают разные эпитеты при характеристике описываемых лиц (“бh бо великъ и т

8. В Лаврентьевском списке ПВЛ употреблен распространенный вариант этого высказывания (“Бh бо великъ и силенъ Редедя” [3, с. 99]).

9. Об эпитетах в летописных княжеских некрологах см. [29, с. 236–239, 243–245].

16

Типологические исследования

17

В памятниках разных культурных традиций можно наблюдать общие, появившиеся независимо друг от друга компоненты произведений (типологические схождения), свидетельствующие об авторском присутствии. Так Н.К. Гудзий отмечал сходные случаи употребления историографами устойчивых формул: «когда наш летописец вводит в свое изложение какой-либо эпизод, нарушающий хронологическую последовательность, он, возвращаясь к прерванному изложению, предваряет это словами: “но мы на передняя возвратимся”, “после скажем”, “и се да скажем” и т.д., соответствующими формулам западноевропейских летописцев: “Sed ad coeptum, unde degressi sumus, redeamus”, “ad coeptum potius revertamur” и т.д.» [30, с. 72]. По наблюдению Н.И. Никулина, похожим образом высказывался “от себя” составитель “Полного свода исторических записей Великого Вьета” (1479 г.) Нго Ши Лиен (“придворный историограф Нго Ши Лиен рассуждает”), который сохранил также отступления своего предшественника Ле Ван Хыу (XIII в.: “Ле Ван Хыу рассуждает”, цит. по [31, с. 128]). Прослеживаются сходства и в манере работы книжников разных культур. В частности, внесения смысловых изменений в текст НПЛ (выскобление слова “побhгоша” [2, с. 75, 287], исправление “чересъ крестное цhлование” на “за новгородскую измhну” [2, с. 99, 344]) и пропуски строк для последующего внесения в летопись недостающих сведений¹⁰ находят параллели в Англо-Саксонской хронике X–XII вв. [24, с. 525–531]. Указанные типологические параллели представляются важными для понимания общих принципов подхода историографов разных традиций к историческому материалу.

10. Интересно, что как в древнерусских, так и в англо-саксонских памятниках недостающая информация в последующее время не была добавлена [24, с. 532]. Исследователь также отмечает актуальность создания “типологии изменений, вносившихся переписчиками в летописные тексты” [24, с. 524].

В памятниках разных культурных традиций можно наблюдать общие, появившиеся независимо друг от друга компоненты произведений (типологические схождения), свидетельствующие об авторском присутствии. Так Н.К. Гудзий отмечал сходные случаи употребления историографами устойчивых формул: «когда наш летописец вводит в свое изложение какой-либо эпизод, нарушающий хронологическую последовательность, он, возвращаясь к прерванному изложению, предваряет это словами: “но мы на передняя возвратимся”, “после скажем”, “и се да скажем” и т.д., соответствующими формулам западноевропейских летописцев: “Sed ad coeptum, unde degressi sumus, redeamus”, “ad coeptum potius revertamur” и т.д.» [30, с. 72]. По наблюдению Н.И. Никулина, похожим образом высказывался “от себя” составитель “Полного свода исторических записей Великого Вьета” (1479 г.) Нго Ши Лиен (“придворный историограф Нго Ши Лиен рассуждает”), который сохранил также отступления своего предшественника Ле Ван Хыу (XIII в.: “Ле Ван Хыу рассуждает”, цит. по [31, с. 128]). Прослеживаются сходства и в манере работы книжников разных культур. В частности, внесения смысловых изменений в текст НПЛ (выскобление слова “побhгоша” [2, с. 75, 287], исправление “чересъ крестное цhлование” на “за новгородскую измhну” [2, с. 99, 344]) и пропуски строк для последующего внесения в летопись недостающих сведений10 находят параллели в Англо-Саксонской хронике X–XII вв. [24, с. 525–531]. Указанные типологические параллели представляются важными для понимания общих принципов подхода историографов разных традиций к историческому материалу.

18

Помимо схождений, показательными являются различные реализации сходных компонентов текста в памятниках разных культур (типологические отличия). В частности, мотив смены троевластия единовластием основателя правящей династии в ПВЛ реализован нарративно, а в ЧХ символически:

“и изъбрашас< триє брата с роды своими … и сhде старhишии в Ладозh Рюрикъ а другии Синєоусъ на Бhлhwзерh а третhи Труворъ въ Изборьсцh и ^ тhхъ Вар<гъ прозвас< Руска" земл< по дъвою же лhту оумре Синеоусъ и братъ его Труворъ и при" Рюрикъ власть всю wдинъ” [1, стб. 14]¹¹.

“А та палка, которая была воткнута Пржемыслом в землю, дала три больших побега … два ростка, или побега, высохли и упали, а третий сильно разросся ввысь и вширь … [Пржемысл] же сказал: … из нашего рода многие родятся господами, но властвовать будет всегда один” [4, с. 42–43]¹².

11. Точка зрения о неверном переводе имен братьев Рюрика (Синеус – sine hus – “свой род” и Трувор – thru varing – “верная дружина”) в настоящее время является дискуссионной. Подробнее см. [32, с. 474].

12. Латинский текст: “Corilus autem, quam humi fixit, tres altas propagines … duae propagines sive virgulta duo aruerunt et ceciderunt, set tertia multo altius et latius accrescebat … Et ille: … ex nostra progenie multos dominos nasci, set unum semper dominari” [5, p. 37].

Помимо схождений, показательными являются различные реализации сходных компонентов текста в памятниках разных культур (типологические отличия). В частности, мотив смены троевластия единовластием основателя правящей династии в ПВЛ реализован нарративно, а в ЧХ символически:<table class="docx-publication-table"><tr><td class="docx-publication-cell"> “и изъбрашас< триє брата с роды своими … и сhде старhишии в Ладозh Рюрикъ а другии Синєоусъ на Бhлhwзерh а третhи Труворъ въ Изборьсцh и ^ тhхъ Вар<гъ прозвас< Руска" земл< по дъвою же лhту оумре Синеоусъ и братъ его Труворъ и при" Рюрикъ власть всю wдинъ” [1, стб. 14]11.</td><td class="docx-publication-cell"> “А та палка, которая была воткнута Пржемыслом в землю, дала три больших побега … два ростка, или побега, высохли и упали, а третий сильно разросся ввысь и вширь … [Пржемысл] же сказал: … из нашего рода многие родятся господами, но властвовать будет всегда один” [4, с. 42–43]12.</td></tr></table>

19

Аналогичным образом сюжет об ослеплении правителя перед крещением в ПВЛ представлен как повествование, а в ХГА – как рассуждение:

“по Бж҃ью же строеєнью вь се врем< разболhлс< Володимиръ wчима и не вид<ше ничтоже … и повелh крс̑титис< и єепс̑пъ же Корсуньскыи … "ко возложи руку на нь и абьеє прозрh видив же се Володимеръ напрасно исцhлениє и прослави Ба҃ рекъ то первое оувидhхъ Ба҃ истиньнаго … крс̑ти же с< въ цр҃кви ст҃оє Софьи и еєсть цр҃кви та сто"ще в Корсуни град̑ … и до сего дн҃и” [1, стб. 96-97].

“Когда приближалась седьмая годовщина его (Мешко – А.Ш.) рождения … слепой мальчик прозрел … Всемогущий господь в надлежащем порядке восстановил вначале телесное зрение Мешко, а потом наделил его и духовным для того, чтобы он через видимое проник в область невидимого и через познание природы познал всемогущего творца” [6, с. 31–32]¹³.

13. Латинский текст: “VII vero recurrente nativitatis eius anniversario … cecum puerum indicavit … Ordine enim competenti Deus omnipotens visum prius Meschoni corporalem restituit, et postea spiritalem adhibuit, ut per visibilia ad invisibilium agnicionem penetraret et per rerum noticiam ad artificis omnipotenciam suspicaret” [7, p. 26, 28].

Аналогичным образом сюжет об ослеплении правителя перед крещением в ПВЛ представлен как повествование, а в ХГА – как рассуждение:<table class="docx-publication-table"><tr><td class="docx-publication-cell"> “по Бж҃ью же строеєнью вь се врем< разболhлс< Володимиръ wчима и не вид<ше ничтоже … и повелh крс̑титис< и єепс̑пъ же Корсуньскыи … "ко возложи руку на нь и абьеє прозрh видив же се Володимеръ напрасно исцhлениє и прослави Ба҃ рекъ то первое оувидhхъ Ба҃ истиньнаго … крс̑ти же с< въ цр҃кви ст҃оє Софьи и еєсть цр҃кви та сто"ще в Корсуни град̑ … и до сего дн҃и” [1, стб. 96-97].</td><td class="docx-publication-cell"> “Когда приближалась седьмая годовщина его (Мешко – А.Ш.) рождения … слепой мальчик прозрел … Всемогущий господь в надлежащем порядке восстановил вначале телесное зрение Мешко, а потом наделил его и духовным для того, чтобы он через видимое проник в область невидимого и через познание природы познал всемогущего творца” [6, с. 31–32]13.</td></tr></table>

20

Приведенные примеры показывают, что древнерусские летописцы излагали некоторые сюжеты начальной истории как реально происходившие, тогда как авторы западнославянских хроник предпочитали давать их символическое толкование.

21

Заключение

22

Подводя итог, можно сказать, что формы авторского присутствия представляют интерес для разных аспектов изучения древнерусского летописания XI–XIII вв. Упоминания летописцами о себе, своем народе и высказывания от первого лица не только свидетельствуют о социальном круге книжников и манере их работы, но и являются одним из первых примеров осмысления летописцем своего опыта. Многие особенности стиля книжников требуют текстологического анализа, что важно для восстановления истории формирования летописей. Особенности употребления выразительных средств показывают, в каких случаях книжники следовали канону, а когда могли выйти за его пределы и использовать в летописи свой жизненный опыт. Изучение типологических схождений и отличий в текстах разных традиций способствует пониманию историографии как общекультурного процесса, а также выявлению особенностей каждого памятника. Приведенные в работе наблюдения свидетельствуют о важности изучения авторских экспликаций в летописных текстах, что представляет интерес для изучения категории автора более широкого круга произведений.

ГОСТ	Шаповалов А. В. К вопросу о формах авторского присутствия в древнерусском летописании XI–XIII вв. (интерпретация и типология) // Известия Российской Академии наук. Серия литературы и языка. – 2022. – T. 81. – Номер 1 C. 105-113 . URL: https://izv-oifn.ru/s160578800018929-7-1/. DOI: 10.31857/S160578800018929-7
MLA	Shapovalov, Alexey V "On the Author Presence Forms in Old Rus’ Chronicles of XI–XIII Centuries (Interpretation and Typology)." Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Seriia literatury i iazyka. 81.1 (2022).:105-113. DOI: 10.31857/S160578800018929-7
APA	Shapovalov A. (2022). On the Author Presence Forms in Old Rus’ Chronicles of XI–XIII Centuries (Interpretation and Typology). Izvestiia Rossiiskoi akademii nauk. Seriia literatury i iazyka. vol. 81, no. 1, pp.105-113 DOI: 10.31857/S160578800018929-7

Сознание и самосознание летописцев

Стратификация текста

Изучение поэтики

Типологические исследования

Заключение

Библиография

Комментарии

Сознание и самосознание летописцев

Стратификация текста

Изучение поэтики

Типологические исследования

Заключение

Библиография

Комментарии

Войти через